В статье проводится попытка, психологической (научно обоснованной) интерпретации художественного произведения «Цитадель», автором которого является французский писатель А. де Сент-Экзюпери. Излагаемая им философия, находит свое сходство с некоторыми сторонами академической психологии, что и повлекло за собой подробный анализ данного романа. Такое насыщенное человеколюбием произведение, может выступать в качестве примера гуманистической литературы, содержанием которой, являются теоретические и практические выкладки нравственной жизни, необходимые для формирования психологии гуманного человека, что в свою очередь и является неотъемлемым атрибутом психологически здорового общества. Данная же книга, предлагается в качестве психотерапевтического средства, которое может применяться в рамках библиотерапии (т. е. в книготерапии), на основании проведенного теоретического анализа.
Как обижает тебя эта сварливая женщина! Но она расстегнула платье, ты увидел: у неё рак кожи — и простил её. Разве может обидеть отчаяние?
Антуан де Сент-Экзюпери
Изложение нашей мысли, содержательно отражено в двух частях статьи. В первой части мы сравнивали философию романа и философию, излагаемую мыслителями-экзистенциалистами. В том числе, наша ссылка делается на философию Ж. П. Сартра, так как единый культурологический контекст, для обоих авторов, подчеркивает схожесть заданного направления их творческоймысли. А это дает нам возможность, наиболее адекватно интерпретировать идеи экзистенциальной философии романа, так как экзистенциализм во Франции зарождается именно в этот исторический период, т. е. в годы второй мировой войны [2]. Также, в первой части статьи, мы раскрываем идеи экзистенциально-гуманистических психологов, к которым мы первоочередным относим В. Франкла и Э. Фромма, а это и способствует созданию условий для более широкого понимания содержания «Цитадели», а нам, как исследователям, дает возможность оставаться в единой методологической парадигме изъяснения «своего» понимания, т. е. оставаться в рамках экзистенциально-гуманистической психологии.
Во второй части статьи, мы пытаемся найти общее, между идеями отдельных глав (или даже отдельных отрывков) философского романа «Цитадель» и основными положениями, клиент-центрированной терапии К. Роджерса.
Извлечение, а затем и анализ наиболее цельных, хотя и фрагментарных отрывков данного произведения, дает нам возможность полагать, а его целесообразности использования как психотерапевтического средства, а именно, как “лекарства” в библиотерапии.
Отметим, что библиотерапия — это «лечебное воздействие на больного с помощью чтения, литературы в целях нормализации или оптимизации его психических, а через них физиологических и биологических процессов организма» [6].
1. Экзистенциально-гуманистическая психология и «Цитадель».
Философский роман «Цитадель», пронизан психологией аутентичного человека, герою романа чужд мир обыденного миропонимания, он прибывает в “конфликте” с бытием, он нарочно отвергает все псевдоистины, он пытается узреть суть в вещах, но не для того чтобы слепо осквернить их и превратить в руины (после чего, предаться танцу как ницшеанский Заратустра, от своего песнопения)[1]. Нет, он говорит, «человек — та же крепость. Мечтая вырваться на свободу, он ломает стены, но что, кроме жалких развалин, остается под взглядами звезд? И как же ему тоскливо среди обломков». [7, с.38]
Психотерапия для читателя может начаться с того момента, где он познакомится с некоторыми сведениями биографии писателя. Тот факт, что Экзюпери сам совершает боевые полеты, уже может заключать в себе некоторый ментальный опыт по «борьбе» со страхом смерти, обезличиванию жизненных ценностей и т. п. Подобный опыт раскрывается и в биографических сведениях ученого В. Франкла, который сумел пережить концентрационный лагерь, и несмотря на все жизненные испытания позволил себе остаться Человеком с большой буквы [3]. В последующем, для читателя, прочтение творчества Экзюпери может истолковываться как вызов антигуманным тенденциям в поведении одних людей, посягнувшим на человеческие ценности других. В обоих случаях, как бы парадоксально это не звучало, человеческая жизнь остается ценностью для обеих сторон, различие заключается лишь в том, что одни разрушают, чтобы воссоздать человеческий идеал, другие же видят картину иной, в ней «разрушению» может подвергаться лишь человеческая глупость, но никак не человеческая жизнь.
