Каждый, кто приходит в Японии в синтоистский храм, непременно обращает внимание на большое количество правил, которым требуется следовать, и атрибутов, которыми надо правильно пользоваться. Для понимания большинства из этих правил и назначения атрибутов необходимы хотя бы общие знания по истории синтоизма, мифологии и культуре Японии. Однако для того, чтобы не попасть впросак, иногда бывает достаточно посмотреть, как японцы «очищаются» перед входом в храм, как правильно омывают руки, как «призывают» богов. Но ведь за каждым таким правилом или предметом - давняя и долгая история, истоки которой уже не видны столь очевидно. И оказывается, что так часто покупаемый амулет-оберег «о-мамори» - это видоизмененная божественная яшмовая бусина в форме запятой - магатама – один из символов синтоистского культа, а известное гадание о-микудзи, при котором вытаскивают наугад бумажку, на которой написана судьба, пришло в синтоизм сравнительно недавно, только после революции Мэйдзи, то есть в конце XIX века. А до этого заимствованное из Китая это гадание называлось «Каннон микудзи» и в буддийских храмах служило формой общения богини милосердия Каннон (санскр. Авалокитешвара) с прихожанами.
У каждого атрибута синтоистского культа своя удивительная судьба, с которой нередко связана не только мифологическая, но и фольклорная история. Зачастую именно в фольклоре сохранились древние и сакральные представления об этих атрибутах. Есть фольклорно-ритуальная история и у неброских деревянных дощечек эма, которые принято покупать в синтоистском храме, записывать на них свои желания и вывешивать на специальных стойках.
Слово «эма» буквально означает «лошадь на картинке» и записывается соответственно иероглифами «картина» и «лошадь». Здесь следует вспомнить, что культ лошади в японской культуре не раз был предметом специального исследования в связи с гипотезой о сильных культурно-исторических связях древних японцев с северными кочевыми народами [3, с. 61-62].
Вероятно, именно в результате этого влияния лошадь стала восприниматься японцами и как символ власти, и как выражение процветания и богатства. Об этом, в частности, свидетельствуют источники, согласно которым, в VIII в. конные состязания как бы «предрешали судьбу» будущего урожая: полагали, что тот, кто победит в конных забегах, получит богатый урожай. Здесь следует напомнить, что конные соревнования стрелков из лука и сегодня проводятся в ряде синтоистских храмов Японии в канун Нового года и выполняют ту же функцию ритуально-магического гадания. Позднее уже в буддийской традиции сформировалось представление о Бато Каннон - о богине милосердия Каннон с лошадиной головой, которая «в рамках» синто-буддийского синкретизма практически продублировала часть функций синтоистского Бога рисового поля. Культ лошади проник и в народную культуру. Его следы можно обнаружить и в календарно-обрядовой народной поэзии, и в устном повествовательном фольклоре.
Что же касается связи лошади и синтоистского культа, то, хотя в Японии лошадь выполняла и свои обычные функции, то есть использовалась как тягловая сила, у нее было и особое предназначение. Считалось, что лошадь – это «транспорт синтоистского божества». Именно на лошади божество выезжает во время больших праздников и осматривает «свои владения». Лошадей, на которых восседало божество, называли дзиммэ. Для них выделяли отдельные стойла или даже строили специальные конюшни, чтобы держать их отдельно от других лошадей. Особенно почитались лошади белой масти. Они использовались только в ритуале и людей почти никогда не возили.
Широко был распространен обычай подносить в дар богам и храмам живую лошадь. Интересно, что этот обычай, известный с древности, до сих пор сохраняется в самых древних и значимых синтоистских храмах Японии, например, в главном храме богини Солнца Аматэрасу в Исэ – Исэ-дзингу и в храме Касуга-дзиндзя в г. Нара [1, с. 135].
Однако содержать живую лошадь в храме было дорого, и некоторые храмы постепенно стали отказываться от этого. Так в синтоистских храмах появились макеты лошадей в полный рост. Для макетов строили настоящие стойла, и казалось, что там находится живая лошадь. Такие комагата (букв. «макет лошади») можно и сегодня увидеть даже в знаменитых храмах Японии. Макет белой лошади, помещенной в конюшню со стеклянной витриной, чтобы ее могли видеть прихожане, находится в Киото в храме бога риса Инари - Фусими-Инари-дзиндзя. Под навесом вместе с другим священным животным - быком стоит гнедая лошадь и в Великом храме в Издумо - Идзумо-тайся.
