ХX век с его насыщенной общественно-политической событийностью обусловил усиление мемуарных тенденций в литературном процессе: всплеск мемуарного жанра и интереса к нему происходит в русской эмиграции «первой волны» (1917-1940), когда многочисленные изгнанники и беженцы, оказавшиеся за рубежом, осознают, что стали свидетелями исторического слома эпох, лишившего их родины и личностной самоидентификации, и ощущают необходимость зафиксировать случившееся в виде воспоминаний, где пытаются восстановить и осмыслить происшедшее, а также свое место в новом чужом мире. О беспрецедентной интенсивности развития мемуаристики в этот период свидетельствует читательская рецепция: беженцы, обосновавшиеся за границей после эмиграции из России и воспринимающие свое положение как временное, не утрачивают интерес к русской культуре, сохраняют язык, и, приходя в библитоеку или книжный магазин в Праге или Берлине, просят дать им определенную книгу и какие-то – любые – воспоминания. Пережившие общую трагедию, люди стремятся сопоставить путь, пройденный ими самими и автором воспоминаний, согласиться с авторской точкой зрения или опротестовать ее, сравнить разные способы рассмотрения случившегося.
Таким образом, подъем жанра мемуаристики в русской литературной эмиграции «первой волны» обусловлен объективными историческими причинами: свершившимся политическим переворотом, который повлек за собою изменение политической карты мира, уничтожил существовавший государственный слой и характерные для него социальные отношения, а также спровоцировал массовый «исход» интеллигенции из России.
Мемуаристика превращается в ведущий жанр русской литературной эмиграции, и богатство и разнообразие произведений, создаваемых в ее русле, приводит к возникновению нескольких внутрижанровых форм, обусловленных различными ретроспективными стратегиями, используемыми авторами при создании мемо-текстов.
Внутри мемуаристки русской литературной эмиграции «первой волны» можно выделить следующие типы воспоминаний:
- мемуары (литературный портрет, «историография»);
- автобиография.
Наиболее популярной и широко распространившейся благодаря эмиграции «первой волны» внутрижанровой формой мемуаристики становятся мемуары. Причина превалирования именно этой формы очевидна: мемуары одинаково способны к презентации эпохи и ее представителей, а их авторы понимали, что произошло беспрецедентное историческое событие, перечеркнувшее и уничтожившее прошлое империи, породившей множество гениев и уникальных личностей. Создатели мемуаров подчинились плодотворному и хрупкому материалу, оказавшемуся, на самом деле, началом, организующим ретроспективный текст.
В силу писательских установок и художественных задач, жанровая форма мемуаров претерпела в эмиграции дальнейшее дробление: внутри мемуаров появились такие типы текстов, как литературный портрет и «историография».
Литературный портрет как жанровое образование стал одной из ведущих мемуарных форм русской литературной эмиграции «первой волны», чье привилегированное положение подтверждается способом именования мемуаров. Например, А. Бахрах дает своим воспоминаниям следующее заглавие - «По памяти, по записям: Литературные портреты», а С.К. Маковский называет свою мемуарную книгу «Портреты современников». Заглавия мемуаров З. Гиппиус «Живые лица», Б. Зайцева «Мои современники», А. Седых «Далекие, близкие», Ю. Терапиано «Встречи» не содержат жанрового определения, но являются, тем не менее, серией литературных портретов. Эта форма представляет собой авторское воспоминание о каком-либо деятеле культуры и искусства или историческом персонаже и отличается некоей статикой: портрет не предполагает динамики, ибо не обладает способностью демонстрировать эволюцию героя, это набор зафиксированных раз и навсегда характеристик персонажа.
«Историографические» произведения также входят в состав мемуарного жанра, однако в центре находится не личность, но историческое событие, что, безусловно, влияет на способ изложения материала. Автора «историографических» мемуаров интересует непосредственно исторический прецедент, очевидцем которого он стал, участники же этого события находятся на периферии авторского сознания. Грандиозность и необратимость происшедшего требует специального осмысления, с применением аппарата общеисторических закономерностей, а частное остается вне сферы исследования историографа. К подобному виду мемуаров принадлежат книги П. Н. Краснова «Накануне войны: из жизни пограничного гарнизона», А. В. Амфитеатрова «Горестные заметы: Очерки красного Петрограда», В.М. Зензинова «Пережитое» и др. Часто произведения подобного рода имеют публицистический характер и представляют большую ценность для историка, нежели для филолога.
