В статье анализируется феномен лингвокультурного кода и демонстрируются способы функционирования лингвокультурных кодов в вербальном тексте. Показывается универсальное и этноспецифическое в лингвокультурных кодах. Исследование ведется преимущественно на материале англоязычных художественных текстов с переводом анализируемых отрывков на русский язык.
Ключевые слова: лингвокультурный код, вербальный текст, фрейм, культурный сценарий, моделирование.
The article contains analysis of linguocultural codes and demonstration of their functioning in verbal texts. The universal and ethnospecific aspects of linguocultural codes are briefly characterized. The research is based on the material of texts written in English and translated into Russian.
Key words: linguocultural code, verbal text, frame, cultural script, modelling.
По Д. И. Дубровскому [1, с. 130], в арсенале кодов, которыми пользуется субъект, один является «внутренним», близким и родным для него. На его основе формируется мысль, а остальные коды выступают как более или менее «внешние»; на них мысль в основном лишь формулируется. Как правило, под «внутренним» кодом понимается родной язык. Но к этому следует добавить важное уточнение. В вербальный язык вплетены лингвокультурные коды; среди них один обычно наиболее близок субъекту. Сквозь его призму субъект видит мир. Такой код является для него моделью реальности или ее части и служит для него порождающим началом речи.
Это нередко связано с профессиональной деятельностью. Так, в речи одного военного мы наблюдали часто встречавшиеся обороты поразить цель, занять / прорвать оборону, закрепиться на плацдарме, отступить в боевом порядке и т. п., хотя он говорил о вполне «штатских» и притом самых разных вещах. Видно было, что преодоление трудностей, возникающих в мирной жизни, он осмысливал в категориях военных действий. В определенной мере он видел мир сквозь призму войны. Этот набор образов, языковых средств и речевых способов формирования и формулирования мысли можно назвать «милитарным кодом».
Выше речь шла об индивидуальных особенностях речевого мышления на уровне идиолектов. Однако можно говорить и об особенностях на уровне социальных диалектов, выделяемых по профессиональному, сословному, корпоративному, возрастному и другим признакам, а также на уровне национального и интернационального лингвокультурного пространства.
Специфика природных и культурно-исторических условий жизни народа накладывает отпечаток на особенности коллективного ви́дения мира. Так, у древних евреев овцеводство было экономическим базисом, обусловившим характер социокультурной надстройки. Поэтому Ветхий и Новый Завет изобилуют притчами, заповедями, паремиями, идиомами, образную основу которых составляет «овцеводческий код». Это один из краеугольных камней иудео-христианской мифологии. Его денотативной областью является преимущественно сфера морали. На его базе и поныне сочиняются проповеди и другие тексты сентенциозного жанра, «крылатые слова» и афоризмы, произведения искусства. Так, стихотворение М. В. Анищенко «Пастушок» целиком основано на применении этого культурного кода, вплетенного в вербальный код:
|
Стучит по дороге слепой посошок, Зима, как дыхание ада. Как больно и грустно, что я пастушок Большого заблудшего стада. Грехи и сомнения бродят во мгле, Витает не дух, а потреба. И нас прижимает к холодной земле Высокая ненависть неба. |
Заблудшие овцы … Так будет всегда, Ведь нет и надежды на чудо. Еще мы не знаем, что вспыхнет звезда И горько заплачет Иуда … И я поднимаю заблудших овец. Мне большего в жизни не надо. Куда мне вести это стадо, Отец, Куда мне вести это стадо? |
Дело не столько в том, что здесь использованы библейские устойчивые обороты, сколько в том, что в образной основе этого стихотворения лежит развернутый метафорический сценарий «Выпас овец», символизирующий определенный вид отношений между Богом и верующими людьми, а также между священником и паствой. Это поэтический пример; но случаев применения этого кода много и в нехудожественной речи. Так моделирует действительность и строит речь народ; поэт в данном случае не создал свой код, а воспользовался тем кодом, который входит в лингвокультуру, сохранившую христианскую традицию. Поэтому символика данного стихотворения легко понимается и глубоко проникает в душу читателей.
Лингвокультурный код — это не только набор соответствующих его тематике языковых единиц с символическими значениями (информационный компонент кода), но и общая схема осмысления и языковой репрезентации предметной области, включающая частные схемы (процедурный компонент кода). Наряду с готовыми оборотами речи в него входят структурно-семантические модели словосочетаний и высказываний, содержащие как лексические константы, так и лексические переменные. Это, так сказать, частные схемы мысли. Кроме того, сюда относятся и «свободные» обороты речи, выдержанные в духе данной образной сферы. В целом образный сценарий представляет собой генеративную основу развертывания дискурса на соответствующую тему. Он первичен по отношению ко всем скульптурам, картинам, литературным произведениям, мифам, притчам, афоризмам и фразеологическим единицам, в которых он воплощается.
