Кантианство и неокантианство в России начала ХХ века — широкое, многообразное, влиятельное, но до сих пор не вполне исследованное философское направление [2]. Данное явление вышло за пределы университетов и философских кружков, а в дальнейшем привело к философскому паломничеству русских пытливых умов в такие города как Гейдельберг, Берлин и Марбург, а в итоге повлияло на религиозную и общественную философскую мысль в России, затронуло даже тех мыслителей и ученых, которые по прошествии времени так и не остались верны неокантианским идеям.
Когда мы размышляем о русском неокантианстве как о направлении русской философской традиции, мы изначально хотим обозначить его ориентированность на немецкий образец, который стал родоначальником и воспитателем отечественного исследовательского процесса, представленный в двух основных школах — Марбургской и Баденской. Но при этом, нельзя не учитывать в изучении такой определяющий фактор, как существующие на тот момент культурно-исторические и философские условия создания и развития данного философского направления.
В России XIX века еще не существовало устоявшейся философской парадигмы, в том числе и в исследовании философии Канта, поэтому у отечественных последователей немецкого философа нельзя с полной уверенностью выделять точных представителей той или иной школы. Прослеживая временные границы распространения интереса к Канту и его приверженцам, можно отметить тот факт, что учение самого Канта и его сторонников, пришло в Россию одновременно. Поэтому какой бы то ни было полемики между кантианцами и неокантианцами просто не могло быть.
Непосредственно неокантианские идеи начали проникать в Россию с 1900-х годов через рецензии и критические исследования. С того времени число русских исследователей работающих вне религиозно-мистического направления, постоянно росло за счет молодых мыслителей, обучавшихся в известных философских центрах Германии.
Отправной точкой для множества отечественных новообращенных стала столица Германии, где они обучались у профессоров и докторов философии и таких приверженцев новокантианского направления как Ф.Паульсен, А.Риль и Г.Зиммель. Именно они и вдохновляли и наставляли наших соотечественников на более вдумчивое и углубленное изучение трудов Канта. По возвращению на родину, для обеспечения «тесной связи между русской философствующей публикой и современной философией Запада», через преподавание основ философии как «независимой и научной философской дисциплины» русские неокантианцы начали осуществлять как преподавательскую, так и публицистическую деятельность. [6] А так же переводы комментирующих и разъясняющих изложений к важнейшим философским трудам того времени.
Особой популярностью пользовался и Марбург, где университетской кафедрой философии заведовал ярчайший приверженец немецкого неокантианства Герман Коген. О своей учебе в Марбургском университете и об атмосфере философских увлечений русских студентов и слушателей образно написал в «Охранной грамоте»
Б. Л. Пастернак. [7]
Особенно сблизил молодых русских философов международный философский конгресс, проходивший в 1908 г. в Гейдельберге. Отечественные умы, не смотря на сранительно небольшой исследовательский опыт в вопросах немецкой философии Канта смогли наладить прочные и рабочие связи с философами из Германии, Франции, Италии, которые привели к совместным изысканиям в вопросах философии. Дебютной и успешной заявкой совместной творческой деятельности было издание сборника культурно-философских очерков (VornMessias. Kultur-philosophischeEssays. Leipzig, 1910), объединившего таких молодых поклонников кантианской и неокантианской философии, как Р. Кронер, Г. Меллис, Н. Бубнов, С. Гессен, Ф. Степун. Многие из них получили в Германии ученую степень доктора философии, публиковали там свои исследования, а Н. Н. Бубнов стал даже профессором философии Гейдельбергского университета.
Увлечение Кантом со стороны русской интеллигенции было повсеместным. Российская культура в начале XX века переживала период религиозного возрождения. Интеллектуальные элиты вновь обращались в поисках истины к христианству и православию. Например, один из самых известных религиозных философов и богословов С. Н. Булгаков, впоследствии священник о.Сергий, декан Свято-Сергиевского института в Париже, так описывал свой марксистко-кантианский период: «В связи с полемикой против Штаммлера, а также и помимо нее, я ставил себе более общую и широкую задачу, состоявшую в том, чтобы внеси в марксизм прививку кантиантского критицизма, подвести под него гносеологический фундамент, придав критическую формулировку основным его социологическим и экономическим учениям…я колебался между различными оттенками [неокантианства], в разные времена приближаясь то к Рилю, то к Шуппе, то к Наторпу и Виндельбану. Должен сознаться, что Кант всегда был для меня несомненнее Маркса, и я считал необходимым поверять Маркса Кантом, а не наоборот» [1].
