Ключевые слова: автор, свободный косвенный дискурс, эгоцентрические элементы, «ненадежный нарратор»
Говорящий (homo loquens), наряду с естественным языком и текстом, находится в центре внимания современной лингвистики. Ежедневно человек говорящий средствами языка создает, воспроизводит, получает и передает различные сообщения. Одним из таких сообщений, которые создает человек, является художественный текст.
Изучение языка художественной литературы является одной из важнейших задач филологии. Н. А. Слюсарева в своей работе «Лингвистика речи и лингвистика текста» утверждает, что «текст одной своей стороной повернут к литературоведению, а другой — к языкознанию» [8; с. 41].
Особое место среди подходов занимает антропоцентрический подход, который основан на интерпретации текста с учетом двух противоположных сторон: порождение (авторская позиция) и восприятие (позиция читателя), а также важен учет воздействия текста на читателя. В рамках антропоцентрического подхода к тексту в центре внимания находится языковая личность автора: особенности его сознания, индивидуальность стиля. Как отмечает О. А. Крылова, текст «реализует определённую авторскую установку, авторское намерение, что находит выражение в цельности и связанности этого речевого произведения» [5; с. 55].
В разных текстах присутствие автора ощущается в разной степени, совсем нет таких текстов, где бы автор отсутствовал. Как отмечает М. Ю. Лотман: «Каждое творение содержит в себе — в том или ином виде — своего творца» [6; с. 15]. На присутствие автора, а иначе — шире — говорящего, в тексте указывает, по словам Е. В. Падучевой, семантика «обычных слов и грамматических категорий естественного языка» [7; с. 258]
Следует отметить, что автор является многозначным термином:
- Биографический автор (конкретный автор, писатель).
В этом значении под автором понимается реальный творец художественного произведения, который создает другую реальность благодаря художественно-словесным высказываниям разного рода и жанра. Сам он существует независимо от своего художественного произведения, имеет свою личную биографию.
- Автор-нарратор.
В этом значении автор — это аналог говорящего в неканонической коммуникативной ситуации. Е. В. Падучева определяет такой тип автора как «субъект сознания, который непосредственно воплощен в тексте и с которым имеет дело читатель» [7; с. 202].
- «Концепированный автор».
Этот автор — это «внутритекстовое явление», которое воплощается при помощи «соотнесенности всех отрывков текста, образующих данное произведение, с субъектами речи — теми, кому приписан текст (формально-субъектная организация), и субъектами сознания — теми, чье сознание выражено в тексте (содержательно-субъектная организация)» (Цит. по [11; с. 44]). Другими словами, это автор, воплощенный как концепция в целом произведения.
Нас, прежде всего, будут интересовать второе и третье значение, потому что именно они, так или иначе, рассматриваются в работах по нарратологии.
Особое место среди терминов нарратологии занимают термины, связанные с категорией «Тип повествующей инстанции».
В. В. Виноградов в своей книге «О языке художественной литературы», отделяя термины повествователь и рассказчик от термина образаавтора, определяет последний как «концентрированное воплощение сути произведения, объединяющее всю систему речевых структур персонажей в их соотношении с повествователем, рассказчиком или рассказчиками и через них являющегося идейно-стилистическим средоточием, фокусом целого» [3;с. 118].
Е. В. Падучева, в свою очередь, в своей книге «Семантика нарратива» замечает, что «термины повествователь и образ автора (а иногда и просто автор) используются в научной литературе как синонимы» [7; с. 202]. Так, в «Словаре литературоведческих терминов» понятия образ автора и образ повествователя представлены в одной словарной статье, и их общее значение определяется как «носитель авторской (т. е. не связанной с речью какого-либо персонажа) речи в прозаическом произведении» [9; с. 248]. Е. В. Падучева выделяет два типа повествующей инстанции в зависимости от его персонифицированности (принадлежности к миру текста): экзегетический (аукториальный) повествователь и диегетический повествователь (рассказчик-персонаж). Эгоцентрический повествователь, в свою очередь, бывает двух видов: всезнающий повествователь и прагматически мотивированный повествователь (сторонний наблюдатель). Пример всезнающего повествователя, как отмечает Е. В. Падучева, мы можем найти в рассказе И. Бунина «Легкое дыхание», а сторонний наблюдатель представлен в рассказе Хемингуэя «Белые слоны». Диегетический повествователь представлен, например, в рассказе А. С. Пушкина «Выстрел».