Всякая моделирующая система есть знаковая система и наоборот. Одно и то же явление с разных позиций предстает в разных ракурсах: с когнитивистских позиций — как модель (сценарий); с семиотических позиций — как знаковая система (код); с лингвистических позиций — как семантическое поле. Этот тезис перекликается с идеей Н. И. Жинкина [2] о «предметно-схемном» («предметно-изобразительном») коде, который при переходе от мысли к речи преобразуется в вербальный код.
Каждая системно-языковая и нормативно-речевая единица занимает свой слот (нишу) на терминале фрейма-сценария, являющегося когнитивной, структурной и генеративной базой данного поля. В подтверждение сошлемся на слова Ч. Филлмора: «… группы слов удерживает вместе то, что они мотивируются, определяются и взаимно структурируются особыми унифицированными конструкциями знания и связанными схематизациями опыта, для которых можно использовать общий термин фрейм … Имплицитное владение этой специфической организацией нашего физического и социального мира обеспечивает концептуальный базис для довольно значительного корпуса лексического материала … Сложный фрейм, стоящий за [той или иной] областью словаря, являет собой общее основание образа, который может быть представлен любым из отдельных слов» [3, с. 54]. В нашем примере каждый актант и сирконстант, представленный словом или словосочетанием, локализован на своем участке фрейма и способен активировать фрейм в сознании реципиента.
«Овцеводческий» код в плане выражения детально соответствует иудео-христианскому этическому коду (кодексу) в плане содержания. Они высоко гомоморфны (почти изоморфны). Каждому элементу сценария, в качестве которого может рассматриваться «овцеводческий код», почти однозначно соответствует аналогичный элемент этического кода.
пастбище → мир благочестия; лес → мир соблазнов; стойло → лоно Церкви;
овцы → верующие; пастух → Бог и его земное представительство (Церковь);
волки → совратители душ (еретики, безбожники, подстрекатели к греху);
предводительство стада → религиозно-этическая пропаганда и воспитание;
охрана от волков → заповеди, запреты и профилактика их нарушения;
послушание → признание авторитета Бога и исполнение заповедей;
непослушание → нарушение заповедей; блуждание → впадение в грех;
ссоры из-за корма → раздоры на почве материального обогащения;
подкарауливание неосторожных овец → мирские соблазны;
возвращение в стойло → покаяние; гибель → духовно-нравственный крах.
Эта парность концептов отражена в полисемии соответствующих слов:
пастырь — «пастух» и «священник»; англ. shepherd / pastor;
паства — «стадо (овец)» и «прихожане церкви»; англ. flock / sheep (pl.);
вести стадо — «гнать овец» и «быть проповедником»; англ. to lead the flock;
агнец — «ягненок» и «богопослушный, кроткий человек»; ср. англ. lamb;
паршивая овца — «больная овца» и «грешник»; англ. scabbed sheep;
блудить — «блуждать» и «грешить»; англ. to blunder / be lost;
заблудшая овца — «заблудившаяся овца» и «грешник»; англ. stray sheep;
падший — «упавший» и «морально деградировавший»; англ. fallen;
гибель — «физическая смерть» и «низвержение в ад»; англ. ruin / destruction;
совратить — «направить в сторону» и «ввести в грех»; ср. англ. to lead astray;
свернуть с пути (истинного) — «сбиться с правильного курса» и «отклониться от следования религиозно-этическим нормам»; ср. англ. to go astray.
В вышеприведенном списке слов и оборотов, составляющих языковое обеспечение сценария «Выпас овец», семантические варианты с фигуральными значениями представляют собой готовые продукты работы порождающей модели, входящей в рассматриваемый лингвокультурный код. Но на его основе порождаются и речевые произведения — окказиональные трансформы существующих фразеологизмов и паремий, иногда развернутые в целое сверхфразовое единство; «свободные» сочетания и высказывания на данную тему; и даже целые тексты, пронизанные «нитями» данного кода. Рассмотриманглийскийпримери егоперевод: It was plain that she had erred and strayed like a lost sheep, and had been duly if severely punished. [6, c. 20] Было ясно, что она сбилась с прямого пути, подобно заблудшей овце, и была справедливо, хотя и сурово наказана.