Уже первые выступления неокантианцев в России приняли форму диалога по поводу исходных принципов и понятий общественных наук — вначале истории, потом — социологии и философии. В этих условиях знаменитый кантовский вопрос «как возможно теоретическое естествознание?» был неокантианцами переформулирован — «как возможна теоретическая социология?». Вот слова Новгородцева, в которых сжато изложена эта задача: «Историки и социологи, вышедшие из школы Конта, слишком часто грешили в сторону поверхностного догматизма употребляемых понятий. Основные категории социологии, и прежде всего самый предмет социологического исследования, требуют тщательной философской критики и проверки... А позитивисты старой школы и не подозревали об этой необходимости» [4].
В проблемном поле исследования явным образом доминирует этика. Общую для многих русских мыслителей той эпохи проблему самостоятельности русской философской мысли и синтеза различных форм познания (наука, религия, философия и т. д.) неокантианцы решали именно в этическом ключе. Таков, к примеру, призыв Н.Грота к созданию «самостоятельной философии», в которой доминировала бы этика, идея добра в синтезе «цельного знания». [5]
На основании выше сказанного можно прийти к выводу, что русское неокантианство ставило акцент в первую очередь на нравственном содержании мысли великого немецкого философа.
Исследование истории и философии русского неокантианства долгое время шло по пути сбора фактического материала и поэтому носило в основном описательный характер. Начало этому исследованию было положено западными славистами (М. Депперманн, С. Дорцвайлер, Р. Крамме, Б. Пуль, А. Д. Сиклари, Л. С. Флейшман, X. Б. Хардер) и некоторыми отечественными философами и филологами (В. Ф. Асмус, Т. Б. Длугач, В. Я. Беленчиков, А. В. Лавров). Они впервые обратили внимание на неокантианские сюжеты в произведениях А. Белого и Б. Л. Пастернака, обнаружили следы увлечения неокантианством в их теоретико-эстетических работах и положили начало историко-философского изучения неокантианства в русской культуре. Именно ими были собраны и опубликованы философские рукописи Пастернака периода учебы в Московском и Марбургском университетах.
Отечественные последователи Канта понимали свое философское творчество как неотъемлемый и начальный этап, первую ступень в становлении русской философской традиции и выступали посредниками и проводниками между европейской и русской философской мыслью. Говоря о массовом паломничестве русской молодежи в немецкие университетские города нельзя не упомянуть об организации журнала «Логос» — международного журнала по философии культуры. Именно с ним связана активная деятельность русских неокантианцев, которая пришлась на 1906–1922 года. Журнал задумывался как печатный инструмент активного распространений идей и развития «чистой философии». В это время в состав русской редакции входили С. И. Гессен, Ф. А. Степун, Э. К. Метнер, Б. В. Яковенко при участии А. Введенского, В. Вернадского, И. Гревса, Ф. Зелинского, Б. Ки-стяковского, А. Лаппо-Данилевского, Н. Лосского, Э. Радлова, П. Струве, С. Франка, А. Чупрова. Немецкое издание журнала редактировалось Г. Меллисом, Р. Кронером, А. Руге при ближайшем участии М. Вебера, В. Виндельбанда, Г. Риккерта, Г. Вольфлина, О. Гирке, Э. Гуссерля, Г. Зиммеля и др. Предполагалась также организация французского издания “Логоса” (А. Бергсон, Э. Бут-ру, Э. Меерсон), итальянского (Б. Кроче, Б. Вариско) и американского (Г. Мюнстерберг, И. Ройс).
Издавался «Логос» немногим менее пяти лет — с 1910 по 1914 г. Первая мировая война сделала невозможными международные философские и издательские связи — русское издание журнала прекратилось.
Но а это время в нем регулярно издавались труды не только отечественных, но и зарубежных философов-неокантианцев, а позиции научной, критической философии заметно укрепились. Ярким показателем являются образовывающиеся в это время новые философские общества и объединения. Основывали их именно ученики неокантианских школ.
Отличительной характеристикой данного издания было не только то, что он стал последовательным проводником и рупором неокантианских философских идей, но и желание его колумнистов на неокантианской почве взрастить будущие плоды развития философской мысли в России. Редакция «Логоса» очень активно участвовала в напряженной борьбе философских умонастроений и заняла в ней устойчивую и очевидную позицию.