При этом преподнести в дар храму живую лошадь или даже ее макет в полный рост могли позволить себе немногие. Именно поэтому уже в период Нара (VIII в.) и в период Хэйан (IX-XII вв.) в разных районах Японии стали появляться небольшие глиняные фигурки лошадей (цутиума), а также фигурки, вырезанные из дерева (киума). В скором времени они стали широко распространенной «заменой» настоящей лошади. Но на этом процесс упрощения поднесения дара богам не закончился. Следующим этапом стали картинки с изображением лошади. Они-то и получили название эма и могут считаться прародителями современных вотивных табличек.
Эти рисунки приносили те, кто не имел возможности купить живую лошадь или ее макет, а также смастерить глиняную или деревянную «замену». При этом рисунок, выполненный на дереве, больше напоминал картину и воспринимался как достойная замена живой лошади. Недаром на наиболее древних из сохранившихся эма, которые датируются серединой XVI века и находятся в храмах Нарусима-хатимангу (преф. Ямагата) и Тамура-дзиндзя (преф. Фукусима), написано: «Дзиммэ иппики», то есть «Одна священная лошадь» [1, с. 136].
Таких больших эма с изображением лошади, видимо, было много по всей Японии. Их вывешивали в синтоистских храмах и почитали как сокровище. Тем более что некоторые картины писали известные художники. Лошади на эма выписывались тщательно и максимально походили на живой оригинал. Не исключено, что эта тщательность и достоверность изображения и стали одной из причин создания большого числа народных храмовых легенд об «ожившей лошади».
Сюжет всех этих легенд во многом схож, хотя и имеет каждый раз свои особенности. Вкратце он таков: местные жители замечают, что кто-то совершает ночные набеги на их поля и топчет урожай. В результате они обнаруживают, что лошадь с картины-эма ночью покидает привычное место, бегает по полям, а под утро возвращается. Удивленные и напуганные, они придумывают способ больше не разрешать лошади сходить с картины.
Одна из таких легенд до сих пор рассказывается в синтоистском храме Касуга-дзиндзя в г. Сасаяма (преф. Хёго). Там и сегодня можно увидеть храмовое помещение, больше напоминающее открытую веранду, в котором на самом видном месте висит огромная картина-эма; она считается культурной ценностью городского значения. Размер этой картины более полутора метров и на ней изображена лошадь гнедой масти. Лошадь как бы застыла на бегу, она устремлена вперед и, кажется, вот-вот вырвется за пределы картины. Нетрудно заметить, что сдерживает ее тяжелая привязь-уздечка, которая, по замыслу художника, крепится где-то вне картины.
Легенда храма Касуга-дзиндзя повествует о том, что один крестьянин, живший в окрестностях храма, обнаружил, что кто-то по ночам лакомится его урожаем бобов. Крестьянин несколько ночей следил за вором, но так никого и не увидел. Только как-то ночью он заметил на грядках следы копыт. Тогда-то он и понял, что это прибегает лошадь с картины-эма. Крестьянин рассказал об этом настоятелю, и тот решил подрисовать привязь. С тех пор больше никто не портил у крестьянина урожай бобов.
«Достоверность» этой истории подтверждается тем, что любой желающий может сам увидеть и старинную картину-эма, и подрисованную на ней привязь. Именно так в фольклоре любого народа и «работает» устная несказочная проза, основным критерием которой является установка на достоверность. «Правдивость» повествования при этом должна иметь четкую ссылку на «авторитет», в качестве которого зачастую выступают материальные предметы. В случае с легендами, которые наряду с преданиями, быличками и бывальщинами как раз и относятся к жанрам народной несказочной прозы, наличие в храме материального подтверждения фольклорного чудесного рассказа, становится неоспоримым «авторитетом», призванным утвердить прихожанина в правильности его религиозного выбора.
