В истории становления русской ментальности ведущее значение имела христианская православная религия, которая в России являлась и является формой общественного сознания на протяжении более десяти столетий. Гомилетическое церковное красноречие представляло собой развернутую систему вербальной коммуникации, целевой установкой которой было установление духовного контакта между православным христианином и Богом.
В основе православного вероучения всегда лежала незыблемость канонов Священного Писания, и священству необходимо было строго придерживаться предъявляемых правил. Вследствие этого проповедь как основной жанр гомилетики представляла собой на первом этапе миссионерскую беседу с людьми, не знавшими Христа, затем пастырское общение с верующими.
В процессе своего развития жанр проповеди видоизменялся в соответствии с изменениями общественно-политической жизни, духовно-нравственными и национально-этическими реалиями времени. Но тематически проповедь оставалась неизменной: она продолжала нести Слово Божие и разъясняла различные догматы. Установка на активный вербальный контакт со слушателями, а также ограниченность во времени, диктующая ограниченность в объеме предлагаемой информации, требовала от проповедника немалого ораторского мастерства с соблюдением всех риторических канонов. Прагматическая задача оратора заключалась не только в передаче определенной суммы знаний, а в воздействии на внутренний мир слушателя путем вербального создания живых образов. Цель проповеди состоит в убеждении слушателей в необходимости соответствующего мыслительного процесса или соответствующего действия, реализация которых будет осуществлена не только в храме, но и за его пределами в обычной повседневной жизни. Воздействующая функция, изначально заложенная в природе проповеди ее жанровой принадлежностью к риторике, реализуется категориями экспрессивности-импрессивности. «Термины «импрессивность» и «экспрессивность» очень близки по значению, выбор первого обусловлен спецификой его семантики, прямо перекидывающей мост от говорящего к слушающему» [2, с.58]. «Импрессивность-экспрессивность – две стороны обоюдозависимого процесса. Если экспрессивность соответствует самореализации адресанта, то импрессивность реализует посыл к адресату и предполагает его реакцию» [3, с.112]. Установка на активный вербальный контакт с паствой реализуется в отклонении от канонических гомилетических приемов и проникновении разговорных элементов в речь проповедника.
Характерной чертой синтаксиса русской православной проповеди XVIII века является взаимодействие двух принципов структурной текстовой организации: синтагматического и актуализирующего. Первый отражает иерархичность системной организации предложения. В данном случае элементы сообщения взаимозависимы, что выражается определёнными языковыми средствами: непрерывность синтаксической цепочки, преобладание подчинительных конструкций, объективация отношений диктума и модуса. Второй принцип иллюстрирует иные тенденции: множество форм синтаксического переразложения, ведущее к значительным нарушениям синтагматической цепочки, вследствие чего некоторые части высказывания становятся автономными. Принцип актуализации в языковой организации проповеди связан с влиянием разговорной стихии на речь гомилета.
Фактор влияния разговорной речи на гомилетические тексты является причиной их структурной контаминированности. Результаты анализа позволяют констатировать, что разностилевые элементы, присутствующие в текстах проповедей, мотивированно включаются в языковой спектр проповедника и их употребление является регулярным: «Осмотрим же, как любим Христа. Люблю Христа, но у меня в различных селах каменные палаты, прекрасные покои, бани, поварни изрядно устроены; а Церкви Христова в тех же селах без покрова погнили. Люблю Христа, однако, у меня запонки, пряжки, табакерки золотые, чайники и рукомойники серебряные; и а в церкви Христовой свинцовые сосуды... Люблю Христа: сам шампанские и венгерские вина вместо кваса употребляю, а в церковь ничего не посылаю. Люблю Христа: чести искать, богатства собирать, пиршествовать, суесловить, хвастать, веселиться, забавляться день и ночь легко, не скучно..., иные за кабаками, за торгом, за обедами церкви не знают. Люблю ближнего: кому честь или правительство вручит, не рассуждает, что власти от Бога учинены не на иной конец, токмо благотворить ближним, помогать бедным, заступаться за обидимых, защищать правду; сего и не мыслит и говорить с бедными не хочет, но яко фараон гордится, честию тешится, славой веселится, радуется, что все его почитают, кланяются, боятся... Милости ли сыскать, с ног до головы обдерут; не одежду, но и кожу готовы снять, а когда станешь больше правды искать, то и в сибирских странах места не сыщешь» [4, с.381].