Влияние литературных произведений на ход мировой истории известны многочисленными примерами. Так, на частном примере можно сказать об исландской «Эдде», германской «Песни о Небелунгах» которые оказали свое влияние на построение мифа А. Розенберга о «сверхрасе», а увлеченность последнего была с интересом встречена и А. Гитлером [15]. В конечном счете, все эти увлечения повлекли за собой многочисленные жертвы второй мировой войны. Становится очевидным: «идея, развиваемая автором на бумаге, может выступать в роли сильнейшего стимула для реализации схожих идей, идейными личностями, а подобная череда причинно-следственных связей может повлечь за собой события, которые имеют влияние на судьбы миллионов людей». Проще говоря, книга (как и любой иной носитель информации) является сильнейшим средством (стимулом) для мотивации к какой-либо деятельности индивида вообще. «Цитадель» включающая в себе, пропаганду экзистенциально- гуманистической мысли и является источником знания, теоретически способного удовлетворить психологические потребности читающего, а тем самым оказать на того психотерапевтическое воздействие качеством своего содержания. Отсюда и следует, что вдохновение идеями гуманного характера создает для общественной жизни благоприятный климат, причиной же этого, может является культура мышления индивида, а именно, формирование гибкой нравственной установки, центром которой является созидание «человека-творца» для самого себя и для другого.
Рассуждая о экзистенциально-гуманистической мысли романа, мы отмечаем тенденцию Экзюпери поднимать вопрос о конечности человеческой жизни, характерного для экзистенциализма, и говорить о проблеме становления личности характерную для гуманистической психологии. В совокупности, это приводит к взаимодополнению двух психологических традиций (экзистенциальной и гуманистической), что и является немаловажным фактором, способствующему сглаживанию противоречивых представлений в сознании человека о его жизни и смерти (о ее смысле и ее конечности). Подобную противоречивость Э.Фромм называл «экзистенциальной дихотомией».
Тема смерти неоднократно затрагивается в романе, автор бесцеремонно обозначает свое отношение к ней. В начале произведения герой заявляет о том, что он отказывает «умирающим и мертвым», и более того готов дать тому обоснование [7, с. 28]. Подобные темы для общественного сознания являются весьма табуированными, Экзюпери же, готов высказаться на сей счет весьма открыто. «От отца я узнал, что такое смерть. Он заставил меня посмотреть ей в лицо, когда я был еще ребенком», подобный метод воспитания на первый взгляд весьма противоречив и может рассматриваться как варварский, но в дополнении с гуманистическими предпосылками, подобный метод познания приобретает адекватность присущую естествознанию и философии (экзистенциализму). Стоит лишь взглянуть за очевидность слов, как запретная тема «смерти», обретает иную окраску, в контексте которой, осмысленность жизни «берет вверх» над всеми страстями вокруг конечности жизни. Экзюпери то и дело настраивает читателя на созидание в своей жизни, эта тенденция прослеживается в общей логике романа. Идея становления (движение вперед, движение к жизни), обозначается автором в ряде метафор: «строительство храма», «строительство корабля», выражающие неторопливый, осмысленный ход жизни[2]. Само же название «Цитадель», может выступать в качестве символа, оберегающего что-либо (является «твердью» и «опорой» чему-либо) [10]. Перенося подобный символизм на психологию человека, становится очевидным, философия романа направлена на укрепление «внутреннего мира» человека, и как отмечает сам автор, «крепость моя, я построю тебя в человеческом сердце» [7, с. 38]. Не исключается и идея наставления в романе (некоторого этического свода правил), с помощью которого человек приобщает себя к аутентичному существованию. В качестве психотерапевтического орудия, автором используются метафоры: пустыня, цитадель, кедр и т. д. Все это способствует активному участию в познавательном процессе познающего (сопоставляется абстрактная метафора и переживания читающего, в отношении опыта, как уже имеющегося, так и предпосылки сущему, извлекаемому из воображения). Теоретически, подобные метафоры, несущие в себе символы силы, здоровья, жизни и т. п., оказывают положительное влияние на личность тем, что они противопоставляются негативным символам (имеющим отрицательное влияние на личность), воздействие которых, обезличивают переживания индивида в повседневной жизни. Соответственно, преобладание негативных установок в жизни индивида ведет к тому, что подобные (положительные) стимулы несут в себе свойства спасительного источника, того спасительного колодца, который способен удовлетворить потребность жаждущего. Отсюда же выходит: нужные стимулы (S) вызывают реакцию (R) активизации личностных ресурсов. Под «нужным стимулом» понимается тот стимул, который способствует «вере в себя» (вере, способной побудить свободное действие индивида), то слово, «которое лечит».
