Contemporary research in the field of state and law cannot but notice that there is a remarkable resilience with ideas of empire, that old habits and discourses have a vitality that seemed at the first sight to have been drained from them, and that imperial challenges to the building of modern nation-states are likely to prove formidable in the current period of radical transformations
Key words: ideas of empire historical resilience; the legitimacy of “empire” as a polity.
Одновременно с воскрешением термина «держава» в российской исторической и политической мысли в перспективе видения будущего страны, в западных источниках авторы стали обширно использовать метафору «империя» применительно к пост-советской России. Ранее термин «империя» имплицитно демонстрировал тип внешнего взаимодействия между СССР и зависимыми от него странами восточного блока, или же становился партизанской категорией в случае использования применительно к внутренним взаимодействиям между Москвой и не-российскими народами, что открывало читателю консервативную, антисоветскую интерпретацию национальной политики [1]. Благодаря Рональду Рейгану, точнее его пристрастию к гиперболам (его авторству принадлежит цитата «СССР — империя зла»), термин стал олицетворять репрессивные внутренне и экспансионистские внешне государства. В конце 1980-х, с ростом националистических и сепаратистских движений внутри Советского Союза, термин стал использоваться более широко, как прозрачное эмпирическое описание конкретной формы многонациональных государств [2]. Именующийся в США экспертом в вопросах имперской России, американский исследователь Марк Р. Бейссингер [3] отмечал, что Советский Союз правомерно называть империей в силу того, что он, перестав расширяться, взорвался изнутри [3].
В этом смысле дефицит легитимности и склонность к распаду продолжает оставаться частью имперской метафоры, но западные исследователи начиная с изучения политики ельцинской России по отношению к так называемому «ближнему зарубежью» и заканчивая событиями начала 2014 года в связи с добровольным воссоединением Крыма с Россией вновь стали вкладывать в реставрированный ими термин «империя» столь близкий самим западным государствам, первоначальный экспансионистский смысл.
Какова бы ни была сила объяснения (или, как говорят в социологии, надежности), понятие империи стало заглавием целого ряда конференций и обширных продолжающихся дебатов в научных изданиях. Провозгласив конец империй, ученые в наши дни обнаруживают новое пространство для компаративных исследований темы, где, казалось бы, уже была поставлена точка. В рамках проблематики нашей диссертации нам хотелось бы подойти к категории «имперского» как к механизму строительства государства изнутри и в соотнесении с сопредельными государствами. Такой аспект нашел гораздо меньшее изучение в сравнительной и теоретической литературе, чем получили, скажем, метрополии с заморскими колониями. Рассмотрение проблемы государственного управления, распада, краха, возможного возврата «на круги своя» сквозь призму взаимодействия народов и наций, понимание империи требует исторической контекстуализации, потому что жизнеспособность империи напрямую связана с оперативными дискурсами ее легитимности и международной среды. Для того, чтобы понять структуру, эволюцию и провал царской империи с ее государственным механизмом, необходимо использовать идеальные модели определений в построениях жизнеспособной «национальной» идентичности. Для создания идеальных моделей необходимы четкие представления об «империи», «государстве», «нации» в заявленном контексте.
Как указывает Рональд Грегор Сани [4], cреди различных видов исторически существовавших политических сообществ, империи были в числе наиболее распространенных, они во многом стали предшественниками современного бюрократического государства. Энтони Пэйджен проследил различные значения, приписанные к империи в западноевропейских дискурсах. В своем первоначальном значении в классические времена империя означала исполнительную власть римских магистратов и в конце концов стала «не-субординатная, неподзаконная власть». Такое использование находим в первой строке «Государя» Макиавелли: «Все государства, все державы, обладавшие или обладающие властью над людьми.. [цитируем по оригиналу — “All the states and dominions which have had and have empire over men...”, были и суть либо республики, либо государства, управляемые единовластно» [5]. К шестнадцатому веку, термин «империя» приобретает значение статуса, состояния политических отношений между группами людей в достаточно объемной системе, но с римских времен остался один из современных его смыслов — «империи» как огромного государства, «обширного территориального доминиона» [5]. Наконец, «обрести право именоваться императором (со времен Августа) означало претендовать на титул и власть такого уровня, в которых «просто» королям было отказано» [5]. Затем с империей стало отождествляться абсолютное или самодержавное правление, одновременно утвердился образ империи как «единой власти над разными территориями» [5]. Пэйджен подчеркивает долговечность этих дискурсивных традиций. «Все три значения термина «империя» — как правления в последней инстанции, — независимого, идеального ограниченного; в территориальном смысле охватывающего более одного политического сообщества; а также в смысле абсолютного суверенитета одного человека — выжили вплоть до конца восемнадцатого века, а иногда и далее. Все три признака рождены теоретической практикой Римской империи, и в меньшей степени дискурсами афинской и македонской империй» [5]. Кроме того, империя связывалась с понятием одного эксклюзивного мирового доминиона, равно как в римские времена, так и позже, и великие европейские морские державы, особенно Испания, так и не отказались от «этого наследия универсализма, выработанного на протяжении столетий, усиленного посвященной элитой, вооруженной хорошо артикулированной властью [5].