Другую большую картину-эма, о которой сохранилась подобная легенда, можно увидеть в буддийском храме Хасэдэра. в г. Кураёси (преф. Тоттори). Этот храм посвящен богине милосердия Каннон, и эма с изображенной на ней белой лошадью была когда-то преподнесена в дар богине. Среди характерных особенностей истории этой картины можно назвать то, что следил за вором маленький служка, он же и подрисовал к уздечке лошади длинную толстую привязь.
Однако материальное подтверждение легенде не обязательно должно предъявляться во всех без исключения случаях. Привязанность легенды к реально существующему храму тоже может рассматриваться как ссылка на «авторитет». И потому другие фольклорные истории, в данном случае об убегающей лошади, для прихожан оказывались не менее ценными и также укрепляли их веру в высшую связь данного храма и чуда.
Здесь можно вспомнить историю о лошади с картины-эма г. Сандзё (преф. Эхимэ). В ней рассказывается о лошади, которая выбегала пастись на поля, и, в конце концов, ей тоже подрисовали уздечку. Однако в этой истории нет прямого указания на храм, что при этом не делает легенду «выдумкой».
Вместе с тем может показаться, что герои всех этих легенд совершенно не были обеспокоены столь странным поведением нарисованной лошади, а лишь волновались за урожай. Бытование целого ряда легенд свидетельствует о том, что это не всегда было так. И, вероятно, во всех приведенных выше случаях мы имеем дело с «опрощением» сюжета, выдвижением на первый план бытовой тематики. Другие же тексты являются доказательством того, что такое поведение лошади воспринималось как проявление демонического начала, от которого хотели немедленно избавиться. Именно поэтому, чтобы усмирить лошадь, прибегали и к менее гуманным способам.
Так, например, случилось с лошадью с картины-эма, авторство которой приписывают великому японскому художнику Косэ-но Канаока (IX в.). Согласно народной легенде, эта картина принадлежала известному в Киото буддийскому храму – храму Ниннандзи. Однако сегодня среди его многочисленных сокровищ она не числится. Лошадь с картины Канаока тоже по ночам бегала по полям и щипала траву. Все видели, что ночью она забегает в ворота храма Ниннандзи, но все-таки не верили, что это лошадь с картины великого Канаока. Так длилось до тех пор, пока однажды напуганные настоятель и монахи не обнаружили, что у лошади на картине ноги испачканы свежей грязью. Тогда один из монахов, как и все, испугавшись, схватил кисть и быстро зарисовал глаза лошади черной тушью [2, с. 17-18].
Связь нарисованной лошади с потусторонним миром прослеживается и в легенде храма Хатиман-дзиндзя в г. Нанао (преф. Исикава). В ней рассказывается о гнедой лошади, которая долго жила в храме. Все ее очень любили, и когда лошадь умерла от старости, местные жители, желая сохранить о ней память, принести в храм большую картину-эма с изображением гнедой лошади. Очень скоро события начали разворачиваться по уже знакомому сценарию. И тогда местные жители решили, что душа лошади никак не может обрести покой и все время возвращается в этот мир. Они устроили большой праздник, преподнесли духу лошади морковь и другие ее любимые лакомства, а потом полностью закрасили картину-эма черной тушью, чтобы лошадь больше не могла попасть в мир живых.
Здесь следует обратить внимание на два момента. В легендах об «ожившей» лошади, даже если они связаны с синтоистскими храмами, в ряде случаев прослеживается идея потустороннего мира и загробной жизни. А сами эма предстают как «проход», «портал» для перехода из одного мира в другой. Оба этих факта свидетельствуют о том, что культ лошади и традиция создания эма ощутили значительное влияние буддийской традиции и могут рассматриваться как элемент синто-буддийского синкретизма.
Хотя, конечно, картины-эма - это явление, прежде всего, синтоистской культуры, причем культуры народного синтоизма. Показательная легенда преф. Кумамото, в которой не только запечатлелась тесная связь синтоистских божеств и людей, но и упоминается лошадь, как «транспортное средство» божества. В легенде также речь идет о лошади на картине-эма, но это не история об «ожившей» лошади.
