Тема Востока, Ислама и его ценностей постепенно входила в творчество русских писателей. С опубликованием их стихов, новелл и рассказов постепенно разрушался образ врага-абрека, сарацина, а их поэтические и прозаические строки освещали реальный облик Востока, его жестокость и красоту, его разнообразие и духовные ценности, его ненависть и его великодушие.
Русских имен здесь достаточно много: можно назвать некоторые из них, которые показывают список мудрецов и романтиков, реалистов и философов русской литературы, внимательно и поэтично вглядывающихся в лицо своего восточного соседа.
А началось все со средневекового путешественника поневоле, купца из города Тверь Афанасия Никитина, чье выдающееся сочинение «Хождение за три моря» широко и разнообразно представило читателям старой Руси XV века земли Ирана, Турции, арабских княжеств, Индии. Купец-исследователь познал и увидел многое. Это было первое в русской литературе описание не паломничества, а коммерческой поездки, насыщенное наблюдениями о политическом устройстве, экономике и культуре других стран. Он впервые описывал Ислам изнутри, и когда начинал писать о религии, в своих записках переходил на арабско-тюркско-персидский разговорный язык, а когда писал о земных делах и деяниях сильных мира сего, то записи вел на русском. «Познакомился я со многими индейцами, — говорит Никитин, — и объявил им о своей вере, что я не бусурманин, а христианин, и они не стали от меня скрывать ни об еде своей, ни о торговле, ни о молитвах и жен своих от меня не прятали; я расспросил все об их вере, и они говорят: веруем в Адама, а Бут — это Адам и род его весь. Вер в Индии всех 84 веры, и все веруют в Бута, а вера с верою не пьёт, не ест, не женится». Индия заняла в его записках особое место: «И тут есть Индейская страна, и люди все ходят наги а голова не покрыта, а груди голы, а власы в одну в одну косу заплетены, а все ходят брюхаты, а дети родятся на всякий год, а детей у них много. А мужики и жонкы все нагы, а все черны. Яз куды хожу, ино за мною людей много, да дивуются белому человеку…» [1] Записи Афанасия Никитина были обнаружены Н. И. Карамзиным в архиве Троицко-Сергиевского монастыря в составе Троицкой летописи и опубликованы им в 1817 году.
Блестящие описания Багдада, мусульманских праздников и быта Персии, дал другой русский купец Федот Котов в 1623 году в работе «О ходу в персидское царство и из Персиды в Турскую землю и в Индию и в Урзум, где корабли приходят». В большинстве своем в своих заметках он пишет критически, но описывает жизнь и быт Востока зорко и внимательно, так как в пути вел дневник, который затем лег в основу отчета о поездке в Персию. Ф. Котов впервые детально описал мусульманский пост и праздники: байрам рамазан, байрам курбан, ошур, ноуруз и др.
После деревянной Москвы персидские постройки показались Котову особенно красивыми. Он впервые увидел здания в три этажа — «и полата стоит над полаты, высоко в три статьи». Украшения, позолота, резьба по камню — все ему понравилось. А чтобы его не обвинили в преклонении перед «бусурманской» культурой, он добавляет - «и про те мечети писано ни в похвалу, ни во славу» [2]
Котов подчеркивает, что планировка восточных городов совершенно одинаковая: цитадель, собственно город и рабаты («посады»). Он отмечает, как перемещались центры торговой и ремесленной жизни, какие сохранились укрепления, военной силе и укреплениям персидских городов.
Василий Киевский (Григорович-Барский) - русский паломник прошел с посохом в руках и с котомкой за плечами по дорогам Сирии, Египта, Греции, Кипра, Ливана, был на Афоне, Патмосе. Этот монах, писатель, зоркий наблюдатель оставил после себя путевые заметки, которые написал более 250 лет назад и опубликованные первым изданием в России в 1778 году. В августе 1724 г. Василий, вместе с одним вдовым священником, предпринял пешее хождение в Рим; затем он один отправился в Корфу, Кефалонию, Зант, Хиос, Солун и Афон, оттуда в Палестину, Сирию, Аравию до горы Синайской, Египет, снова посетил острова Архипелага, остановился на некоторое время в Константинополе, ходил в Антиохию, опять на Афон, прошел Эпир, Македонию и из Константинополя через Румынию, Болгарию, Молдавию и Польшу вернулся в Киев, где вскоре и скончался. [3] Вот как описывает он посещение Святого, царского ставропигиального монастыря Киккской Богоматери. «…Мне оказали такое гостеприимство что я много дней провел в монастыре... Особенно добр был ко мне игумен Софроний, человек добродетельный, гостеприимный, мудрый, богобоязненный. Он дал мне милостыню, спаси Господи его душу». Барский с большим уважением отмечает, что монахи много и тяжело работают в монастырских садах, на полях и пастбищах. «Они живут плодами своего труда», - записал русский паломник, - Киккский монастырь очень известен во всем христианском мире и именно поэтому притеснения турок особенно сильны. Монахи преодолевают все трудности с честью, потому что Пресвятая Богородица помогает им».