Автобиография как одна из внутрижанровых форм мемуаристики также была реализована внутри русской эмиграции «первой волны», однако количество произведений, создаваемых в рамках этой формы, намного уступало количеству книг мемуарного плана. Это объясняется спецификой автобиографического повествования, сконцентрированного на самом авторе, который одновременно является и главным героем произведения, что, безусловно, суживает повествовательное пространство, заставляя придерживаться логики развития собственной судьбы на фоне эпохи. Вместе с тем, грандиозность происходящего не укладывалась в рамки обычного фона: события начала ХХ века претендовали на одну из главных ролей в воспоминаниях свидетелей случившегося и, более того, актуализировали такую категорию, как моральный долг, поскольку авторы воспоминаний ощущали нравственную потребность закрепить исчезнувшую эпоху и ее выдающихся представителей. С точки зрения создателя воспоминаний, собственная фигура в сопоставлении с масштабом исторического катаклизма оказывалась мелкой и невыразительной - ее заслонял материал эпохи. Именно поэтому русской эмиграцией «первой волны» написано так мало произведений, маркированных жанром «автобиография», хотя автобиографическое начало как таковое послужило основой для разнообразной художественной прозы - романов, повестей и рассказов.
Тем не менее, книги с подзаголовком «автобиография», созданные представителями русской эмиграции «первой волны», существуют. «Самопознание: (Опыт философской автобиографии)» Н.А. Бердяева, «Курсив мой: Автобиография» Н.Н. Берберовой, а также «трилогия» В.В. Набокова «Conclusive Evidence», «Другие берега», «Speak, Memory!» обладают принципиальной установкой на автобиографический, а значит – субъективный, характер повествования.
Для исследования специфики авторских мемо-стратегий нами привлекаются следующие произведения: книги В.С. Яновского «Поля Елисейские. Книга памяти» и Н.Н. Берберовой «Курсив мой: Автобиография». Эти тексты избраны далеко не случайно.
Во-первых, Н.Н. Берберова и В.С. Яновский – профессиональные писатели, принадлежащие к «младшему поколению» русской литературной эмиграции «первой волны», а значит, их личностный опыт профессионального писательского становления в какой-то мере совпадает, поскольку литературная деятельность этих писателей началась уже за границей.
Кроме того, существование в одном поколении предполагает единое коммуникативное пространство, нахождение в общем информационном потоке и, как следствие этого, некое сходство мировоззренческих установок и мировосприятия.
Во-вторых, произведения В.С. Яновского и Н.Н. Берберовой являются различными внутрижанровыми формами мемуаристики. Сопоставительный анализ мемуаров и автобиографии позволит выявить особенности жанровых и авторских стратегий при создании произведений ретроспективного плана.
Впервые фрагменты мемуаров В.С. Яновского появились в нью-йоркском альманахе «Воздушные пути» в 1967 году, но полностью они были опубликованы лишь в 1983 году.
Название «Поля Елисейские. Книга памяти» чрезвычайно удачно: в нем изначально задается повествовательное пространство и время. «Поля Елисейские» отсылают, во-первых, непосредственно к Парижу, а во-вторых, к древнегреческим мифам о Елисейских полях как о некоем изолированном и недоступном пристанище выдающихся героев, что созвучно эпохе русской эмиграции «первой волны». «Книга памяти», в свою очередь, подчеркивает устремленность в прошлое и превращает время в предмет рассказа. Автор предпосылает мемуарам два эпиграфа. Первый из них - из Вольтера: «Об умерших – только правду». В. С. Яновский полемизирует с латинской пословицей «De mortuis aut bene, aut nihil», актуализируя одну из ведущих категорий мемуарного жанра – категорию истинности и правдивости повествования, и, на первый взгляд, игнорирует неизбежную субъективность. В действительности, мемуары Яновского достаточно пристрастны, резки и лишены колебаний этического толка, чему отвечает второй эпиграф: «Я должен вас предупредить, чтобы вы не удивлялись, если я о мертвых буду говорить, как о живых».
Композиционно книга состоит из XI глав и представляет собой серию литературных портретов, рисующих интеллектуальную элиту русской эмиграции «первой волны». Писатель повествует как о литераторах (Б. Поплавский, Ю. Фельзен, Г. Иванов и др.), так и о философах и общественных деятелях (Г. Федотов, Н. Бердяев, И. Фондаминский). Литературный портрет – чрезвычайно распространенная и характерная для мемуаров форма, и здесь Яновский традиционен. Большинство глав снабжено эпиграфами, наиболее точно отражающими суть предмета воспоминаний. Так, I глава, посвященная Б. Поплавскому, начинается эпиграфом из творчества самого поэта: «Мыс Доброй Надежды. Мы с доброй надеждой тебя покидали, но ветер крепчал…» [5, с.10]. Эпиграф дает представление одновременно о творчестве Б.Поплавского и о сложной судьбе поэта и поколения, к которому он принадлежал, задавая необходимый ракурс восприятия текста воспоминаний.