В серьезной оппозиции редакционная коллегия «Логоса» считала религиозно-философскую концепцию московского книгоиздательства «Путь», которая под своим крылом собрала таких мыслителей, как В. Ф. Эрн, С. Н. Булгаков, Н. А. Бердяев, П. А. Флоренский и т. д. Русские ученики Когена, Наторпа и Риккерта, считая себя гносеологами, методологами и критицистами, несколько свысока смотрели на тяготевших к православным основам московских «доморощенных» философов. Много лет спустя в своих мемуарах Ф. А. Степун писал об отношении «Логоса» к «Пути»: «Философствуя от младых ногтей, мы были твердо намерены постричь волосы и ногти московским неославянофилам. Не скажу, чтобы мы были во всем неправы, но уж очень самоуверенно принялись мы за реформирование стиля русской философии» [8].
Первостепенной и основополагающей задачей современной философии является развитие философских школ, — что тоже было определено в программных статьях «Логоса» — и разумеется, русские адепты неокантианства подчеркивали особое философское значение критицизма.
Русское неокантианство, пробудившееся на почве немецкого неокантианства (при тщательном исследовании находятся и отголоски французского неокантианства, вдохновленные творчеством Ш. Ренувье), в своих основных проявлениях всегда стремилось к национальной независимости и самостоятельности, к выявлению нравственно-онтологических основ жизни. Например, такой русский неокантианец, как Г. И. Челпанов, в своем «Введении в философию» подчеркнул мысль о том, что философия, занимаясь общими проблемами бытия, сосредоточивает в себе различные области знания в форме миропонимания, а «так как миропонимание делается основой жизнепонимания, то в этом смысле философия может сделаться руководительницей жизни» [9].
Подводя итог, можно сказать, что перед неокантианством в России стояли три основных задачи:
– противостояние религиозной философии (На тот момент православная церковь была максимально слита со властью, а православие было официальной религией)
– зарождение русской философской традиции, соединившей в себе все многообразие мировой философии и уникальные особенности русской культуры
– внедрение полученного результата в общемировую философию.
В целом, проведя изучение истории возникновения и развития русского неокантианства, можно заявить, что работа по просвещению представителей зарождающейся философской традиции в России была проделана объемная. Отдельной проблемой стал «национальный» вопрос. Отечественные мыслители хотели представить философские поиски как истинно русскую традицию, но неокантианцы активно проповедовали мысль о невозможности национализма в науке, как и о невозможности проведения знака равенства между мировоззрением и философией.
Исследование отечественного неокантианства сопряжено со значительными трудностями: большая часть наследия русских философов-неокантианцев хранится в архивах и не опубликована. К тому же систематизации знаний и исследований в этой области мешает языковой вопрос. Работы ведущих отечественных неокантианцев записаны на разных языках — немецком, английском, французском, литовском, чешском, итальянском и т. д.
Следует упомянуть также и о том, что в основном работы русских неокантианцев представлены в виде статей, обзоров и рецензий, поэтому работа исследователя данного явления «это скорее не работа «реставратора» или даже реконструктора, а «строителя» той отечественной философской традиции, формирование которой стало главной задачей русского неокантианства» [3].
Литература:
- Булгаков С. Н. «От марксизма к идеализму»/Статьи и рецензии. 1895–1903 // сост., вступ. Ст. и комм. В. В. Сапова. М., 2006
- Боровой А. «Моя жизнь. Воспоминания». Гл. 7: Как я стал анархистом. (Подготовка текста и примечания П. В. Рябова) // Человек. 2010. № 3
- Белов В. Н. «Русское неокантианство: история и особенности развития» // Кантовский сборник № 1/2012
- Новгородцев П. И. «Нравственный идеализм в философии права» // В кн.: Проблемы идеализма М., 1902, с.270;
- Грот Н. Я. «Нравственные идеалы нашего времени» // Вопросы философии и психологии. 1893. № 16.
- Яковенко Б. В. «Мощь философии» // СПб.: Наука,2000.
- Пастернак Б. Л. «Охранная грамота» // М.,; АСТ, 2011.
- Степун Ф. А. «Бывшее и несбывшееся» // Послесл. Р. Гергеля. Изд-е 2-е, испр. — СПб.: Алетейя, 2000.
- Челпанов Г. И. «Ведение в философию» // Стереотип. URSS, 2013.