Прислушиваясь в некоторой степени к историческим смыслам термина «империя», социологи пытаются ограничить понимание этого термина политическими отношениями. Определение Майкла Дойла — «Империя... это отношения, официальные или неформальные, в которых эффективный политический суверенитет одного политического общества находится под контролем другого государства» — весьма полезно, несмотря на непоследовательность [6]. Далее он утверждает, что империя — это «система взаимодействия между двумя политическими субъектами, один из которых, — доминирующая метрополия, осуществляет политический контроль над внутренней и внешней политикой — действующим суверенитетом — другого субъекта, а именно субординатной окраины» [6]. Джон А. Армстронг, говорит о империи как «о составной политии, вобравшей в себя меньшие государства» [7]. Р. Сани, применительно к своей теории империи — государства, которые не обязательно имеют включения в своем составе, полагает, что «политическое общество» — понятие гораздо более свободное, нежели «государство» [8] и вводит определение «империи» как конкретной формы господства или контроля между двумя образованиями, состоящими в иерархических, неравноправных взаимоотношениях, конкретно — это «композитное государство, в котором метрополия доминирует над окраинами им в ущерб»
Р. Сани воздерживается от ограничения понятий «империя» и «империализм» сведением к отношениям между политиями. Исследователь расширяет определение империализма до преднамеренной политики безграничного политического и экономического контроля одного государства над любой другой населенной территорией. При этом в понимании Дойла и Сани такой вид контроля подразумевает несправедливое обращение с населением субординатных территорий и исключает политическое равенство между общинами или частными лицами. В этом им видится принципиальное отличие имперской власти от принципов реализации государства в других многонациональных, мульти-конфессиональных конфедерациях или федерациях. Несправедливое обращение по их мнению, может включать формы культурной или языковой дискриминации или невыгодного перераспределения ресурсов между центром и периферией (при этом авторы допускают, что такие проявления могут и отсутствовать, как, например, в советской империи). Если предположить, что существует идеальный тип империи, то, он в корне отличается от идеального типа национального государства. В то время как в империи управление «другими» неравноценно управлению «своими», то власть в моно -национальном государстве, по крайней мере в теории, если не всегда на практике, одинакова для всех членов нации. Взаимоотношение граждан моно-национальной страны с их государством принципиально отличается от того же применительно к субъектам империи.
Кроме неравенства и подчинения, отношения между центром и окраинами обладают существенными отличиями по этнической принадлежности, механизмам реализации административного управления. Если периферии полностью интегрированы в метрополию, как удельные княжества в Московии, а власть в них столь же хороша или плоха как в столичных губерниях, то речь идет не об имперских взаимоотношениях. Важно подчеркнуть то, что метрополии не обязательно быть разграниченной от окраин этнически или географически. Суть состоит в том, что центр империи — это политическая единица, наделенная безграничной властью. В некоторых империях, вне зависимости от географических или этнических отличий центра и периферии, статус правящей государственной единицы центра определялся классовым характером или благородством происхождения, как и турки-оттоманы в Османской империи, или императорская семья и высшие слои столбового дворянства и бюрократии в Российской империи, или, аналогично, коммунистической партийной номенклатуры в Советском Союзе. Ни царская Россия, ни Советский Союз не были «русской империей» этнически, то есть метрополия не отождествлялась с правящей русской национальностью. Напротив, властные институты — дворянство в одном случае, коммунистическая партийная элита в другом — были многонациональными, а имперское управление было одинаковым над русскими и нерусскими подданными. В империи, в отличие от стран с иным устройством, удаленность и разные правители были частью идеологического обоснования непреложности, «суперординации» правящего института. Право править в империи — это безусловная прерогатива властного института, оно никогда не основывается на согласии управляемых.
