Основной проблемой, анализируемой в статье, являются отношения автора и лирического героя. Особое внимание уделяется тому, насколько реальным является образ автора в образе рассказчика. Рассматриваются возможности авторского языкового освоения действительности.
Ключевые слова: иллюзия, повествование от первого лица, рассказчик, реальность, субъективное повествование, эпическая ситуация
Многие критики считают роман «Черный принц» одной из самых самобытных и вдумчивых работ Айрис Мердок. Романы Айрис Мердок от первого лица расширяют представления о возможностях авторского языкового освоения действительности, частью которой является и внутренний мир героя-рассказчика, его собственное «я».
В таком романе, полном завуалированных смыслов, иронии, скрытых сообщений, читатель должен определить для себя, может ли он доверять рассказчику? Может ли герой-рассказчик, Брэдли Пирсон, который заблуждался на протяжении большей части истории, убедить читателя в том, что в момент написании книги он, наконец, осознал истину? И что заставило А. Мердок рассказать историю от лица протагониста?
Выбор повествования истории от лица рассказчика — важный ключ к пониманию произведения [6, с. 67]. Такая техника письма, в результате которой главный герой исследует свою жизнь, наполненную событиями, описывает интересные факты, открывает душу, дает автору возможность создать иллюзию реальности и самой истины. С одной стороны, это более тесно связывает рассказчика и читателя. Но с другой стороны, любое повествование от первого лица может оказаться ненадежным, поскольку протагонист может представить правду в выгодном для него свете.
В романе «Черный принц» Мердок полностью предоставила возможность читателю определить истинную правду самостоятельно. В конце романа постскриптумы только подрывают наше доверие предыдущему рассказчику. В своем предисловии Брэдли Пирсон говорит о том, что он изменился. Норадиописаниясобытийпрошлыхлет, онвоплотитьсяв своепрошлое «я»: «Inhabit my past self and, for the ordinary purposes of storytelling, speak only with the apprehension of that time, a time in many ways so different from the present» [4, с. 14].
Айрис Мердок не стремится отказаться от привилегии писателя поддержать неизвестность, чтобы читателю было интересно. У читателя возникает ощущение предвосхищения событий, но служит оно скорее для пущего любопытства. Например, за день до смерти Арнольда и его ареста, Брэдли пишет: «The morning brought the crisis of my life. But it was not anything that I could have conceived of in my wildest imaginings» [4, с. 317]. Таким образом, мы оказываемся в ситуации, когда рассказчик скрывает события и не показывает нам настоящих эмоций и значений в своих словах. Нам ничего не остается, как только доверится рассказчику, когда он описывает ход событий, дает оценки персонажам и их мотивам. Этоони просилнассделатьв предисловии: «I have endeavored in what follows to be wisely artful and artfully wise and to tell the truth as I understand it» [4, с. 14]. Читатель настолько проникается доверием к рассказчику, что даже не задумывается о том, как Брэдли Пирсон может помнить дословно письма, которые он отправлял и получал, диалоги и события. Принятие таких невероятностей нам дается легко, так как повествование ведется от первого лица.
Айрис Мердок не разрушает нашу иллюзию, но дает возможность усомниться в правде рассказчика не раз. Например, по отношению к его бывшей жене Кристиан. У него есть вполне определенный образ самого себя: он утверждает, что не собирается шпионить за Арнольдом и Рейчел, потому что «such an action was not in my character» [4, с. 29]. Однако затем он чувствуют сильное желание и любопытство, что же творится в их «strange and violent world of matrimony» [4, с. 29]. Так что читатель может допустить, что в характере героя-Брэдли есть лживые черты, так как он иногда ошибочно думает о себе или о других людях. Но мы никогда не говорим, что рассказчик-Брэдли — лжец.
В «Черном принце» привязанность автора и читателя к Брэдли настолько велика, поэтому идея, что он жалкое существо, каким описывают его Кристиан и Рейчел в своих постскриптумах недопустима. Конечно, у читателя закрадываются мысли, что Брэдли убил Арнольда, но он готов оправдать его за допущенную халатность. Каксамрассказчикотмечает: «There are moments when, if one rejects the simple and obvious promptings of duty, one finds oneself in a labyrinth of complexities of some quite new kind» [4, с. 278]. Брэдли часто неразумен в своих решениях, стремителен и безответственен в своих действиях, но в худшем случае он виновен в том, что сам называет «asemi-deliberateinattention», а не в «asortofconsciousleeringlyevilintent» [4, с. 154].