В Триполийском монастыре св. Георгия он вступил в дискуссии с униатами, поддерживая Антиохийского патриарха Селеверста, преподавал греческий язык. Василий посетил Назарет, Вифлеем, Иерусалим, Каир, Александрию, внутренний двор большой мечети Омаядов в Дамаске. Это поистине эпическое описание и художественное воплощение Востока начала XV111 века.
Именно с XV111 века и начинается широкое внедрение мусульманских мотивов в русскую поэзию и литературу. Сначала - как орнамент, вслед за этим как часть мира и символ, которые пытаются понять, а затем и приспособить к отечественной истории, культуре, литературе. Особенно широко это соприкосновение происходило в царствование Екатерины II, когда русский поэт Г.Р. Державин, в сознании которого роднилось русское и татарско-мусульманское бытие (часть его рода происходила из татар) и он в поэтическом «Видении Мурзы» обещал Екатерине:
Татарски песни из-под спуда
Как луч, потомству сообщу.
Поэт А. С. Грибоедов, представитель России в Персии, знавший Ислам и увлеченный им, автор классической, глубоко русской пьесы «Горе от ума» вставил свой перевод из Саади в бессмертную комедию.
Но, наверное, самое впечатляющее и уважительное отношение, как к Корану, так и к мусульманству, проявил А.С. Пушкин в его несколько загадочных, таинственных и великолепных творениях «Подражание Корану».
В пещере тайной, в день гонения
Читал я сладостный Коран.
Этому циклу посвящены многие исследования. И многие недоумевают, как мог юный поэт, воспитанный под крылом императорского лицея, находившийся на далеком Севере России, так проникнуться духом, слогом и красотой Корана? А Пушкин чувствовал их и глубоко отметил, что «многие нравственные истины изложены в Коране сильным и поэтическим образом». Девять стихотворений Пушкина, составивших этот цикл, принадлежат к шедеврам поэзии. [4]
А Федор Достоевский в своей знаменитой речи на пушкинском юбилее вопрошал по этому поводу: «Разве тут не мусульманин, разве это не самый дух Корана и меч его, простодушная величавость веры и грозная сила ее?»
Пушкин открыл загадочный Восток для русского читателя и в знаменитом «Кавказском пленнике» и «Бахчисарайском фонтане», поэме «Газий», в стихах «Стамбул гяуры наши славят», «Делибаш» и др.
Мусульманские герои, аскеры, воители, праведники заполняют стихи современников Пушкина. Они оставались христианами, но их вдохновляло мужество, стойкость и невероятная преданность вере представителей мира Ислама. (Александр Вяземский – «Мухамед», Алекс. Шишков – «Осман», Андрей Муравьев – «Песнь дервишей» и «Бахчисарай», Владимир Бенедиктов – «Калиф и раб», «Письмо Абдель Кодера». И уж совсем неожиданная мусульманская тематика в стихах Ф. Тютчева «Олегов щит»:
Аллах! Пролей на нас свой свет!
Краса и сила правоверных!
Гроза гяуров лицемерных!
пророк Твой - Магомет!
С одной стороны, в «восточном» сознании русские романтики видели пример целостного мировосприятия, отличающегося гармоничностью и упорядоченностью. С другой стороны, пушкинскому стремлению к единству в многообразии соответствует кораническое понятие таухида — концепция единства Бога и бытия.