Автор своей мыслью выраженную через слово, проводит психотерапию тем, что верит в потенциальные возможности человека («Каждый для меня обладатель сокровища, сокровище я и чту в каждом, … Мое милосердие в том, чтобы каждый сбылся») [7, с. 59]. Примером может послужить художественное сравнение человека и кедра в потребности и реализации роста, а кедр как нельзя лучше выступает в качестве объекта восхищения, так как он является символом «олицетворяющим саму жизнь», стойкость, вечность, «древо из высоких высокое, из прямых прямое…» [5]. «Думать о человеке лучше, чем он есть», «только идеалист может быть подлинным реалистом», так рассуждает В. Франкл в контексте своей логотерапии (основателем которой он и является). А не пытается ли автор «Цитадели» донести подобные идеи своему читателю, о величии и значимости человека, через образ кедра? Экзюпери пишет: «Но кто упрекнет кедр за то, что он еще семечко, росток или растет не так, как надо?» [7, с. 62–63]. И в такой постановке вопроса, мы можем распознать недоумение автора (ведь в действительности есть те, кто упрекнет!): «разве можно упрекать человека за естество?», «всегда ли уместна критика в отношении человека, если она основана на вульгарной буквальности?». Не величественен ли росток сам по себе?
Такими рассуждениями автор подводит читателя к самостоятельности, обозначая то, что тот имеет право быть, «расти», становится. И что даже под гнетом «недовольности» внешних условий, человек не лишен права оберегать свои ценности, ради себя самого. «Семечко, остается семечком», лишь в условиях недопускающие «прорастания», а кроме внешних, очевидных условий, виновниками тормозящий процесс личностного роста, можем выступать и мы сами (и тут уже зависит от наших собственных стараний в строительстве своей цитадели).
Отметим следующее: в контексте психотерапевтического процесса, одним из ее аспектов, при прочтении данной книги, является пример внутренней речи главного героя (мы отмечаем именно «внутреннею речь», по причине ее противопоставления внешней, т. к. проявления внешней речи выраженных в диалогах романа занимают менее объемную часть, по отношению к монологам, относящимся в большинстве случаев к внутренней речи)[3]. Сюда же мы можем отнести и преобладания (условно диагностируемого) внутреннего локуса контроля над внешним, в субъективной картине мира “изучаемого”
персонажа «Цитадели», такую мысль мы находим в вопросах задаваемым самим автором «Может лучше не уничтожать зла, а растить добро? Создавать празднества, которые облагораживали бы?» [7, c. 227]. Подобная логика подводит к избитой истине «что посеешь, то и пожнешь», и в этом случае житейская мудрость не меняет свой изначальный замысел, заключающийся в том, что если ты захочешь изменить жизнь к лучшему, изменись сам. И снова философия «Цитадели» говорит о качественном созидании: во-первых, противопоставляется разрушению; а во-вторых, не лишена человеческого участия, «Я не в силах предвидеть будущее, я в силах созидать» [7, c. 90]. «Взращивание человеческого в человеке», возможно автор именно таким находит универсальный ответ на вопросы, поставленные ребром перед человеком надвигающейся угрозой своего времени.
