О. И. Киянская — российский историк и литературовед, занимается вопросами русской истории, литературы и журналистики конца XVIII — 1-й половины XIX веков, революционного движения в России, военной истории, движения декабристов.
Окончила Московский государственный университет в 1991 году по специальности «журналистика». Сейчас занимается преподавательской и исследовательской деятельностью в Российском государственном гуманитарном университете. В 2006 году получила звание профессора исторических наук.
О. И. Киянская специализируется в области литературы и истории России XVIII — начала XIX в. Она изучает творчество А. Н. Радищева и А. С. Пушкина, проблемы декабризма, военную историю России. Выступает за объективистский подход к истории декабристского движения, отказываясь как от его идеализации, так и от излишней критики в его отношении. Изучает такие проблемы как система финансирования заговора и обеспечения его безопасности, связи декабристов с высшими военными чиновниками и армейскими структурами, с европейской социально-политической мыслью, биографии участников декабристского движения.
Из-под пера О. И. Киянской вышли такие труды, как «Южный бунт: Восстание Черниговского пехотного полка, 29 декабря 1825 г. — 3 января 1826», «Павел Пестель: офицер, разведчик, заговорщик», «Южное общество декабристов. Люди и события. Очерки истории тайных обществ 1820-х годов», «Декабристы», «Пестель».
Монография «Пестель» была издана в канун очередной годовщины восстания декабристов (180 лет) в 2005 г. В ней Киянская освещает жизнь одного из самых известных декабристов, автора «Русской правды», создателя Южного общества — П. И. Пестеля.
Деятельность декабристов, их личности всегда привлекали историков. М. В. Нечкина, Н. Эйдельман, М. Марич, Ю. Тынянов и многие другие авторы описали события 14 декабря 1825 года и непростые судьбы их участников. Историки пытались понять истинные мотивы действий декабристов, их планы, причины неудачи. Так же немало произведений было написано о жизни декабристов после восстания. Т. Алексеева, Н. Некрасов, Э. А. Павлюченко, А. Гессен и др. описали путь декабристов от Сенатской площади Санкт-Петербурга на каторгу и в ссылку, а также участие их жен и сестер, не отрекшихся от своих близких в столь трудное время и последовавших за ними.
Мы знаем достаточно много о деятельности декабристов «изнутри», т. к. многие из них написали мемуары, дошедшие до нас. Так, Киянская опирается на воспоминания людей, знавших Пестеля: Н. Басаргина, К. Бестужева-Рюмина, М. Муравьева-Апостола, С. Волконского, С. Трубецкого и др. Так же автор использует личные переписки П. И. Пестеля.
Несмотря на многочисленные мемуары современников Пестеля, а впоследствии и работы историков, личность декабриста остается для нас загадкой. Его обвиняли в аморальности, называли властолюбцем, диктатором, русским Бонапартом. Кем же он был на самом деле? Киянская привлекает новые материалы и дает свой ответ на этот вопрос.
Книга Киянской отличается от многих других произведений данной тематики тем, что историк обращается не к «гражданскому подвигу» декабристов, а к закулисной стороне этого подвига — финансовой поддержке, шантаже, подкупе и т. д. О. И. Киянская представляет новую концепцию Южного общества и дает сведения о деятельности ее создателя, показывая его не только как теоретика, но раскрывая правду о его конспиративной деятельности.
Пестель — яркая, противоречивая личность, он резко выделялся среди заговорщиков. Он понимал, что необходимо создать четкую структуру заговора, которая могла в нужный момент взять власть [1, с. 63]. Также Пестель понимал и то, что для осуществления цели недостаточно энтузиазма, стремлений декабристов, того, что впоследствии воспевали писатели, — необходимы были решительные, жесткие действия. Все это стало причиной того, что Пестеля стали бояться. Впоследствии именно с его именем были связаны многие споры и конфликты в среде декабристов, которые привели к расколу [1, с. 67]. Его идеи не могли оценить по достоинству, и это препятствовало единству членов тайного общества, а также успешности их деятельности.
Так, на объединительном съезде в 1824 г. Пестеля заподозрили во властолюбии, наполеоновских замашках. Стали ходить слухи, что Пестель хочет воспользоваться заговором и стать единоличным императором [1, с. 121]. Все это, разумеется, повлияло на исход собрания. Объединения обществ не состоялось. Кто знает, каким был бы исход, если бы поездка Пестеля была успешной? К сожалению, мы можем лишь предполагать.
Современники отмечали исключительные способности Пестеля [1, с. 169], его ум, однако негативно отзывались о его нравственных качествах: «душа и правила черны, как грязь» [1, с. 139].
В чем же причина такого отношения декабристов к Пестелю? Возможно, дело было в его тяжелом характере. Пестелю приписывали честолюбие. Однако какой политический деятель может стать успешным, не имея амбиций? Возможно ли решиться на революцию, на изменение хода истории? Честолюбие политика (в разумных пределах) не противоречит стремлению улучшить жизнь граждан.