С.Л. Каганович выделяет следующие параметры, сближающие «восточный романтизм» и любовную лирику русских поэтов 20—30-х годов XIX века: субъективизм, психологизм, преобладание изобразительности над выразительностью, канонизированность поэтических средств, вненациональность сравнений, эмоционально-оценочная метафоризация, высокая степень ассоциативности, контрастность и музыкальность.[5] Но, как замечает Н.И. Пригарина, «восточному романтизму» чужды европейская концепция двоемирия, дисгармоничность миросозерцания, пафос отрицания действительности, как не соответствующей идеалу бытия и неразрешимый конфликт материального и идеального, однако эти структурные отличия скорее углубляют, чем отрицают проблему сопоставления. [10]
Особое место в сближении духа, понимании образа России и Востока произвел М. Ю. Лермонтов. Видения Востока и мусульманские образы, герои Ислама органично соседствуют у него с христианским миром. Эти два мира (несмотря на ведущуюся в XIX веке войну на Кавказе) слились у него в поэзии, были неразрывны и нераздельны, естественны и органичны. Это и есть великое волшебство поэзии и литературы: политики, государственные деятели, полководцы сражались, проливали кровь, а слово, образ, легенда и быль в художественном воплощении соединяли людей, страны, религии, находили достоинства в том, кого считали в тот период противником и врагом.[6]
Спеша на север издалека,
Из темных и чужих сторон,
Тебе, Казбек, о страж Востока,
Принес я, странник, свой поклон.
Чалмою белою от века
Твой лоб наморщенный увит
И гордый ропот человека
Твой гордый мир не возмутит
Но сердца тихого моленья
Да отнесут твои скалы
В надзвездный край, в твое владенье
К престолу вечному Аллы.
Загадочный мотив Востока также звучит в прекрасных стихах поэта «Вид гор из степей Кавказа», «Поэт», «Три пальмы», «Дары Терека» и т.д.
За Лермонтовым обращается целый ряд русских поэтов, для которых Восток, Ислам не враждебные понятия, а миг прекрасного, символ веры, озарение, образ жизни, повод для раздумья. Алексей Толстой в «Крымских очерках», устав от тягот и забот поминает аллаха:
Всесильной волею аллаха,
Дающего нам зной и снег,
Мы возвратились с Четырдаха
Благополучно на ночлег.
В начале XIX века заметно активизировалась деятельность ученых-востоковедов и переводчиков с восточных языков. Увлечение многих интеллектуалов, в их числе и А.С. Пушкина и Ю.М. Лермонтова, мусульманским миром стало возможным благодаря О.И. Сенковскому (литературный псевдоним — Барон Брамбеус), знаменитому писателю и востоковеду, побывавшему на арабском Востоке и свободно владевшему разговорными арабскими диалектами. С именем О.И. Сенковского связано целое направление в русской литературе — «восточные повести». В 1824 году в альманахе «Полярная звезда» была опубликована его «арабская касыда» «Витязь буланого коня», кроме того, в печати вышли путевые заметки о путешествиях по Сирии, лекции о поэзии арабов и другие произведения. В журналах «Москвитянин», «Отечественные записки», «Русский вестник», «Библиотека для чтения» публиковались многочисленные очерки о трехлетнем путешествии по арабскому Востоку и статьи об исламе другого знаменитого востоковеда Н.Н. Березина. Он совершил совместно с российскими паломниками «хадж» в Аравию, подробно описав пройденный путь.
В Императорской Академии наук в 1818 году был основан Азиатский музей, началась научная и преподавательская деятельность академика Х.Д. Френа и ученого востоковеда А.В. Болдырева. В 1825 году начал издаваться «Азиатский вестник», а Петербургская публичная библиотека стала регулярно получать книги по востоковедению. [5]
К Востоку обратили свой взор тончайшие русские лирики Яков Полонский и Афанасий Фет. Яков Полонский даже писал драматическую поэму «Магомет», и цикл стихов на Исламские мотивы «Татарская песня», «Карнавал» и др. А стихи «Из Гафиза», «Похищение из гарема», «Одалиска» являются поистине шедеврами поэзии А.Фета.
Кружевом своей поэзии, тонкой нитью образа Востока, увлеченно-романтическим воспеванием Ислама Афанасий Фет сплел неповторимый венок на голову России. Его замечательные слова о поэзии Гафиза "...дух человеческий давно уж достиг этой эфирной высоты, которой мы удивляемся в поэмах... и цветы поэзии неувядаемы, независимо от эпохи и почвы их производящей". Это уже манифест, который позволил приближать ценности Востока и России.
В отношении творчества И.А.Бунина следует заметить, что все, написанное Буниным до поездки в Константинополь в 1903 году, говорит о том, что в тот момент, когда писатель оказался в жизненном и творческом тупике, он впервые занялся тщательным изучением Корана, Библии и других традиций ближневосточных верований. К этому периоду можно отнести стихи, интертекстуально связанные с библейскими сюжетами «Самсон», «День гнева», «Сын человеческий», «Сон», и сюжетами, почерпнутыми из Корана и мусульманской традиции «Авраам», «Ковсерь», «Ночь Аль-Кадра», «Тэмджид», «Тайна», «За измену» . [5] А в 1907 году И.А. Бунин с супругой отправляются в первое «заветное странствие» – в Египет, Сирию, Палестину, стремясь найти «освобождение от времени, от земного тления... в этих погибших царствах Востока и Юга, в области мертвых, забытых стран, их руин и некрополей». (Записи 1907). Впечатления от путешествий по странам Востока разных лет сложились в книгу «Тень птицы» (Париж, 1931).