При изложении правил христианской нравственности пастырь стремится быть как можно более понятным, для этого он прибегает к образам и сравнениям, заимствованным из общественной жизни, спускается в сферу деятельности слушателей и ясно указывает, в чем каждый виновен и что каждый должен делать в своем звании и состоянии: «Поносим праотца нашего, что за яблоко душу продал, а мы за чарку винца, за ласкательство, за малую славицу, в суде за гостинец, в торгу за копейку, в пост святой за курочку душу нашу промениваем!» [4, с. 74].
Разговорные элементы вводятся в текст проповеди в преобразованном виде. Являясь изначально слабыми, позиционно зависимыми, обусловленными самой формой речи, они становятся сильными элементами речи проповедника. Отличие сильных элементов от слабых заключается в позиционной независимости первых. В результате их употребления происходит трансформация логически упорядоченного линейного изложения. Разговорные элементы меняют структуру текста, что приводит к нарушению его синтаксической целостности.
Существует множество мнений о путях трансформации слабых элементов разговорной речи в сильные элементы письменной литературной речи и связанной с ней речи проповедника. Слабые элементы разговорной речи проникают в книжные жанры в качестве заимствований. Здесь они становятся сильными, т.к. несут на себе печать стилистической тональности. Н.Ю. Шведова видит две ступени вхождения разговорных синтаксических конструкций в письменный литературный язык: «На первой ступени разговорная конструкция полностью сохраняет свою специфическую окрашенность и воспринимается как нечто по отношению к письменному тексту внешнее, инородное; на второй ступени она, сохраняя своё исходное разговорное качество, уже оказывается элементом системы таких средств внутри письменной речи, которые служат для придания ей окраски непринуждённости и свободы, направленной на установление непосредственных контактов с читателем» [5. с.23]. О трёхступенчатой структуре вхождения устных конструкций в литературный язык говорит Г.Н. Акимова. На первой ступени такие конструкции копируются в речи персонажей художественных произведений в качестве имитации разговорной речи. Но имитация не есть точная копия реальной разговорной речи. При включении устных конструкций в текст структурных изменений в них не происходит. Устные разговорные конструкции сохраняют на данном этапе свою синтаксическую структуру. Но, как и при любой имитации, они становятся стилистически отмеченными как чужеродные синтаксические элементы.
На второй ступени вхождения устных конструкций в литературный язык наблюдается их употребление в авторской речи – художественной и публичной. Этот процесс сопровождается изменениями – стилистическими и структурными. Именно на этой ступени происходит создание экспрессивных синтаксических конструкций. Сущность проявления экспрессии заключается в том, что конструкции становятся синтаксическим элементом художественной или публичной речи, который имеет целью «не столько имитировать устную речь, сколько воздействовать на читателя» [1, с.15]. Например, в слове о Страшном Суде митрополит Платон Левшин следующим образом рисует картину будущего «мздовоздаяния»: «Блуднику и всякому сквернителю представятся на суде все скверные его мечтания, слова, взоры и дела... Злобному представятся, кого и чем повредил, когда и кому ядом растворенную чашу подал, кого и пред кем клеветою обесславил... Лукавец и льстец увидит все свои коварные замыслы пред собою положенные, и обличится, когда, кого и чем обманывал и прельщал, и кому льстил языком своим. Хульнику и ругателю представятся все хулы его, которые он на Бога, своего Создателя, и на святых угодников Его отрыгал. Начальнику нечестивому представится нерадение его о подначальных, насилия, озлобления людей, ему порученных. Пастырю нерадивому покажется небрежение его о стаде Христовом и прочие его грехи. Судия мздоимец увидит клятвы и лукавство, преступление и попрание правды Суда Божия... Родитель небрежливый увидит нерадение свое о воспитании детей своих... Представятся и вам, миролюбцы и прихотливцы, представятся вам банкеты ваши, оперы ваши, собачья охота ваша, и прочие забавы ваши, яко вы отвратили сердце ваше от Бога, Которого вы исповедовали, и не к Богу и Царствию Его, но к прелести мира желание свое обращали, и в том утешение и веселие свои находили» [4, с.330]. Польза такого способа назидания состоит в том, что здесь каждый присутствующий слышит, что речь относится именно к нему, а не к человеку вообще, и указывается, что именно он должен исправить в своей жизни.