В повествовании Экзюпери, главный герой сопричастен со всеми событиями, с которыми сталкивает его жизнь, он открыт к различным аспектам жизни, он имеет свое собственное представление о явлениях, происходящих в человеческой природе. Наивно полагать, что он говорит истину в последней инстанции, но сразу оговоримся, дело не в истинности или ложности высказываемых мнений автором через рассуждения главного героя, дело в том, что герой исходит из предпосылок собственного пережитого опыта, от переживаний, которые не лишены сомнения и мысли. Он так полагает, потому что сам не понаслышке сталкивался с жизнью. И опять же, субъективный опыт не говорит об истинности идей, но при рассмотрении качества предшествующего опыта, эти отвлеченные рассуждения создают более реалистичный взгляд в отношении мира.
Говорить о ценности жизни может и ребенок, полагая «что жизнь — это хорошо, а смерть — нет». Биологическая природа человека устроена так, что сама природа сигнализирует ему об опасности. Но совершенно другой разговор заводится в отношении человека, для которого равноценным становится биологические и духовные мотивы жизни, а возможно и равноценность двух духовных. И в таком хитросплетении жизненного сюжета, становится тяжелее полагаться на этическую концепцию ребенка. “Прояснение” мы находим у Сартра, он приводит пример морального долга, перед которым стоит молодой человек. Ему представляется сделать “равноценный” выбор между принятием решения остаться с матерью, или уйти фронт (действия разворачиваются в 1940 г.). В итоге, философ-экзистенциалист обозначает что «никакая всеобщая мораль вам не укажет, что нужно делать», и тем самым он говорит «вы свободны, выбирайте, т. е. изобретайте» [7, с. 330]. Схожую философию мы находим и в рамках романа «Цитадель», а именно в главе 119 изучаемого нами издания [7, с.204]. В ней Экзюпери говорит о «боли в колени» которая может препятствовать началу войны, или наоборот, послужить предлогом к ее началу. Ключевыми словами тут выступают «я решу» и «мое стремление», т. е. личный выбор, личная трактовка происходящего участника непосредственных событий.
Мысль, передаваемая персонажем, противопоставляется расхожим мнениям и «грубой логике» (некритическому мышлению) обывателей. А это и есть подтверждение его подлинного существования «без оглядки на других», и стоит отметить не по воли сиюминутного каприза, а как пример критической мысли человека. Подобным образом Э. Фромм характеризует способность человека рационально мыслить (верить), т. е. исходить из своих соображений, источником которых является наш собственный опыт, мысли и чувства, а не «подчинение иррациональному авторитету» [13]. Если допустить сверхобобщение данного анализа, то наши выводы приведут к тому, что целостная картина «Цитадели» учит человека полагаться на свою «веру и правду», что отправной точкой в мотивации человека должны служить именно его «опыт, мысли и чувства».
Условное спокойствие (не исключающее переживаний) героя, оправдывается его весьма солидным «статусом», — он правитель своего царства (ему ли смущаться своих рассуждений?). Следуя подобной логике, можно предположить, что каждый человек потенциально является правителем своего царства, и конструктором своей цитадели, и только он и может быть тем главным действующим лицом своей жизни, быть тем правителем, который обеспечивает порядки своему царству. Если Он сам мерила всех вещей, самодостаточен своей природой, то такие условия исключают обезличенный трагизм/комизм в череде событий романа, и в переживаниях героя соответственно. Есть лишь редкие случаи, где герой испытывает фундаментальное сопротивление бытия, где ему непросто даются ответы на свои же вопрошания, а следовательно, в событиях романа разворачивается трагедия (но какого качества!). В главе 73 [7, c. 147–150] происходит сцена, где главный герой требует знака от Господа, он требует от Того разъяснений. Эта сцена примечательна для библиотерапии тем, что в ней прослеживается последовательное описание кризиса главного героя, и прилагается возможное его разрешение. Главный герой сначала обозначает следующий факт, «Во мне тяжесть сокровища, но оно бесполезно, как музыка, которой никому не слышно». Тут мы видим, герой столкнулся с проблемой самореализации, он интуитивно понимает, что может как-то повлиять на ту самую «тяготу от сокровища», но еще не знает «как?». Затем следует сон, где герой истолковывает происходящее так, как он того хочет. Эту идею мы находим у Сартра, который говорит, что «в мире нет знамений» [7, с. 330], что именно сам человек несет ответственность за истолкование знамения. Сам же Экзюпери и пишет (при этом, исключая любой мистицизм, в ситуации, где герой принимает «черный камень» за Господа), «Это Он, — сказал я себе, … Сказал, потому что не хотел оставаться в одиночестве». Тем самым, главный герой честен перед самим собой, несмотря на все ухищрения человеческого разума получить желаемое, он все же нащупывает экзистенциальный “нерв”, имя которому одиночество. Завершающей мыслью этой главы, является неполучение ответа, что и наводит главного героя на осмысление того, что «значимость молитвы в безответности» (услышать самого себя).