Эта невнимательность Брэдли обеспечивает и комедийные нотки романа. Рассказчик описывает характеры персонажей с юмором, но чаще это комедийное видение он применяет к самому себе. Так как он дает характеристику всему с точки зрения его прошлого «я», то неспособность и нежелание помочь героям можно назвать иронией.
ВначалеБрэдлисобиралсяуехатьизЛондона: «I had my suitcases ready and was about to telephone for a taxi, had in fact already lifted the ’phone, when I experienced that nervous urge to delay departure, to sit down and reflect, which I am told the Russians have elevated into a ritual» [4, с. 18]. Он откладывает свой отъезд (что характерно его поведению), он находится дома, когда Фрэнсис приезжает, чтобы сказать ему, его бывшая жена, сестра Фрэнсис, Кристиан, в Лондоне; он находится дома, когда раздается телефонный звонок от Арнольда, который приглашает его стать посредником в его семейных проблемах с Рэйчел. Все эти события удерживают его в Лондоне так долго, что он находится дома на следующий день, когда появляется Присцилла. Таким образом, эти три нити сюжета приходят в движение. Все участники пересекаются друг с другом случайным образом, что комично по своей сути, но ирония заключается в неспособности Брэдли справиться с проблемой, его неспособности обдумать ситуацию достаточно ясно, чтобы действовать эффективно и предотвратить дальнейшую катастрофическую череду событий. Мердок усиливает эту «комедию случайности», потому что рассказчик-герой находится в центре событий большинства случаев, дилемм и решений. Читатель вместе с Брэдли чувствует волнение и неизвестность, а это значит, что, когда мы читаем постскриптумы других героев, нам сложно разорвать эмоциональную связь с Брэдли-рассазчиком, которая укрепляется на протяжении всего романа.
Насколько «реальным» является голос Айрис Мердок в Брэдли или Локсия, издателя, остается неизвестным.
Идею том, что Мердок предпочитает писать от первого лица-мужчины, чтобы отстраниться от своего рассказчика, и, таким образом, создать персонажа, который не был бы ею, поддерживают некоторые критики. Так, Стивен Кохан пишет:
«Предпочтение Мердок «быть мужчиной» во многих отношениях занимает центральное место в ее искусстве. Выбор мужских рассказчиков позволяет создать игривое мужское олицетворение как иронические комментария к парадоксу беллетристики. Она использует мужской голос, чтобы выразить чувство переживания уникальному другому себе, убедившись, что сами ее рассказчики остаются связанными в пределах их собственной идентичности» [1, с. 223].
В любом случае, большинство из верований Локсия и Брэдли близки самой Айрис Мердок. Например, Брэдлиговоритв постскриптуме, чтостраданиеявляетсясвоегородаложнойидей: «No doubt we need these ideas, we may have to live by them, and the last ones we will abandon are those of dignity, tragedy and redemptive suffering» [4, с. 337]. А Мердокписалав своихессэ: «The idea of suffering confuses the mind and in certain contexts... can masquerade as a purification. It is rarely this, for unless it is very intense indeed it is far too interesting» [3, с. 355]; и «Masochism is the artist’s greatest and most subtle enemy» [5, с. 371].
ИлиМердокпишет: «Art is an excellent analogy of morals, or indeed... it is in this respect a case of morals. We cease to be in order to attend to the existence of something else, a natural object, a person in need. We can see in mediocre art, where perhaps it is even more clearly seen than in mediocre conduct, the intrusion of fantasy, the assertion of self, the dimming of any reflection of the real world» [3, с. 348].
Ив последнемабзацеБрэдлипишето Присцилле: «May I never in my thought knit up the precise and random detail of her wretchedness so as to forget that her death was not a necessity», и оДжулиан: «I do not, my darling girl, however passionately and intensely my thought has worked upon your being, really imagine that I invented you. Eternally you escape my embrace. Art cannot assimilate you nor thought digest you» [4, с. 339]. Этисловапоказывают, насколькоизменилисьегочувствапоотношениюк суду: «I had been confronted (at last) with a sizeable ordeal labeled with my name» [4, с. 331]; а такжео книге, которуюнаписалбы: «is my gift to [Julian] and my final possession of her. Fromthisembraceshecannevernowescape» [4, с. 336].
Диппл писал: «Ни в одной другой книге, она [Мердок] не доводила героя от раздражающей неадекватности к абсолютному искусству, а оттуда к смерти» [2, с. 131], и это путешествие четко завершено в постскриптуме.
Тем не менее, предисловие является более запутанным. В нем Брэдли говорит, что будет писать от лица прежнего себя, но иногда это трудно различить, так как он меняет время повествования: «My life, until the drama which brought it so significantly to a climax, had been an uneventful one. Some people might call it dull.... I was married, then ceased to be married, as I shall tell. I am childless. I suffer from intermittent stomach troubles and insomnia. I have usually lived alone.... I have had few intimate friends. (I could not I think be “friends” with a woman)» [4, с. 15].