Литературный портрет, являясь разновидностью мемуаров, оказывается у Яновского именно портретом, поскольку писатель уделяет много внимания внешнему облику персонажей, описывая наружность героев воспоминаний подробно, с множеством деталей. Так, Г. Иванов предстает в виде демона или призрака: «Худое, синее или серое лицо утопленника, с мертвыми раскрытыми глазами, горбатый нос, отвисшая красная нижняя губа. Подчеркнуто подобранный, сухой, побритый, с неизменным стеком, котелком и мундштуком для папирос» [5, с.119]. Портрет, несмотря на фактическую точность, безусловно, субъективен и стилизован: с помощью внешне отталкивающих черт автор стремится продемонстрировать внутреннюю неполноценность и аморальность героя, способного, по его мнению, на обман, шантаж и предательство.
Как правило, основное место в мемуарах Яновского занимает личность того или иного мыслителя или литератора, однако творчество писателя важно ничуть не менее, чем его личность, поэтому, характеризуя творчество определенного автора, Яновский присваивает себе роль критика, анализируя специфику произведений и пытаясь уловить их своеобразие: «Проза Фельзена без красок: серый рисунок острым карандашом,…скучная отчетливость» [5, с.34], И.А. Бунина писатель называет эпигоном: «Тексты Бунина как будто уже знакомы нам по произведениям других, более ранних авторов» [5, с.134].
Рисуя атмосферу русской эмиграции «первой волны», Яновский хочет не только восстановить подробности эпохи, но и осмыслить ее во всех ее проявлениях – творческих, бытовых, личностных и т.д. Жесткая позиция Яновского в мемуарах вызвана пониманием: «Наша жизнь тоже является предметом истории, не только бородинское сражение, и подлежит тщательному изучению, так как и о ней могут быть два мнения» [5, с.31], и свое мнение автор стремится закрепить во что бы то ни стало, подчас разрушая стереотипы и опровергая общепринятое мнение. Здесь еще раз срабатывает императив подлинности свидетельства эпохи: Яновский надеется, что его рассказ будет воспринят как истина. Для придания повествованию большей объективности он даже говорит о себе в третьем лице и рассматривает себя с расстояния: «голос Яновского» [5, с.41], «в отсутствие Яновского многоуважаемые бездетные зубры уже ничем не стеснялись» [5, с.70], однако этот прием не спасает мемуары от субъективности и некоторой предвзятости.
Вместе с тем, Яновскому удаются обобщения, характеризующие исторический процесс и сам дух времени: «В бедствиях все народы становятся похожими друг на друга» [5, с.63], «Мне вдруг стало ясно, что история имеет смысл, часто даже противоположный нашим ожиданиям, но разобраться в этом трудно, остановившись где-то посередине процесса» [5, с.86]. Создание мемуаров для В.С. Яновского, помимо высказывания собственной точки зрения на происшедшее и желания донести истину, еще и способ разобраться в закономерностях истории. Мемуары дают такую возможность, поскольку связаны со статичным материалом, который уже не изменится.
Книга В.С. Яновского является классическими мемуарами, оформленными как серия литературных портретов и сосредоточенными на современниках писателя, принадлежавших к русскому интеллектуальному Парижу эпохи русской эмиграции «первой волны». Стремясь к максимально объективному повествованию, Яновский, с одной стороны, пытается нивелировать моменты, связанные с личностью автора мемуаров, а с другой стороны, склонен к обобщениям исторического характера, позволяющим с хронологического расстояния осмыслить случившееся, однако книга остается субъективной.
Книга Н.Н. Берберовой «Курсив мой: Автобиография» впервые была опубликована в 1972 году, после чего переиздавалась в 1983 и 1996 гг. в дополненном и исправленном виде. Интересен выбор названия: Берберова использует редакторский штамп, подчеркивая индивидуальность и абсолютизм авторской позиции - повествование селективно и освещает лишь необходимые в художественном плане эпизоды жизни писательницы. Также название указывает на подчеркнутый субъективизм книги, и Берберова имеет право быть субъективной, поскольку материал книги – история ее собственной жизни, на что указывает подзаголовок «автобиография».
