Религия является одной из форм духовной культуры и, как процессы, протекающие в литературе, архитектуре, искусстве, является отражением событий и тенденций в общественной и интеллектуальной жизни народа. В силу огромной важности истории церкви для истории не только Византийской империи, но и церкви русской и русского православия вообще, церковь обрела своих историков и применительно к духовным вопросам (особо примечательны Скабаланович, Лебедев, Филин, Иванов, Фроянов) и в качестве светского института в составе государства (Каждан, Литаврин). Что интересно, историки светские и духовные нередко вступают в известного рода противоречия относительно византийского быта, и там, где Диль или Каждан находят образы практически хозяек салонов, устраивающих маскарады вроде языческих [2, c. 73], там Скабаланович славит «византийский идеал женской скромности и стыдливости» [4]. Противоречие это целиком отражает разные стороны жизни империи, внутри которой могло найти себе место и то, и другое.
Особенно это противоречие заметно применительно к Алексею Комнину, церковная политика которого обладает двумя противоположными сторонами, с одной стороны, государству требовались деньги, а церковные земли часто обладали выписанными им налоговыми иммунитетами, что вынуждало (особенно в первую половину царствования) проводить жесткие меры. С другой стороны, император был глубоко верующим человеком и всегда уважительно относился к церкви. Как могло одно уживаться с другим? На этот вопрос мы и попытаемся ответить.
Прежде всего, налоговая политика Алексея была действительно весьма жестока, особенно в ранние годы царствования. Так, император широко практиковал вручение права сбора поземельных налогов с монастырских земель своим приближенным, что вызывало широкий протест духовенства, поскольку такие монастыри практически обирались, к тому же, новые владельцы не слишком уважительно вели себя в отношении монахинь-женщин. Более того, крестьяне, живущие на церковных землях, подвергались переписи наравне с париками (феодально зависимыми крестьянами), а сборщики налогов часто не считались с выданными церковным владениям иммунитетами. Проводились и конфискации имущества, вызванные тем, что в отношении динатов сборщикам куда сложнее было применять откровенное вымогательство, для них даже существовало ограничение синифии и элатикона (налогов в пользу сборщика) — не более 10 номисм. Таким образом в кризисных для государства условиях конфискация была единственным способом либо получить в казну земли, вернув и налоги с них, либо принудить элиту к выплате податей.
Остро стоял вопрос о церковной собственности в условиях, когда монастыри обманом завладевали огромными земельными владениями и людьми, на них проживающими. Справедливости ради, монахам еще с IX века запрещались сельскохозяйственные работы, посвятившие себя Богу могли жить только за счет доходов от зависимых крестьян и пожертвований, однако, период XI-XII веков — стремительный развал византийской киновийной (общежительной) монастырской общины. Уже в конце XII века из монастырей практически исчезнет даже общая трапеза, монахи спокойно будут иметь личное имущество и даже передавать его по наследству, а вельможи, живущие в монастырях, будут сохранять там слуг, особые распорядки и даже особое питание. Алексей Комнин как глубоко верующий человек (что подтверждается его частым участием в разного рода богословских дискуссиях) был воспитан на христианском идеале аскетизма. К тому же, монастыри привлекали потенциальных земледельцев-налогоплательщиков и солдат. Алексей конфисковывал имущество, полученное незаконно, часто не считался с налоговыми иммунитетами, основал Патмосский монастырь, призванный стать образцовым, но все эти меры носили характер не притеснений, а скорее попыток воспрепятствовать дальнейшему развитию церковного феодализма. Попытки эти потерпели неудачу.
Куда удачнее оказалась борьба с ересями — другая сторона церковной политики, в которой император показал себя ревностным защитником православия. Впрочем, важно подчеркнуть, что в большинстве случаев идеи религиозных сект становились идеологической базой для разного рода мятежей, их уничтожение было напрямую связано со стабильностью внутри государства. Так, в ереси Итала, одного из учеников Пселла (еще Ф. И. Успенский доказал мнимость их соперничества [3, c. 99]), воплотился не только неоплатонизм, но и достаточно апатичный менталитет имперской элиты XI века. Богомилы и павликиане активно способствовали обострению обстановки в Болгарии, отряды еретиков, которых часто называют общим словом «манихеи», не раз избегали службы в имперской армии. Однако, приводя их к согласию, Алексей Комнин не заметил другую брешь в имперской идеологии, зреющую внутри самого византийского православия и позднее принявшую форму исихазма.