А В. Шмид в своей книге «Нарратология» последовательно разделяет понятия образ автора, повествователь и рассказчик, вводя для обозначения каждого из них свой термин. Так, образ автора заменятся понятием абстрактный автор. В этой же работе В. Шмид из-за того, что понятия повествователь и рассказчик употребляются неоднозначно и наделяются непостоянными признаками, выбирает для их обозначения общий термин нарратор. Главным среди типов нарратора исследователь считает противопоставление диегетического и недиегетического нарратора. Вслед за Ж. Женеттом и С. Лансером В. Шмид выделяет 6 типов нарратора. Первый тип, обозначающий непричастного нарратора, еще относится к недиегетическому нарратору, тогда как оставшиеся пять типов (непричастный очевидец, очевидец-протагонист, второстепенный персонаж, один из главных персонажей, главный герой, нарратор-протагонист) — к диегетическому нарратору.
Еще один тип повествующей инстанции, представленный во многих статьях современных исследователей (А. В. Жданова, Г. А. Жиличева, Е. Н. Белова, А. С. Ласточкина и А. М. Шайхутдинова), — «ненадежный нарратор».
Среди основных характеристик «ненадежности» исследователи определяют: «лживость, забывчивость, неадекватность, желание дать искаженную картину мира, манипулировать читателем в своих интересах и при этом невольное самообличение персонажа» [4; с. 151]
«Ненадежная наррация» может быть вызвана рядом причин, среди которых, с одной стороны, ограниченность в знаниях, которая связана с нечеловеческой природой рассказчика, его психической неполноценностью, детским возрастом или принадлежностью к инопланетной цивилизации, и с другой стороны, безнравственная природа нарратора. Кроме того, как отмечает Г. А. Жиличева в своей статье «Функции «ненадежного» нарратора в русском романе 1920–1930-х годов», нарратор может осознанно лгать, как, например, нарратор в романе В. В. Набокова «Отчаяние».
Особый интерес представляет собой фигура «ненадежного нарратора», присутствующая в детективном нарративе. Как отмечает Е. Н. Белова, «повествование, сопряженное с тайной, является одним из благоприятных условий для функционирования «ненадежного рассказчика», присутствие в тексте которого уже ставит под сомнение достоверность всей истории» [2; с. 155]. А. В. Жданова, в свою очередь, отмечает, что связь с традициями детективного повествования является одним из основных условий «ненадежной наррации». «Ненадежность» такого типа нарратора определяется его желанием утаить от читателя некую тайну или исказить информацию. Автор же с помощью введения такой фигуры может управлять доверием читателя к персонажам и нарратору.
Все эти типы повествующей инстанции имеют место и в детективном романе Б. Акунина «Левиафан».
Экзегетический (аукториальный) повествователь (Е. В. Падучева), «непричасный нарратор» (В. Шмид), представлен в следующем отрывке из романа, нарратив в котором является нейтральным:
(1) «Однако комиссар оказался прав. Через какие-нибудь две-три минуты в коридоре раздались неторопливые шаги, гул голосов, и один за другим стали возвращаться виндзорцы. Они еще не отошли от испуга, и оттого много смеялись и говорили громче обычного» [1; с. 144].
Диегетический повествователь (расскачик-персонаж) (Е. В. Падучева), один из главных персонажей (В. Шмид), нарратор-персонаж, в свою очередь представлен в следующем отрывке:
(2) «Уговор есть уговор. Я опустился на корточки и заглянул под стол. Салфетка лежала совсем близко, зато проклятая запонка укатилась к самой стене, а стол был довольно широк» [1; с. 144].
В примере (2) на текст нарратора-персонажа указывают такие эгоцентрические элементы, как:
1) разговорная лексика: проклятая — лексема[1], которая употребляется как бранное слово. Лексема уговор2, которая обозначает ‘взаимное соглашение по поводу чего-либо, условие, оговоренное сообща’ [10, с. 187].
2) биноминативная псевдотавтологическая конструкция уговор есть уговор, которая характерна для разговорной речи: позволяет говорящему передать свое отношение к адресату или предмету речи. В данном примере говорящий смиряется с неизбежностью дальнейших действий.
Нарратор-персонаж в романе также выступает в качестве «ненадежного нарратора», когда является подозреваемым или подозревающим. Рассмотрим подробнее первый случай.