Эпиграфом к автобиографии Н.Н. Берберова избирает слова Банко из «Макбета» В. Шекспира: «Если ты можешь посмотреть в семена времени и сказать, какое зерно взойдет, а какое - нет, тогда говори» [2, с.5]. Банко просит ведьм предсказать будущее, а книга Берберовой посвящена прошлому, поскольку со значительного хронологического расстояния писательница может увидеть, «какое зерно взошло, а какое - нет», и оценить свершившиеся события адекватно их значимости и влиянию на собственную жизнь.
Жанр автобиографии избран Н.Н. Берберовой сознательно: «Мне давно стало ясно, что жить и, особенно, умирать, легче, когда видишь жизнь как целое, с ее началом, серединой и концом» [2, с.3] Автобиография становится своеобразным подведением итогов и осмыслением жизни в ее целостности, поскольку создается писательницей в преклонном возрасте. Однако жанр автобиографии содержит парадокс: присутствуя в писательском сознании как форма, пригодная для подведения итогов, она, тем не менее, не завершена, поскольку невозможно полностью увидеть и рассказать собственную жизнь. Автобиография всегда не закончена и обладает открытым финалом.
Позиция подчеркнутой автобиографичности задается Берберовой изначально: «Здесь я буду говорить больше о себе, чем обо всех других вместе взятых: почти все здесь будет обо мне самой, о моем детстве, молодости, о зрелых годах, о моих отношениях с другими людьми – таков замысел этой книги» [2, с.7]. Писательницей педалируется предельный субъективизм текста, ориентация на себя как на главного героя. Также Берберова стремится сохранить одну из характеристик автобиографического повествования – последовательность: «Эта книга – история моей жизни, попытка рассказать эту жизнь в хронологическом порядке и раскрыть ее смысл» [2,с.7]. С точки зрения автора, смысл жизни раскрывается лишь при логически упорядоченном повествовании. На первый взгляд, автобиографическая концепция, четко декларируемая Н.Н. Берберовой, достаточно традиционна: хронологически последовательное повествование, сосредоточенность на себе в качестве главного героя, имеющая целью самоанализ и самопознание.
Будучи филологом, Н.Н. Берберова подходит к жанру аналитически и фиксирует собственное понимание этого жанра в тексте: «Автобиография в отличие от мемуаров откровенно эгоцентрична. Автобиография – рассказ о себе, воспоминания – рассказ о других» [2, с.8] Писательница намерена придерживаться эгоцентрической позиции на протяжении всей книги, однако ей это не удается.
Типичный автобиографический рассказ о предках, родовых домах и запомнившихся эпизодах детства изживает себя при вхождении героя в юношеский возраст, когда расширяется и изменяется круг общения начинающей поэтессы. Автобиография начинает неуклонно сдвигаться в сторону мемуаров с их литературными портретами, ориентацией на историческую и политическую событийность. Окончательно мемуарный характер книга приобретает, повествуя об эмиграции «первой волны», литературном Париже, особой атмосфере русского Монпарнаса.
Повествование переносится с субъекта – самой Н.Н. Берберовой – на объект: различных представителей русской эмиграции «первой волны»: политиков, писателей, критиков и т.д.
Н.Н. Берберова – аналитик по своей повествовательной манере и стремится, первую очередь, к осмыслению личности каждого из персонажей, возникающих на страницах ее книги. Внешнее для нее менее значимо, чем внутренняя сущность человека: описание облика скупо, и основное внимание сконцентрировано на внутреннем мире человека. Так, А.М. Ремизов предстает «завернутым в плед, кашляющим, горбатым» [2, с.306], однако его мировоззрение подробно анализируется писательницей: «И хотя жизнь его была очень тяжела, он этими рассказами делал ее еще тяжелее, он …мифологизировал свою собственную бедность, разукрашивал ее, преувеличивал ее, упиваясь ею и питаясь ею» [2, с.306]. Мифотворчество, по мнению Берберовой, является для Ремизова творческой питательной средой, вне которой невозможно его писательство.
Кроме человеческой личности, Н.Н. Берберовой также интересен факт: «Факт, о котором стоило бы говорить или думать, вспоминать или писать» [2, с.443]. Автобиография Берберовой публицистична и политизирована. Книга наполнена письмами и документами именно потому, что писательница хочет сохранить голос персонажей и исторических событий неискаженным. В книге опубликованы подборки писем, посланных Н.Н. Берберовой И. Буниным, Б. Зайцевым, Г. Ивановым, В. Ходасевичем, М. Горьким и др. Также в книге приведены письма-манифесты, адресованные советскими писателями русской эмиграции и мировой общественности, и рецензии, появлявшиеся в различных советских и эмигрантских журналах и газетах. Педантичность, с которой цитируются тексты писем, позволяет писательнице придать книге ретроспективного жанра необходимую объективность и подтвердить некую истинность своих воспоминаний, а также нарисовать образ эпохи максимально точно. Таким образом, в структуру автобиографии Берберовой, постепенно превращающейся в мемуары, вторгаются эпистолярный и публицистический жанры, чья цель – документально подтвердить истинность сообщаемых читателю фактов.