Прочитав очень внимательно, можно заметить определенную логику, если в настоящем времени рассматривать время, непосредственно относящееся перед последующими событиями. Но некоторые высказывания можно было бы отнести к рассказчику, а не характеру героя, и, уж точно они будут далеки от мнения Мердок: она, конечно, не могла считать, что дружба с женщиной невозможна. Как писатель, Брэдли явно отличается от Мердок, со своими претензиями, с его страхом «profan [ing] thepurityofa singlepagewithanythinglessthanwhatisperfectlyappropriateandbeautiful» [4, с. 12].
Она не объясняет нам, как Брэдли Пирсону так просто дается писать произведение искусства. Это еще одна особенность повествования от первого лица: читатель принимает, наряду с точной памятью рассказчика тот факт, что этот «poor old hero» может написать такой роман. Его соперник — автор, Арнольд Баффин, представляется Мердок частично карикатурой на саму себя, со своими новыми книгами каждый год, его желанием писать и публиковать, даже тогда, когда он знает, что написанное может быть несовершенным. Стиль прозы рассказчика также немного отличается от стиля Мердок, особенно на первых порах. У Брэдли более педантичный голос, с меньшим количеством Мердокских строк из трех или четырех прилагательных.
Несмотря на то, что Брэдли отвергает искупительные страдания как ложные идеи, как ни парадоксально это его тяжелое испытание, несмотря на то, что он буквально не виновен в преступлении, за которое он осужден, он чувствует в ходе судебного разбирательства, что он виновен в чем-то нечестивым: «This picturesque explanation certainly had some force, perhaps simply because of the appeal of the picturesqueness to my literary mind. I had not willed Arnold’s death but I had envied him and (sometimes at least) detested him. I had failed Rachel and abandoned her. I had neglected Priscilla. Dreadful things had happened for which I was in part responsible» [4, с. 335].
Позжев тюрьмеонпонимает: «I surrendered myself to the trial as to a final exorcism of guilt from my life» [4, с. 335]. Тот факт, что Брэдли судит себя достаточно жестко, он чувствует, что его испытание было заслуженным, даже предопределено некой «divine power which held me in its talons» [4, с. 337], позволяет читателю судить его более снисходительно. Мердок всегда больше заинтересована в объяснении, нежели в оправдании или осуждении поведения своих персонажей. Читатель может быть склонен назвать Рейчел злодеем в этом романе, но это не мнение рассказчика, это очевидно намерение автора. Мы знаем, слишком много о Рейчел, хотя мы видим ее в основном через восприятие Брэдли-рассказчика. А с другой стороны, мы слишком мало знаем о ней, как об отдельной и целостной личности с мыслями и чувствами, чтобы осудить ее. В одномжеМердоки еерассказчиксоглашаются — ихнелюбвик «semi-educated theorizers who prefer any general blunted «symbolic» explanation to the horror of confronting a unique human history» [4, с. 13].
Следовательно, одним из наиболее важных факторов в выборе Мердок повествования от первого лица для этого романа является эпическая ситуация, которая таким образом создается. Роман был бы совсем другим без такой формы «признания». История могла быть написана в третьем лице, но размышления о природе реальности и искусства от всезнающего третьего лица смотрелись бы странно. Эти события настолько тесно связаны с восприятием и переживаниями главного героя-рассказчика, что они действительно неотделимы от субъективного повествования.
Литература:
- Cohan S. From Subtext to Dream Text: The Brutal Egoism of Iris Murdoch’s Male Narrators. Women and Literature 2. 1982. 222–242 p.
- Dipple E. Iris Murdoch: Work for the Spirit. Chicago: University of Chicago Press, 1982. 356 p.
- Murdoch I. On “God” and “Good”. Existentialists and Mystics: Writings on Philosophy and Literature, ed. Peter Conradi. London: Chatto and Windus, 1997. 337–362 p.
- Murdoch I. The Black Prince. Penguin Classics. 1973. 407 p.
- Murdoch I. The Sovereignty of Good Over Other Concepts. Existentialists and Mystics: Writings on Philosophy and Literature, ed. Peter Conradi. London: Chatto and Windus, 1997. 363–385 p.
- Набилкина Л. Н., Кубанев Н. А. Имагология города как способ выражения авторской позиции. Проблемы филологии, культурологии и искусствоведения в свете современных исследований. НИЦ «Апробация», 2014. 66–67 с.