Имея по большей части дело с народом, не получившим школьного образования, митрополит Платон говорит с ним слогом простым и ясным, без риторических прикрас, употребляя общепонятные доказательства и образы. Исследователи его наследия отмечают у него сочетание возвышенных образов и выражений с низкими, обыденными, а также неровность в тоне. Так, например, в слове о языческом празднике, именуемом «Ярило», Платон Левшин использует следующие воздействующие приемы гомилетического красноречия в сочетании с разговорными элементами: «Ах, беззаконный праздник! О студное имя Ярило, мерзкое имя Ярило, гнусное имя Ярило, слуха целомудренного недостойное имя Ярило! О когда бы и не слыхивать имени того! Разрушьте, только и прошу, разрушьте сонмище сие, не попускайте впредь быть сему беззаконному собранию. Предайте забвению праздники сии, а за то, что благость Господа доселе беззаконными сими праздниками прогневляли, покайтесь. И к благоутробию Его сокрушением сердца и со слезами прибегните. Он, как Отец многомилостивый, кающихся приимет вас и грехи ваши вам оставит и помилует по велицей Своей милости» [4, с.345].
Сам митрополит смотрел на витийственный и испещренный слог как на неприличный для церковной кафедры: «Проповедник должен беседовать с людьми различного состояния и понятия, а потому необходимость требует, дабы духовная беседа была всякому удобопонятна» [4, с.81]. Особенно неуместным он находил суетное и напыщенное красноречие (как признак тщеславия). «Витийство полезно, чтобы истину, всеми признаваемую, в краснейшем и лестнейшем представить виде, но где надобно оную, ложью пожираемую, защитить и доказать, там оно не только есть излишне, но и вредно, излишне, ибо правды лицо само по себе прекрасно, вредно, ибо дает подозрение, что защитник побеждает не тем, что истина на его стороне... но тоном слов своих и чародейством красноречия» [4, с.81].
На третьей ступени происходит только стилистический сдвиг, который выражается в нейтрализации экспрессивности за счёт широкого распространения той или иной конструкции в различных функциональных стилях. Высокая частотность употребления отдельных синтаксических конструкций приводит к образованию синтаксических клише.
В современном русском языке можно встретить все три ступени вхождения устных синтаксических конструкций в систему литературного языка. В исследуемых гомилетических текстах представлены в подавляющем большинстве конструкции второй ступени. О наличии персонажей в жанре проповеди говорить не приходится, поэтому разговорные конструкции не могут копироваться в речи персонажей (как это происходит в художественном произведении). В виде отдельных элементов это явление наблюдается в различных вставных историях, в процессе озвучивания которых гомилет пользуется формой прямой речи. В результате в текст проповеди вводится речь персонажа данной вставной истории. Разговорная речь имитируется также в вымышленных диалогах и отдельных репликах, приписываемых какому-либо лицу. Например: «Начнутся и у васъ увеселения пустыя — буйныя, разжигающея похоти: глазерство, кружение, оборотничество. Любящимъ сее сколько ни говори: укротитесь, - они затыкаютъ уши свои и не внемлють, - и всегда доведуть светлыя праздники до того, что заставят милостиваго Господа отвратить очи Свои отъ насъ и сказать, мерзость мнЬ всЬ эти празднества ваши» [4, с.347]. В данном примере отражены характерные особенности разговорной речи: фразеологизированные конструкции «сколько ни говори», «затыкают уши», а также существительное «мерзость».
Третья ступень вхождения разговорных элементов нехарактерна для гомилетических текстов. Установка на преднамеренное воздействие в проповеди предполагает использование экспрессивно окрашенных синтаксических конструкций, исключает их шаблонность и имитированность.
Итак, разговорная речь входит в текстовую ткань проповеди в преобразованном виде, а именно в качестве экспрессивных синтаксических конструкций, которые становятся неотъемлемой частью структурной организации речи гомилета. Использование экспрессивных синтаксических конструкций ведёт к синтаксической расчленённости в текстах проповедей. Кроме экспрессивной функции, расчленённые конструкции обладают функцией логико-семантического адаптирования. Расчленение высказывания облегчает понимание, с одной стороны, и позволяет проповеднику намеренно подчеркнуть важность и смысловую значимость выделяемого отрезка высказывания, с другой стороны.
Библиографический список
1. Акимова Г.Н. Стилистические и синтаксические особенности ораторской прозы XVIII века. (На материале похвальных слов Ломоносова и Сумарокова) // Язык русских писателей XVIII века. – Л., 1981.
2. Ивойлова Н.Ю. Строй текста современной христианской проповеди: Дис. … канд. филол. наук. – Ярославль, 2003.
3. Масурова О.А. Структурно-семантическая характеристика русской православной проповеди конца XX - начала XXI вв.: Дис. … канд. филол. наук. – Махачкала, 2008.
4. Платон Левшин Избранные сочинения. – М., 2003.
5. Шведова Н.Ю. Активные процессы в современном русском синтаксисе. – М., 1966.