«Так кто же он?», — этот главный персонаж произведения? Встречает ли мы описание его внешности в череде его размышлений (отметим, отсутствие описания внешности главного героя, на наш взгляд является составной частью психотерапевтического содержания, данный ход автора, способствует тому, что читатель может в полной мере идентифицировать себя с персонажем произведения)? Все что мы знаем о нем, так это то, — что он есть то, что создает он сам (себя сам), т. е. по Сарту это будет “звучать” следующим образом: «я ответственен за себя самого и за всех и создаю определенный образ человека, который выбираю; выбирая себя, я выбираю человека вообще» [4].
Говоря об актуальности философии произведения для современного читателя, критика с уст обывателя может задаваться вопросом следующего содержания: «а актуален ли описываемый опыт, в нынешнее (“другое”) время?». Ответом может послужить отрывок, гласящий о болезни ребенка. Этот отрывок главы 158 [7, с. 257], с одной стороны, указывает о тех ценностях и заботах, которые и по сей день не обезличились в человеческих сердцах. Волнение присущее перед кроватью больного ребенка тревожило умы тогда, тревожит умы и сейчас, и нет никакого существенного различия между переживаниями обеспокоившей матерью такого времени и нынешнего. Взяв в пример эту главу, мы снова находим экзистенциальные мотивы. На этот раз мы сталкиваемся с тем, что скрывается за понятием мужество, и сам малыш становится примером для читателя. «Ребенок жалок? С чего ты взял?» [7, с. 259]. Он проявляет мужество в своем молчаливом принятии неопределенности: «Он молчал и учил тебя» [7, с. 258]. Ни образу ли ребенка, говорить взрослому о его слабостях? Разве для нуждающегося читателя, это не будет являться мотивом для более стойкого отношения к своим жизненным тяготам? Тиллиху принадлежат слова, «Ожидание небытия перед лицом смерти придает человеческому существованию экзистенциальный характер. Сартр включает в небытие не только «ничто», но и бессмысленность (т. е. разрушение структуры бытия). В экзистенциализме не существует пути преодоления этой угрозы. Единственно возможное отношение к угрозе — мужество принять ее на себя: мужество!» [9, с. 103].
Психотерапия опытом персонажей, которым встречается смерть (или, иными словами, приобретается экзистенциальный опыт), заключается в концентрации внимания (сосредоточенности) на жизни самого читающего, что приводит к активизации личности, к реализации своих психологических потребностей. В «Цитадели» эти встречи показаны высокохудожественно, и показаны либо в действии, либо в размышлениях персонажей.