Революция была делом всей жизни Пестеля [1, с. 338]. Поэтому в своих делах он ориентировался прежде всего на нужды тайного общества. Будучи человеком умным, Пестель раньше других понял, что достичь целей заговора удастся, лишь применяя «грязные» средства. Революция невозможна без финансовой поддержки, без подкупа и шантажа начальников, контролирующих войска.
Так же Пестель понимал, что революция возможна при соблюдении жесткой дисциплины в рядах ее участников, при их сплочении вокруг сильного лидера, в котором Пестель видел себя. Для осуществления этой задачи он немало трудился, проводя время с подчиненными, беседуя о заговоре, обсуждая «Русскую правду», предлагая вносить корректировки. Всем этим Пестель надеялся не просто сплотить, но «связать» членов заговора, чтобы они не смогли уже его покинуть. Пестель осознавал сложность задачи удержания захваченной власти, это привело его к мысли о цареубийстве и установлении диктатуры.
Пестель поставил на карту всё: собственную жизнь, собственную честь. Революция действительно была делом его жизни. Всё или ничего. Успех или смерть. Однако заговор не только отнял жизнь Пестеля, так же о нем осталась недобрая память. Действия Пестеля не вязались с представлениями о революции как о благородном деле. Декабрист остался в памяти многих, как «русский Бонапарт», жестокосердный, беспринципный, аморальный властолюбец и эгоист, стремившийся единолично захватить власть.
Читая мемуары современников Пестеля, мы наткнемся на множество нелестных слов: лицемер, Макиавелли, Наполеон, честолюбец. Такое описание декабриста ставит в тупик читателя, неслучайно вопрос о взаимоотношениях Пестеля с окружением долгое время замалчивался. Очевидно, что декабрист стал «чужим среди своих», а причиной тому стало его осознание, что на пути к намеченной цели стоит закрыть глаза на средства, не стоит оценивать свои действия с точки зрения совести. 20-е годы XIX-го века — эпоха романтизма. Неудивительно, что такие убеждения Пестеля абсолютно расходились с моральными принципами его окружающих.
Однако если рассмотреть моральный аспект действий некоторых современников Пестеля, можно понять, что не все они соответствовали этому критерию. Так, князь Трубецкой, который был самым жестким противником Пестеля, приложивший много усилий, чтобы очернить последнего в глазах современников и потомства, сам не вышел на Сенатскую площадь, тем самым обрек друзей на гибель.
Николай Греч до разгрома декабристов был либерально настроенным журналистом, но после провала предал свои идеалы, перешел на сторону противника.
Напрашивается вопрос: так ли были святы обвинители Пестеля, обвиняя его в аморальности, при этом закрыв глаза на свои поступки?
Корни столь негативного отношения к декабристу стоит искать не только в вопросах морали. Пестель был искусным политиком, в то время как многие из декабристов — мечтающими романтиками. Пестель оказался государственным деятелем, которого не поняли. В условиях российского самодержавия ничего не оставалось, кроме как «грязных» мер: шантажа, подкупа, вооруженного бунта. Пестель это осознавал, однако не смог доказать окружающим необходимость осуществления столь радикальных мер.
Павел Пестель понимал, что для успеха необходимо провести сложную кропотливую работу, «подготовить почву» — и в 1819–1825 направил свои усилия именно на это. Его собственные военачальники стали для него теперь врагами. Декабрист понимал, что необходимо как минимум добиться их нейтралитета. Получилось так, что Пестель и другие декабристы по-разному смотрели на подготовку революции: для Пестеля это была профессиональная задача, решить которую можно лишь приложив определенные рациональные усилия, для остальных же революция была неким «торжеством добродетели». Вот этот разный в своих истоках взгляд и предопределил одиночество Пестеля [2, с. 4].
Трагедия жизни Пестеля состояла в том, что с одной стороны он всем сердцем желал счастья Родине, с другой — он понимал, что для этого необходимо будет пожертвовать своей честью. Именно в этом Киянская видит главный смысл «гражданского подвига» Пестеля.
Незадолго до казни Пестель написал родителям: «Настоящая моя история заключается в двух словах: я страстно любил мое отечество, я желал его счастия с энтузиазмом, я искал этого счастия в замыслах, которые побудили меня нарушить мое призвание и ввергли меня в ту бездну, где нахожусь теперь» [1, с. 338]. У нас нет оснований не верить этим словам.
Пестель является одним из людей, опередивших свое время. Он понимал, что для достижения великой цели необходимо чем-то жертвовать, что придется пойти на ужасные поступки, такие как цареубийство. Его не понимали и его боялись. Пестель пожертвовал своей честью, он действительно делал многое для достижения своей цели. Но его действия так и не оценили.
Пестель страстно любил своё отечество и желал счастья жителям нашей страны. Он был очень умным, храбрым, целеустремленным человеком, обладавшим незаурядными способностями. Однако многие видели в нем лишь эгоиста, честолюбца, «русского Бонапарта».
Литература:
- Киянская О. И. Пестель. — М.: Молодая гвардия, 2005. — 368 с.
- Киянская О. И. Профессионал от революции. К вопросу о конспиративной деятельности П. И. Пестеля в 1819–1825 годах // Литературное обозрение. — 1997. — № 4. — С. 4–18.