Кроме эпистолярного и публицистических жанров, в автобиографии писательницы находит себе место ее дневник, освещающий период Второй мировой войны. Жанровая форма дневник предполагает интимность, изложение тончайших нюансов собственных переживаний и мыслей и, в то же время, абсолютную открытость и честность. Берберова превращает автобиографию в дневник, рассказывая о самом трудном времени собственной жизни – оккупации Франции фашистами и нападении на СССР, поэтому в повествовании об этих годах отсутствует хронологическая дистанция. Дневник является документом, как и письма и рецензии. Писательница отказывается от осмысления войны на страницах автобиографии, предоставляя читателю дневниковое свидетельство, на основании которого он сам способен сделать выводы.
Тяга к постижению себя и мира – своеобразный нравственный императив Н.Н. Берберовой. Ради реализации этого императива создается сложнейшее произведение автобиографического жанра, оказывающееся в действительности комбинацией различных жанровых форм, начиная от мемуаров и заканчивая дневником, и писательница отмечает сложную жанровую специфику произведения: «В автобиографию вросли воспоминания о целой эпохе и людях, в ней живших, и врос мой дневник» [2, с.626].
Несмотря на тенденцию к точности и документальности и кажущуюся полноту повествования, в конце книги Берберова делает обескураживающее читателя заявление: «Я свободна не только в том, что могу сказать, но свободна в том, о чем хочу молчать» [2, с.623]. Изначальная установка на раскрытие глубинной сущности собственной личности оказывается некой провокацией, обманом ожиданий читателя. В судьбе Берберовой остается немало тайн, и писательница подчеркивает это, указывая на абсолютную монополию автора в жанре мемуаристики.
Книга Н.Н. Берберовой «Курсив мой: Автобиография» обладает набором черт, характерных для автобиографического жанра: повествование подчеркнуто субъективно и ориентировано на исследование и осмысление собственной жизни. Писательница придерживается хронологического повествовательного принципа, представляя свою жизнь как однонаправленную последовательность событий, которые привели к определенным результатам, поскольку именно подведение итогов прожитой жизни является главной целью произведения. Художественные цели и задачи, решаемые писательницей в автобиографии, обусловлены линейным пониманием времени. Жизнь как таковая уже не является загадкой для Н.Н. Берберовой: «Все явное использовано, и не осталось неизжитых сторон жизни» [2, с.626] – заключительное заявление достаточно парадоксально, поскольку с написанием автобиографии жизнь отнюдь не завершается, однако линейное восприятие времени заставляет Н.Н. Берберову воспринимать смерть как неизбежный и необратимый финал, пусть и содержащий некую тайну.
У ретроспективных произведений В.С. Яновского и Н.Н. Берберовой разные цели: если у Яновского это - желание зафиксировать точный портрет русской литературной эмиграции «первой волны», то у Берберовой это способ самопознания, приводящий, в конце концов, к познанию окружающего мира. Различные цели обусловливают применение различных художественных приемов и стратегий (лишенное динамики описание и литературный портрет - у Яновского, динамическое многожанровое повествование с частой сменой ракурсов - у Берберовой, повествование о посторонних или о себе самом и т.д.). И, соответственно, благодаря именно разнообразию авторских мемо-стратегий, реализующихся внутри ретроспективного жанра, возникает живое свидетельство о прошедшем, позволяющее восстановить максимально полную картину творческой, политической и социальной жизни русской эмиграции «первой волны».
Литература:
- Бак Д.П. История и теория литературного самосознания: творческая рефлексия в литературном произведении. – Кемерово, 1992.-83 с.
- Берберова Н.Н. Курсив мой: Автобиография. В 2 т. - Нью-Йорк, 1983. – 680 с.
- Литературная энциклопедия Русского Зарубежья (1918-1940). Книги. – М., 2002.– 619 с.
- Тартаковский А. Мемуаристика как феномен культуры// Вопросы литературы.-1999.-№ 1.-С.35-56.
- Яновский В.С. Поля Елисейские. Книга памяти. - С.-Пб., 1993. – 277 с.
- Olney J. Autobiography and the Cultural Moment: a thematic, historical, and bibliographical. Intoduction/ Autobiography: essays theoretical and critical. Ed. by J. Olney. - Princeton, 1980. – 361 р.