Таким образом, они приоткрывают тайный занавес (тот самый просвет между бытием и ничто) читателю, за которым показывается пограничное состояние, обнаруживаемое у испытывающего литературного персонажа. Этот опыт и есть фундаментальное психотерапевтическое начало, находящееся в содержании произведения. Как бы не страшила идея о смерти, или сам факт ее эмпирического существования в живой природе, для экзистенциализма открытое отношение к ней (осознание своей конечности) и есть сопутствующее условие для подлинной человеческой жизни (exsistentia). И поэтому отметим еще раз, что для Сартра, нет никакого оправдания в поступках человека кроме личностного выбора живущего, кроме принятия ответственности перед всем, чему посвящена [8]. А это главным образом говорит о том, что между актуальной жизнью и ее конечностью есть активное участие человека в ней, постоянное «строительство корабля», о котором неоднократно упоминается в «Цитадели». И если, автор и говорит читателю о некотором таинстве, то перед воображением последнего, возникает самая, что ни есть обыденная картина, умирающий «забывает про себя» [12, c. 30], нет никаких откровений, видений, есть лишь заботящая человеческие умы жизнь, и требующая от того, своего исчерпания. «Затерянная в бескрайней ночи, она молила о свете лампы, о стенах дома вокруг нее, о плотно запертой двери.... Праздная, затерянная в беспредельности, молила вернуть ей будничные тяготы, без которых наступает небытие: … грязную миску, чтобы вымыть, ребенка, чтобы уложить спать…». [7, с. 35] Таким образом, Экзюпери своим словом, разрешает вопрос о страхе смерти (а точнее сказать о тревоге, которая сигнализирует испытывающему, о той самой возможности небытия), тем, что дает понять, что нет ничего такого, что могло бы кардинально перевернуть весь уклад жизни живущего в тот самый «последний момент». Сдвинуть с места все то, ради чего человек и жил. Следовательно, автор косвенно, но говорит о качестве протекающей жизни, со всеми ее хлопотами и заботами, которые остаются актуальными и на смертном одре. Если мы прибываем в сознательной жизни, то нельзя говорить о том, что в один момент мы сможем испытать что-то сверх нашего мировосприятия (и маловероятно, что обнаружится некоторое знание способное удивить), по крайней мере, по физиологическим ограничениям. Конечно, в психологических исследованиях, описываемых случаи «клинической смерти» [16], можно встретить описания (на первый взгляд) мистических видений и т. п., но если описываемый опыт людей перенести на плоскость языка современной науки (изучающей психические процессы), то кроме специфического языка объясняющие эти явления, и кроме проблем экзистенциально-гуманистической психологии (вместе с ее философскими и теологическими началами и разветвлениями), ничего другого и не остается.
Все то, что нас заботит, или уже заботило раньше, будет и предшествовать реалистичному взгляду на смерть (Монтень: «Почему вы боитесь своего последнего дня? Он приближает вас к смерти не больше, чем любой другой день вашей жизни»), т. е. подобная логика рассуждения может приводит к тому, что как бы нам не хотелось той жизни за пределами физического тела, все равно для нас будет актуально то, что и было актуальным до последнего момента. Реализация того, чему и отдавалась жизнь. Чему была отдана наша жизнь в действии, то и будет приравниваться к сущности, а следовательно, и к любому актуальному последующему акту жизни, воплощаемому действием (даже ментальному). Если обобщить вышесказанное, то стоит отметить, Экзюпери отводит сознание читателя от однобокого рассмотрения exsistentia.
«Смысл вещей, а не сами вещи, — вот что значимо для человека», заключает он, и сводит все к тому, что повседневный быт может иметь наивысшую ценность, как только в нем находится (обнаруживается) смысл [7, c.66]. Также справедливо будет сказать и о самой жизни, что «значимая жизнь, — это осмысленная жизнь». Черпаемая из повседневности осмысленность жизни, становится для человек тем, ради чего жизнь и проживается.