Автор использовал не только готовый фразеологизм a lost sheep (заблудшая овца); он развернул метафору, употребив также «свободные» сочетания haderredandstrayed (букв. «совершила ошибку и сбилась с пути»), had been duly if severely punished (букв. «была должным образом, если и сурово, наказана»). Видно, что при этом автор держал в голове весь библейский сценарий, по «рельсам» которого двигалась его мысль. Автор сделал «срез» с этого сценария, выбрав и словесно выразив один из его фрагментов, высветив его на имплицитном фоне общей картины. Данный сценарий, структурирующий соответствующий лингвокультурный код, стимулировал творческие усилия писателя, явился генеративной базой этого отрывка текста; этот код стал одной из нитей, вплетенных в ткань произведения. Это мы и имеем в виду, говоря, что код является генератором текстов (а для реципиентов — регенератором смыслов). Ср. также: The result of this was that his guests were as sheep without a shepherd. [8, c. 96] Из-за отсутствия хозяина гости оказались заброшены, как овцы без пастуха.
Канонической формой этого фразеологизма является sheepthathavenoshepherd (букв. «овцы, у которых нет пастуха»). Однако автор, имея в голове лишь общую идею, создал «свободное» словосочетание sheep without a shepherd (букв. «овцыбезпастуха») наосновеобразногосценария «Выпасовец». Приведемещеодинпример: … no matter what fascist regimes call themselves … they will be recognized by their deeds. Thewolfwearssheep’sclothingtoharrytheflock. [7, c. 148] … как бы ни называли себя фашистские режимы, … их будут распознавать по их делам. Волк рядится в овечью шкуру, чтобы напасть на стадо.
Образная основа фразеологизма wolfinsheep’sclothing (волк в овечьей шкуре) развернута здесь до объема целого высказывания на фоне образного сценария. Подобных примеров можно привести множество.
Образной основой культурных кодов, которыми мыслил еврейский народ в древности, служили условия жизни в восточном Средиземноморье. Переняв христианство, в этих образных категориях стали мыслить и другие народы — жители северных регионов, для которых не были характерны ни овечьи пастбища, ни фруктовые сады, ни другие приметы юга. Так, германцы-язычники представляли себе райское блаженство в виде теплой пещеры — Валгаллы — спасавшей от зимних холодов севера. После принятия христианства они стали воображать райское блаженство на южный лад — как прохладу тенистого сада, спасающую от палящего зноя, которого отродясь не бывало, к примеру, в Скандинавии. Аналогично, в «овцеводческих» категориях стали образно осмысливать важнейшие — этические — проблемы те народы, у которых основу жизнеобеспечения составляли рыболовство, земледелие и разбойничьи набеги, а овцеводство, если и было, представляло собой далеко не первостепенную отрасль сельского хозяйства. Если бы религия скандинавов до сих пор была генотеистической (национальной), они бы наверняка основали свою мораль не на образе выпаса овец, а, скажем, на образе рыболовецкой путины или варяжского рейда (это был их основной образ жизни), и это, возможно, сформировало бы несколько иную мораль (по [4, с. 89], характер модели объекта определяет его концепцию). Так импорт культурных кодов влияет на духовную жизнь и поведение людей.
Входя в актуальную культуру, такого рода коды (библейские, антично-мифологические, этномифологические, художественные, исторические, современные идеологические и др.) служат инструментами языкового мышления и порождения не только литературной, публицистической и ораторской, но и обыденной речи в массовом масштабе. Так, в сталинские годы весь советский народ за небольшим исключением мыслил категориями коммунистического мифа, определявшего деятельность людей не только в политической, но и производственной, и культурной, и бытовой сферах.
Таким образом, каждый народ привык мыслить и моделировать мир на основе своих культурных кодов. При формировании навыков речевой деятельности на неродном языке целесообразно наряду с изучением вербального кода осваивать также инокультурные коды. Это должно приблизить речь учащихся к аутентичной речи носителей данного языка и в целом повысить эффективность кросс-культурной коммуникации.
Литература:
- Дубровский Д. И. Понимание как расшифровка кода: Информационный подход к проблемам герменевтики // Философские основания науки: Материалы к VIII Всесоюзной конференции «Логика и методология науки». Вильнюс: Пяргале, 1982. С. 128–133.
- Жинкин Н. И. Язык — речь — творчество. Избранные труды. М.: Лабиринт, 1998. 368 с.
- Филлмор Ч. Фреймы и семантика понимания // Новое в зарубежной лингвистике. Выпуск XXIII. М.: Прогресс, 1988. С. 52–92.
- Stewart A. H. Graphic Representation of Models in Linguistic Theory. Bloomington and London: Indiana University Press, 1976. 195 p.
- Анищенко М. В. Пастушок // Н. А. Боброва, Л. Г. Шакутина, М. В. Анищенко. Сб. стихотворений. Самара: Самарское отд. Лит. фонда России, 2001. С. 93.
- Aldington R. The Colonel’s Daughter. London: Hogarth Press, 1987. 384 p.
- Prichard K. S. Winged Seeds. Random House, Inc., 1987. 392 p.
- Walpole H. Jeremy & Hamlet. London: G. Doran Co., 1923. Reprint 2001. 305 p.