Конец XIX века и новая вспышка в русской литературе интереса к Востоку, Исламу. М.Михайлов: поэтические переводы Корана, Руми, Саади, Джами и др. А. Апухтин: баллады и «Подражание арабскому», А.Майков: «Молитва бедуина», М. Лохвицкая: «На пути к Востоку», толкование Корана у поэта К. Бальмонта.
Внимание русских поэтов к Корану свидетельствует о том, что в многонациональной, поликультурной и унитарной абсолютной монархии, каковой была императорская Россия, именно поэты во многом оказались проводниками и инициаторами цивилизационно-религиозного диалога, ведшегося помимо официальных властных структур. Не ставя проблемы религиозного синкретизма и не выступая с позиций богословских споров, поэты своими средствами приближали возможность взаимопонимания культур.
Русские поэты устремились, прежде всего, не на толкование смыслов, содержащихся в сурах Корана, а, в соответствии с профессиональной компетентностью, на образную структуру и язык главной священной книги Ислама. Глубокая образность и несомненная поэтическая вдохновенность коранического Откровения были сразу замечены и признаны. Не могла остаться без внимания и органически свойственная текстам Корана глубоко своеобразная образная система, выраженная в совершенно непривычной для европейского восприятия структуре смысловых конструкций языка. План выражения, явно преобладающий в Коране над привычным для европейцев планом содержания, делал священное писание мусульман необычно широко открытой системой, новой незнакомой парадигмой. И поэтические приближения русских поэтов к Корану оказались во многом гораздо более верными и ценными, чем ученые штудии. [7]
Таким образом, налицо, возможно, еще неосознанное, не подвергнутое писательскому анализу влияние Ислама и Востока было действительно впечатляющим, как литературно-эстетическое, так и гуманитарно-философское явление. Формирование мусульманского текста русской литературы не представимо без сложной сети взаимовлияний, обеспечившей тенденцию нарастания интереса к восточному стилю и способность этого стиля становиться необходимой категорией мысли, занимая незаполненное место в картине мира эпохи. Однако, из всей массы взаимовлияний можно выделить одну главную последовательность: просветительство – орнаментальность – интерес к мусульманской культуре как таковой – проникновение метальных структур – западно-восточный синтез.
Описания «Восточных мотивов» в русской литературе XIX века нельзя не выразить удивления и восхищения знаменитыми «арабесками» (сама идея арабески созвучна представлениям исламских богословов о «вечно продолжающейся ткани Вселенной»), едва ли не самого русского писателя Н.В. Гоголя, написавшего бессмертные «Мертвые души» и «Вия». Например из его сочинения, написанного в 1834 году, когда, как казалось, и арабистики русской в помине не было.
«... возьмем то блестящее время, когда появились аравитяне - краса народов восточных. И одному только человеку и созданной им религии, роскошной как ночи и вечера Востока, и пламенной как природа близкая к Индийскому морю, великой и размышляющей, какую только могли вместить великие пустыни Азии, - обязаны они свои блестящим радужным существованием. С непостижимой быстротой они, эти случайные чалмоносцы, воздвигают свои калифаты с трех сторон Средиземного моря. И воображение их, ум и все способности, которыми природа так чутко одарила араба, развиваются в виду изумленного Запада, отпечатываясь со всею роскошью на их дворцах, мечетях, садах, фонтанах, и так же внезапно, как в их сказках, кипящими изумрудами и перлами восточной поэзии...»
Н.В.Гоголь воздает должное великим достижениям Востока, арабам, не побоявшимся смешения различных стилей, доставшихся этой части земли от разных народов – «об архитектуре аравитян», «необыкновенное смешение архитектур», «смелое, дерзкое... с прекрасной роскошью». «Они заимствовали от природы все то, что есть в ней верх прекраснейшего». Возможно, поэт искал в этом несколько фантастическом образе образец государственного правления, которого давно ждала Российская Империя.
Но, может быть, самое весомое слово о Востоке, об Исламе, об общечеловеческих ценностях сказал великий Л. Н. Толстой в своем гениальном «Хаджи Мурате». Горец-разбойник, мусульманин, непокорный враг русских войск стал личным увлечением, антитезой рефлектирующему интеллигенту, героем, воспетым и осиянным светом гения русской литературы. На пересечении горского фольклора, идеологии Ислама, общечеловеческих представлений о смысле жизни создается мировой космический образ. Толстой проявлял к Востоку духовно-поэтический интерес, хорошо знал Коран, жизнь арабов, других мусульманских народов.