Рассказывают, что Бог горы и Бог колосьев помогали при родах, и их всегда приглашали в дом, где была роженица. И вот у жены одного крестьянина начались роды, муж побежал за бабкой, которая помогла бы принять роды, но попал под дождь, поскользнулся и повредил ногу. Еле добрался он до синтоистского храма и решил там переждать ливень. Но тут услышал разговор богов. Бог колосьев жаловался, что не может нынче поехать вместе с Богом горы и помочь женщине разродиться, потому что его лошадь подвернула ногу и не может отвезти его к роженице. Жалко ему бедную женщину, которая теперь непременно умрет. Муж услышал такие речи и сначала испугался. А потом подошел к большой картине-эма, на которой была нарисована лошадь, видит – а у лошади и вправду нога подвернута. Протянул тогда крестьянин руку к картине и аккуратно выправил лошадиную ногу. И в тот же момент увидел он, как садится верхом на лошадь старец и скачет прочь. Нога у крестьянина сразу прошла, побежал он домой, а там жена уже родила младенца, все здоровы и счастливы.
Однако несмотря на то, что больших картин-эма с нарисованной на них лошадью было немало, эти подношения из-за своей дороговизны не носили массового характера, и процесс развития эма продолжался. Сохранились сведения о том, что уже в начале XVII в. на улицах г. Эдо можно было встретить мастеров-торговцев, которые ходили по городу с мешком на плече и торговали небольшими дощечками, напоминающими эма в миниатюре. Первоначально на маленьких эма также была нарисована лошадь. И это давало возможность любому отнести традиционное подношение в храм. Количество дарованных эма стало столь значительным, что со временем для эма начали устанавливать специальные стойки, на которые дощечки можно было повесить. Вероятно, тогда же появился обычай писать на обратной стороне эма просьбу, обращенную к божествам. Считается также, что этому в немалой степени способствовало слово «какэру», имеющее в японском языке значение «вешать», но используемое в огромном количестве идиоматических выражений. Так, выражение «эма-о какэру» (букв. «вывешивать эма») стало ассоциироваться с выражением «нэгаи-о какэру» в значении «возносить молитву», «обращаться с просьбой» [1, с. 137].
Утвердились и две основные формы миниатюрных эма. Раньше они имели почти квадратную форму и нередко напоминали картину в раме. Теперь же в районе Эдо стали мастерить эма в форме трапеции с окантованной крышей – так дощечка напоминала конюшню. А вот в районе Киото утвердилась прямоугольная форма без крыши и окантовки.
Со временем изображать на эма стали не только лошадь, но и другие благопожелательные символы. Эта традиция сохранилась и сегодня. Картинки на деревянных дощечках-эма поражают своим разнообразием и, на первый взгляд, кажется, что там нарисовано все, что угодно. Но это, конечно, не так. По современным эма можно изучать традиционную культуру Японии, познакомиться с исконным представлением японцев о счастье и выявить эталон благополучия. А еще можно узнать об основных синтоистских божествах, которым поклоняются в каждом конкретном храме, и об их чудесных деяниях. Конечно, изменились и просьбы, обращенные к богам. Хотя, наверное, просьбы о личном счастье, которых и сегодня большинство, не так уж подвластны времени. И потому богов по-прежнему молят об удачной сдаче экзаменов, о счастливом замужестве, о рождении детей, о материальном благополучии и здоровье. Как видно, неизменным осталось одно - вера японцев в то, что, поднося богам деревянные дощечки-эма, как древний и надежный дар, они заручаются поддержкой богов во всех своих начинаниях.
Литература:
- Кандзаки Норитакэ. Кайун. Энги ёмихон (Поворот судьбы к лучшему. Книга о благопожелательных символах-энги). Токио, 2000. – 223 с.
- Кёто-но тэрадэра-но мукасибанаси (Сказки буддийских храмов Киото). Нара, 1996, Т. 2. – 48 с.
- Садокова А.Р. Культ лошади в календарной поэзии японцев (к проблеме древних связей японцев с кочевыми народами) //Историко-культурные контакты народов алтайской языковой общности. М., 1986. – 118 с.
1