Экзюпери приводит в пример: ячменные поля, холмы и т. д., все те вещи, через отношения с которыми человек и находит свое соприсутствие с миром. Соотношения между явлениями («Мне не важен ячмень, не важна рожь, мне важно было соотношение летних месяцев») [7, с.178] открывающиеся человеку, тем самым обозначают и его место в мире, именно поэтому Экзюпери говорит: «Дорога, ячменное поле, склон холма говорят по-разному с чужаком и с тем, кто среди них родился» [7, с. 38–39], такая же аналогия будет характерна и для человеческой деятельности вообще. «Разговор» ведущий к «полям и лугам» в рамках экзистенциализма, не может обойти М. Хайдеггера и его философский очерк «Проселок», в котором он дает предостережение: «Если человек не подчинился ладу зова, исходящего от дороги, он напрасно тщится наладить порядок на земном шаре, планомерно рассчитывая его. Велика опасность, что в наши дни люди глухи к речам проселка», но после чего дает человеку надежду: «Питаясь кроткой мощью проселочной дороги, они будут долговечнее, чем гигантские силы атомной энергии, искусно рассчитанные человеком и обратившиеся в узы, что сковали его же собственную деятельность» [Из предисл.,14]. Зададимся вопросом: «О чем же говорят Экзюпери и Хайдеггер, говоря о «проселочной дороге»? И весьма непозволительным образом, набравшись смелости, ответим: «о самобытности и пути идущего».
В заключение первой части статьи, еще раз отметим значимость исторического периода написания произведения, Экзюпери сам прибывает в подобном состоянии экзистенциального опыта, его творчество выступает ответом надвигающейся угрозе. А условия предсмертного часа, для Хайдеггера и есть условия для подлинного существования человека [1]. Следовательно, все то «невысказанное в сказанном» в содержании романа является важным знанием, повышающую психологическую культуру.
2. Клиент-центрированная терапия и «Цитадель».
«А теперь я расскажу тебе, что означает принять человека» [7, с. 126], именно так начинается 54 глава «Цитадели», в которой читатель может ознакомиться с практической стороной авторской этики, затрагивающую проблему принятия. Экзюпери настаивает на том, что принятие, является чем-то основополагающим в межличностном отношении: «Почему решил, что дал ему что-то, если не дал главного — не принял его?» [7, с. 126]. Проблема принятия для Экзюпери занимает особое положение, она сопутствует общему экзистенциальному настроению его произведений («Маленький принц», «Письмо к заложнику» и др.), в которых и проявляется экзистенция (подлинное существование) человека. За высказываемым одиночеством персонажей («Среди людей тоже одиноко»), обнаруживается состоятельное решение данного «экзистенциального вопроса», которое “говорит” о подлинном принятии другого, а именно о принятии «таким, какой он есть». Переводя идею Экзюпери на психологический язык, мы обнаруживаем понятие «безусловного принятия» у К. Роджерса, означающее «сочувственное принятие с выраженной готовностью откликнуться на актуальное состояние, с перспективой видения личностного потенциала клиента». [3, с. 120] Для читателя, художественный опыт «безусловного принятия» будет весьма востребован в проблемных вопросах: как межличностного отношения (культура принятия другого, и требовательной культуре в принятии себя от другого), так и в сугубо личностном принятии самого себя «таким как есть».
Практическая этика писательской мысли выражается через доступные пониманию метафоры. В главе 54 мы находим слова/словосочетания: «бродяга», «груз» «усталость», «костыль», «одышка», слова, которые доступным образом могут характеризовать внутреннее состояние нуждающегося читателя (а может быть и проявлением внешнего, как на примере с «одышкой»). Как бы то ни было, даже образная «одышка» подчеркивает некоторую психологическую усталость, переносимую человеком (мы сейчас не говорим о «одышке», возникающей в результате выполнения (соразмерного ей же) физического упражнения, речь идет о психосоматическом проявлении).