Изначально в культуре ромеев заложены, согласно Каждану, два начала — имперское-героическое (выраженное в культе императора — «заместителя» Христа, вплоть до традиции мыть нищим ноги) и христианское-аскетическое. Отчасти на волне отторжения церковного феодализма, в том числе в среде самих монахов, отчасти же вследствие той системы, при которой монахи не должны были обеспечивать себя, постепенно формируется представление о бренности всего мирского, невольно передающееся всему обществу за исключением узкого круга военной элиты. Одни и те же ценности преображались в два принципиально разных мировоззрения. В X веке доминирует имперская парадигма, согласно которой фактически имеет место «священная война», враг империи ассоциируется с врагом христианства, защита империи — защита Царства Господа на земле. Однако XI век выводит на сцену второе мировоззрение, ярко иллюстрируемое Атталиатом, ассоциирующим военные неудачи с Божьим гневом, необходимостью покаяния [1, c. 516]. Зачатки такого взгляда мы находим в письмах патриарха Николая еще в X веке в тезисе о том, что существует лишь одна империя ромеев, и попытки уничтожить ее обречены.
Алексей Комнин, разумеется, был сторонником имперского взгляда. Земельные наделы жаловалась воинам со следующей преамбулой — «Ибо они проявляют свое мужество в борьбе с кровожадными варварами и отдают свое тело и душу за христианский народ». Взгляд вполне в духе Никифора Фоки — императора-воина. В имперской идее христианского императора, властвующего над Ойкуменой — подлинное наследие Римской империи.
Однако, от тезиса о невозможности уничтожения империи ромеев один шаг до признания невозможности такого уничтожения, до веры в чудесную, мессианскую миссию православного народа, Бога, защищающего своих благочестивых, но почему-то внезапно сделавшихся трусливыми на полях сражений, верующих. Банников и Морозов называют эту тенденцию «Отрицанием священной войны» и выводят ее из отказа церкви Никифору Фоке о признании мучениками солдат, павших в войнах Империи [1, c. 521]. Византийское православие так и не пришло к пониманию посмертной награды за выполнение воинского долга, ограничившись самой возможностью для солдата обладать духовностью, а значит и попасть в Рай. Многочисленные представления о чудесах, приносящих победу в сражениях, безусловно, служили средством подбодрить воинов, но они же порождали апатическую уверенность в том, что чудо все-таки случится. Идеалы предшественников исихазма — смирение, благочестие, осознание греховности, физический подвиг (например, пост), размышления о Боге, долго уживались с имперскими, но постепенно порождали представление о мирском как о преходящем. Анна Комнина славит своего отца и откровенно смакует описания сражений, даже проигранных. Никита Хониат уже рассуждает о Божьем гневе. Мировоззренческий перелом, когда Византия качнулась от империи к исихазму, начинается с Пселла, при Алексее приходит в относительное равновесие, сохранившееся вплоть до Мануила. Однако, когда друг с другом сойдутся Андроник и Исаак, один из которых будет живым воплощением имперского идеала (хотя посредственным полководцем), а другой изначально готовился к карьере богослова и был религиозен до суеверия (хотя посредственным императором), две идеи окончательно разойдутся. Аскетизм как идея в византийском сознании победит, породив общественную апатию, так что в 1204 году, когда крестоносцы будут грабить Константинополь, его огромное население предпочтет бежать или прятаться в домах, но не дать отпор захватчикам, в которых видели гнев Бога.
Мог ли Алексей заметить эту опасную тенденцию в сознании его подданных и как-то остановить крах имперской идеологии? Пожалуй, он сделал для того все возможное, поскольку привел к власти военную аристократию. Но став в византийском аналоге дискуссии иосифлян и нестяжателей на сторону нестяжательства, император сам связал себе руки. Роскошная, государственная, богатая имперская церковь была именно тем, с чем боролся Алексей Комнин. Церковный феодализм виделся ему злом, аскетизм же — благом.
Таким образом церковная политика Алексея при всех своих ограниченных успехах, например в борьбе с ересями, не смогла предотвратить кризис византийского православия.
Литература:
- А. В. Банников. А. М. Морозов. Византийская армия IV — XII вв. СПб, Евразия, 2017.
- А. П. Каждан. Два дня из жизни Константинополя. СПб, Алетейя, 2002.
- Ф. И. Успенский. История Византийской империи. Том 7. М, Юрайт, 2018.
- Н. А. Скабаланович. Византийское государство и Церковь в XI в. [Электронный ресурс]. — Режим доступа: https://azbyka.ru/otechnik/Istorija_Tserkvi/vizantijskoe-gosudarstvo-i-tserkov-v-xi-v/10_1 (дата обращения: 10.04.2018).