Лев Николаевич отметил, что миллиарды людей, сотни лет просеивали лучшее «…через решето и сито времени. Отброшено все посредственное, осталось самобытное, глубокое, нужное: остались Веды, Зороастр, Будда, Лаодзы, Конфуций, Ментуе, Христос, Магомет, Сократ.» В своих поисках истины, писатель обращался к философам и мыслителям Древнего Востока, пытаясь в их религиозно-философских взглядах, по его словам, в «восточной мудрости» найти разгадку духовной сущности человека, его призвания, тайны бытия, жизни и смерти. [8]
Нельзя не упомянуть в этом контексте не перечислив и сотой части «восточных» произведений русских писателей, словами восхищения перед словом романтическим и красивым, самого русского поэта XX века Сергея Есенина. Его стих «Шаганэ ты моя, Шаганэ» знакома сердцу многих романтиков любви, красота «шафранового края» стала красотой и его рязанских полей, запах восточных роз и цветов исходил его поэтических строк на всю Россию. И неспроста заметил это современный таджикский писатель и поэт Тимур Зульфикаров, когда писал:
Там, где Русь касалась дремной Азии
Как вода песков,
Там цвели, там восходили дивно
Изумрудные христово-мумусльманские оазисы
В XX веке можно обнаружить связь образа Дамаянти, божественной возлюбленной, с мусульманской ментальностью в стихотворении Н. Гумилева «Ислам (О.Н. Высотской)», где этот образ, по всей видимости, функционирует как противопоставление «истинного» «ложному» в контексте веры:
В ночном кафе мы молча пили кьянти,
Когда вошел, спросивши шерри-бренди,
Высокий и седеющий Эффенди,
Враг злейший христиан на всем Леванте.
И я ему заметил: — «Перестаньте,
Мой друг, презрительного корчить денди,
В тот час, когда быть может, по легенде
В зеленый сумрак входит Дамаянти»…
В заключении хотелось бы сказать, что все великие русские поэты и писатели, писавшие о культуре Востока, о культуре Ислама, были люди глубоко верующие: православные христиане, хорошо помнившие о жестоких воинских столкновениях периода татаро-монгольского ига, русско-турецких войнах, о русско-персидских сражениях, и кавказских конфликтах, где в авангарде противостоящих друг другу сил шли христианский крест и мусульманский полумесяц.
Как скоро современная русская словесность воспримет наследие тысячелетия русской культуры, где исламу всегда отводилось особое место, и как эффективно сумеет избежать искушения ложной политической теории неизбежного столкновения культур Востока и Запада? Как это ни печально, такие столкновения происходят: как столкновения социальных, политических, экономических, так и национальных, технологических и экологических структур. Но с другой стороны они и развязываются и предотвращаются такими силами как взаимопонимание, взаимопожертвование, кровосмешение, культура, литература, поэзия.
Литература:
1. Семенов Л. С. Путешествие Афанасия Никитина. М.: Наука, 1980 г.
2. Кузнецова Н. А. Хождение купца Федора Котова в Персию. М. Изд. вост. литературы, 1958 г.
3. Барсуков Н.П. Жизнь и труды В.Г. Барского. СП-б., 1885 г.
4. Ермаков. И. Ислам в русской литературе ХV-ХХ вв. М.2000 г.
5. Каганович С.Л. (зав.кафедрой теории и методики общего образования Новгородского регионального центра развития образования, Новгород) — Ислам в русской литературе.
6. Захаров Н. В. Бунин Иван Алексеевич // Электронная энциклопедия «Мир Шекспира».
7. Гаврилов Ю.А. Взаимопроникновение культур. Коран в русской поэзии. М.: Наука, 2006 г.
8. Толстой и религия: Научные доклады Московского толстовского общества. М., 1996. Вып. 5.
9. Ганичев В.Н. Восток и Россия. Православие и Ислам.
10. Григорович-Барский В. Г. Странствования по святым местам Востока (с 1723 по 1747 г.) / Союз писателей России; Подгот. текста к переизданию В. В. Павленко; Отв. ред. Г. С. Баранкова. — М.: «Ихтиос», 2005. — Ч. III. — 349 с.
11. Пригарина Н.И. Персидская классика поры расцвета. М.: Изд. АСТ, 2008 г.