Практика: при встречи (при контакте, при со-бытийности) с подобным, этому «бродяге» человеку (отметим, Экзюпери не говорит о буквальном бродяге, он говорит читателю находясь в духовной плоскости, но и это не означает, что он говорит «абстрактно об абстрактном», будет уместно назвать это: разговор «метафорично о насущном», т. е. как-то, но созвучночеловеческим переживаниям (орудие его — проникающее слово)), главное «не навреди!», выражаемое в авторском «не суди». Раскрывая «не суди» по Экзюпери, мы наталкиваемся на соразмерность ожидаемого и действительного в межличностном отношении. Если я прошу «человека с костылем» станцевать, я с позиции здравого смысла рискую несоизмеримо поставить свое желаемое с действительным (касаемо личности другого). Конечно же, не исключается вариант, где «человек с костылем», воодушевленно встретит мою просьбу «о танце», но я тогда должен знать и о его любви (интересе) к танцу. В общем, соразмерность моих представлений о переживаниях другого, позволяют мне и ему реализовывать потребность в принятии. Авторский (гуманный) пример принятия мы находим в главе 210, «Я принимаю таким, каков ты есть. Возможно, у тебя клептомания, и ты суешь в карман золотые безделушки, что попадаются тебе на глаза, но ты еще и поэт. Я приму тебя из любви к поэзии. А любя свои золотые безделушки, спрячу их, когда ты придешь ко мне в гости». В такой наивной логике, просматривается простота авторской концепции принятия, а именно: принятие многогранности личности («… но ты еще и поэт»); создания условий, позволяющих реализовывать себя, в полноценном межличностном отношении («спрячу безделушки, когда ты придешь в гости». И в этой же главе мы видим проявление сверхгуманизма, заключенного в еще более простом выражении: «Возможно, ты просто мой друг. Я приму тебя просто из любви к тебе, такого, каков ты есть».
Литература:
- Балаш А. Н. Мартин Хайдеггер и спор о подлинности в культуре ХХ века // Вестник РХГА. — 2017. — № 3. — С. 86–94.
- Иовчук М. Т., Ойзерман Т. И., Щипанова И. Я.. Краткий очерк истории философии. — 3-e изд.. — М.: Мысль, 1975. — 798 с.
- Кочарян А. С. Рефлексия клиентцентрированной психотерапии // Психотерапия. — 2010. — № 10. — С. 76–80
- Крапивенский С. Э. Социальная философия. — 3-е. — Волгоград: Комитет по печати, 1996. — 352 с.
- Монзина Р. И. Педагогическое образование в России. «Сказать — задумалась о чем?».. // Педагогическое образование в России. — 2013. — № 6. — С. 149–156.
- Рожков В. Е.. Руководство по психотерапии. — 3-e изд.. — Ташкент: Медицина, 1985. — 719 с.
- Сент-Экзюпери А. Цитадель. — М.: Эксмо, 2014. — 352 с.
- Сартр Ж. Экзистенциализм — это гуманизм. — М.: Полииздат, 1990. — 398 с.
- Тиллих П. «Систематическая теология». Т. I. Ч. II, раздел I. «Бытие и вопрос о Боге» (перевод Т. П. Лифинцевой) // История философии. — М.: ИФ РАН, 1998. — С. 93–123.
- Ушаков Д. Н. Толковый словарь русского языка. — М.: ОГИЗ, 1935–1940. — с.
- Франкл В. Сказать жизни «Да!". — М.: Смысл, 2004. — с.
- Франкл В. Человек в поисках смысла. — М.: Прогресс, 1990. — 368 с.
- Фромм Э. Искусство любить. — М.: АСТ, 2009. — 224 с.
- Хайдеггер М. Работы и размышления разных лет. — М.: Гнозис, 1993. — 464 с.
- Шнирельман В. А. Арийский миф в современном мире. — М.: Новое литературное обозрение, 2015. —356 с..
- Юрьева Л. Н. Кризисные состояния. — Днепропетровск: Арт-Пресс, 1998. — 156 с.
[1] В статье Н. Г. Горшкова (4. С101) говорится о «сверхчеловеческих» чертах персонажей произведений: Ф. Ницше «Так говорил Заратустра» и А. де Сента-Экзюпери «Цитадель». Здесь же, отмечается о ницшианском Заратустре, как о «разбивающем скрижали ценностей», которого люди считают преступником и разрушителем, хотя по мнению Ницше, он и есть созидающий.
[2]Критики — литераторы [7, c. 19], говоря о стилистики произведения Цитадель» отмечают: «Такого рода стиль неизбежно пользуется инструментарием риторики, так как она органичней всего передает присущий человеку внутренний ритм».
[3] Стоит отметить отношение Экзюпери к слову [см. с.328–329].