(3) «И пусть возвращение сулит мне унижение и позор, пусть я стану посмешищем всех моих друзей! Лишь бы снова оказаться дома! В конце концов, никто не посмеет презирать меня в открытую — ведь все знают, что я выполнял волю отца, а приказы, как известно, не обсуждают. Я сделал то, что должен был сделать, к чему обязал мня долг. Жизнь моя загублена, но если это нужно для блага Японии…И все, хватит об этом!» [1; с. 86]
В примере (3) представлены такие маркеры нарратива «ненадежного нарратора», которые вкраплены в нарратив персонажа, как:
1) восклицательные предложения, употребляемые для передачи своего отношения к обозначаемому (И пусть возвращение сулит мне унижение и позор, пусть я стану посмешищем всех моих друзей! Лишь бы снова оказаться дома!). Особое внимание следует обратить на предложение Ивсе хватит об этом!, которым говорящий призывает себя прервать собственные размышления на определенную тему. Тем самым читатель понимает, что нарратор-персонаж скрывает часть информации: причину своей эмоциональной нестабильности;
2) предложение Ясделал то, что должен был сделать, в главной части которого нарратор персонаж употребляет переходный глагол сделать, при котором должно быть существительное в винительном падеже. В данном сложноподчиненном предложении — это указательное местоимение то, которое требует распространения. Так, в подчинительной части предложения следует указать, что именно «сделал» говорящий. Однако нарратор-персонаж в подчинительной части повторяет главную часть предложения, добавляя модальное значение «долженствования», при этом в качестве зависимого слова употребляет местоимение что. Следовательно, предложение не несет никакой содержательной информации, потому что местоимения то и что не имеют лексического значения и требуют распространения в контексте. Однако контекст также не указывает, что должен был сделать говорящий, поэтому читатель понимает, что с прошлым нарратора-персонажа связана некоторая тайна. Так, данное предложение можно отнести к единицам, создающим таинственность;
3) лексема загубить в предложении Жизнь моя загублена имеет значение ‘испортить чью-либо жизнь, сделать тяжелым, несчастным чье-либо существование’ [10, с. 703]. В контексте романа это предложение отсылает к «страшному убийству на рю де Гренель».
Анализ нарратива в романе Б. Акунина «Левиафан» позволяет уточнить и расширить понятие «ненадежная наррация». Так, к основным характеристикам «ненадежности» следует также относить принадлежность к группе подозреваемых или подозревающих, что характерно для детективного романа. Фигура «ненадежного нарратора» в романе позволяет автору играть с читателем: предлагает стать участником расследования, заставляет начать сомневаться в правдивости слов каждого из нарраторов-персонажей, и даже слов «непричастного нарратора», привлекает внимание к подозрительным деталям.
В постмодернистском детективном романе «Левиафан», как и во многих других своих произведениях, Г. Ш. Чхартишвили решил писать под псевдонимом Б. Акунин, предоставив себе тем самым некоторый простор для многих «литературных маневров». Так, в своем детективном романе «Левиафан» Б. Акунин «играет» различными типами повествующей инстанции: нарратив диегетическогой, экзегетического тип, а также «ненадежного» нарратора переплетаются между собой в тексте романа, тем самым границы между формами нарратива стираются. Именно в такой «игре» автор романа в той или иной степени себя проявляет.
Литература:
1. Акунин, Б. «Левиафан»: роман / Б. Акунин; [худож. И. Сакуров]. — М.: «Захаров, 2015. — 240 с.
2. Белова, Е. Н. «Ненадежный повествователь» с разных точек зрения: Кадзуо Исигуро («Когда мы были сиротами») и Рюноскэ Акутагава («В чаще») / Е. Н. Белова // Вестник ВолГУ. Серия 8. — Волгоград, 2013. — № 12. — С. 154–158.
3. Виноградов, В. В. О теории художественной речи / В. В. Виноградов. — М.: Высшая школа, 1971. — 239 с.
4. Жданова, А. В. К истории возникновения литературного феномена ненадежной наррации / А. В. Жданова. — Самара: Вестник Волжского ун-та им. В. Н. Татищева, 2009. — № 2. — С. 151–164.
5. Крылова, О. А. Лингвистическая стилистика. — М.: Высшая школа, 2008. — 150 с.
6. Лотман, Ю. М. Мандельштам и Пастернак (Попытка контрастивной поэтики) / Ю. М. Лотман. — Таллин, 1996. — 175 с.
7. Падучева, Е. В. Семантические исследования: Семантика времени и вида в русском языке. Семантика нарратива / Е. В. Падучева. — М.: Школа «Языки русской культуры», 1996. — 464 с.
8. Слюсарева, Н. А. Лингвистика речи и лингвистика текста / Н. А. Слюсарева // Аспекты общей и частной лингвистической теории текста / Н. А. Слюсарева. — М.: Наука, 1982. — 278 с.
9. Словарь литературоведческих терминов / ред. сост.: Л. И. Тимофеев и С. В. Тураев. — М.: Просвещение, 1974. — 509 с.
10. Словарь русского языка: в 4-ех т. Т. 4 С-Я / под. ред. А. П. Евгеньевой. — М.: гос. изд. ин. и нац. словарей, 1957. — 1088 с.
11. Шмид, В. Нарратология / В. Шмид. — М.: Языки славянской культуры, 2003. — 312 с.
[1] Термин лексема используется здесь в понимании Московской семантической школы: «лексема – слово в одном из его значений, но во всей совокупности присущих ему в этом значении свойств, причем существенными способами признаются те, к которым обращаются правила данного языка» [Апресян, 2009, с. 509].