Подводя итог, — империя представляет собой сложную государственную структуру, в которой центр отличается от окраин рядом признаков, а отношения между ними носят характер оправданного или неоправданного неравенства, подчинения и/или эксплуатации. «Империя» — это не просто форма государственного устройства. В оценочных суждениях прошлых веков (в некоторых традициях и в наше время) «империя» мыслилась как возвышенная форма государственного существования (достаточно вспомнить «Эмпайр стейт» в Нью-Йорке). Двадцатый век поставил под сомнение легитимность «империи» как политии.
Русские всегда чувствовали притесненными со стороны государства, которое, тем не менее, не воспринималось ими как этнически чуждое. «Экзистенциальный страх, переживаемый на коллективном уровне, страх перед реальной или воображаемой угрозой гибели национальной общности в результате лишения государственной самостоятельности, ассимиляции или геноцида [8] — характерная черта народов региона бывшей Российской Империи и позднее — СССР. «Коллективные экзистенциальные страхи трудно причислить к набору здоровых черт психики, однако и неумение их понять, задуматься о серьёзности их причин нельзя отнести к достоинствам, особенно у нации, которой остро необходимо критическое осмысление своей истории, в том числе и своих отношений с соседями. Соседям русских, в свою очередь, предстоит преодолеть односторонне негативный образ Российской империи, для которой, конечно, благополучие и свобода ее подданных никогда не были приоритетом, но которая отнюдь не была «империей зла», какой она предстает в современных школьных учебниках соседей России» [8]
Литература:
- См. например Федоров Г. П. «Судьба империи» в «Новый град»: сборник статей (Нью Йорк, издательство им. Чехова, 1952; Коларж Вальтер «Россия и ее колонии» (Лондон: Джордж Филипп и сын, 1952); «Коммунизм и колониализм» под ред Джорджа Греттона; Эссе Вальтера Коларжа (Лондон, Максимилиан, 1964) и др.
2. Неполный список: Дэвид Прайс Джонс «Странная смерть советской империи» (Нью Йорк, Метрополитан Букс, 1995); Кристиан Гернер, «Балтийские государства и конец советской империи» (Лондон, Рутледж, 1993); Дэвид Ремник «Усыпальница Ленина: последние дни советской империи» (Нью Йорк, Рэндом Хаус, 1993); «Советская империя: переосмысление- Эссе в честь Адама Б.Улама» под ред Сэнфорда Р. Либермана (Боулдер, Вествью Пресс, 1994); Джек Ф. Мэтлок «Аутопсия империи: американский посол» (Нью Йорк, Рэндом Хаус, 1995); «Падение империи –отсталость, этнические конфликты и национализм в Советском Союзе» под ред. Марко Буттино (Милан, Фелтринелли, 1993);и др.
3. Бейссингер Марк Р., «Устойчивая неоднозначность империи» в издании «Постсоветские отношения», XI, 2 (апрель-июнь 1995), с. 155. Автор статьи считает необходимым отметить участие М. Р. Бейссингера в так называемом заявлении по поводу последних событий вокруг Украины от 10.03.14 года. Путь электронного ресурса: http://polit.ru/news/2014/03/10/statement/. Заявление в высшей степени спорное, выражающее предвзятую и одностороннюю позицию западных демагогов. Контекст данной статьи не имеет отношения к основной идее указанного Заявления. Полагаем, что историкам негоже давать советы политикам.
- Сани Рональд Григор. Взрыв империи: имперская Россия, «национальная идентичность», теории империи» Университет Чикаго, 1997–70с
- Энтони Пэйджен. Властелины мира: имперская идеология Испании, Британии, Франции», c. 1500-c. 1800 (Нью Хейвени Лондон: ИелльЮниверситиПресс, 1995 — с.12.
- Дойл Майкл В. «Империи» Итака, Комелл Юниверсити Пресс, 1986, с. 45.
- Армстронг Джон А. «Нации до национализма» Чапел Хилл: Юниверсити оф Норт Каролина Пресс, 1982, с. 131.
- Западные окраины Российской империи/ под ред Долбилова М., Миллера А. — М.: Новое литературное обозрение, 2006. — 608 с. С. 9.
