Образ Японии накануне Русско-Японской войны

Статья посвящена образу Японии в сознании российского общества в ближайшие годы перед Русско-Японской войной, а также степени осведомленности всех слоев российского общества о своем дальневосточном соседе. На основе изучения исторических источников разного типа установлено, что в России в начале XX века, отсутствовал какой-либо целостный образ Японии, соответствующий реальному положению дел. От недооценки будущего противника, вплоть до полного незнания о существовании Японской Империи.

Ключевые слова: Русско-Японская война, Япония, образ Японии, образ врага, внешняя политика, общественное мнение.

Представление о других странах, культурах, народах есть неотъемлемая и крайне важная составляющая национального самосознания. Именно эти представления позволяют нам понять, как та или иная нация, или народ видят свое место в мире. Любая культура делиться на свою и чужую, несмотря на длительность исторических контактов и территориальную близость народов, причем своя культура воспринимается, как нечто естественное, нормальное, само собой разумеющаяся, а чужая — нет. Национальные представления, как правила принимают образ стереотипов. Самыми устойчивыми внешнеполитическими стереотипами являются — «образ врага» и «образ союзника». В контексте российской истории XX века, крайне насыщенного войнами важнейшее место в процессе взаимовосприятия разных народов, приобретает именно «образ врага».

Россия и Япония являются давними соседями. Первые сведения о стране восходящего солнца, начали проникать на Русь еще в средние века, через третьи страны, посредством путешественников и торговых людей [26, c. 24]. Семнадцатый век, стал веком, когда впервые лицом к лицу столкнулись русские и японцы. Именно в начале этого века на территорию России, попадает первый японец, известный правда нам под своим христианским именем Николай [15, c. 400]. Первыми русскими, вступившими на японскую землю, можно считать членов экипажа корабля «Св. Гавриил» под командованием лейтенанта Вилима Вальтона, произошло это 19 июня 1739 года [23, c. 27]. Однако до второй половины XIX века взаимоотношения между Россией и Японией, в силу закрытости последней носили нерегулярный характер. Полноценным же игроком на мировой арене Япония становиться лишь к концу XIX века, а именно после 1895 года, то есть после окончания Японо-китайской войны (1894–1895). В этой статье мы рассмотрим образ Японии в сознании российского общества в ближайшие годы перед Русско-Японской войной, а также степень осведомленности всех слоев российского общества о своем дальневосточном соседе. Данный период очень важен в понимании русско-японских отношений, так как на представлениях, который были сформированы в данный период, как на фундаменте выстраивался образ Японии в период войны 1904–1905 годов.

Рассмотрение образа Японии в сознании российского общества в предвоенные годы, следует начать с Императора Всероссийского. Каким же было отношение Николая Второго к Японии? На этот вопрос в исторической науке существует две позиции. Первая, сторонники которой еще с советских времен считают, что Николай второй презрительно относился к японской нации и «предпочитал называть “япошками” и “макаками”» [18, c. 301]. Представители второй позиции считают, что «Император придавал большое значение сохранению дружественных отношений с Японией, к которой относился с искренней симпатией» [14, c. 255]. Рассматривая причины такого пренебрежительного отношения, представители первой позиции указывают на то, что «ненависть была вызвана, в частности, тем, что, еще будучи наследником престола, он посетил Японию, где подвергся нападению фанатика и был ранен мечом в голову». [20, c. 29]. Здесь подразумевается так называемый «Инцидент в Оцу» -покушение на цесаревича Николая Александровича 29 апреля 1891 года совершенное японским полицейским Цуда Сандзо, в результате которого Николай получил ранение саблей по голове [12, c. 59]. Однако с утверждением то, что покушение повлияло на негативное отношение будущего императора к Японии согласиться нельзя, так как источники указывают совершено на другое. В письме к своей матери императрице Марии Федоровне, цесаревич пишет следующие: «Япония так же нравится мне и теперь, и случай со мной 29 апреля не оставил во мне никакого неприятного чувства» [22, c. 445]. А в дневнике, Николай оставляет следующую запись: «…Не без грусти оставляю эту любопытную страну, в которой мне все понравилось, с самого начала, так что даже происшествие 29 апреля не оставило и следа горечи или неприятного чувства». [19, c. 27]. Именно на эти записи опираются сторонники позиции, согласно которой Николай Александрович доброжелательно относился к Японии и к японскому народу. Однако в распоряжении историков имеются и другие свидетельства, которые доказывают другую точку зрения. Так в одной из бесед Николай Второй говорил, что «…ненавидит японцев, не верит ни одному их слову» [11, c. 29], а в разговоре с Алексеем Николаевичем Куропаткиным, Николай Второй с насмешкой отозвался о Императоре Японской Империи и «…сделал при этом довольна презрительную гримасу». [7, c. 109], так же Сергей Юльевич Витте в своих мемуарах писал, что Николай Александрович, часто употреблял по отношению к японцам прозвище «макаки»: «Обыкновенное выражение Его в резолюциях было «эти макаки»» [2, c. 262]. Так как же объяснить данное противоречие? По всей видимости ответ можно найти в датах. Если письма Марии Федоровне и дневниковые записи относятся к 1891 году, во времена когда Николай Александрович еще не был императором, а был необременённым реальной властью цесаревичем, во времена когда Япония еще выглядела туземной, только вышедшей из средневековья страной, страной слабой и беззащитной, то сведения о ненависти к японцам относятся к 1903–1904 годам и исходят из уст императора, прошедшего школу власти, знакомого с Японией не только, как со страной красивых храмов, но и как с игроком на мировой арене. Получается, что за более чем десять лет, Николай Второй попросту изменил свое мнение о Японской Империи. И в этом нет ничего удивительного. Без сомнения, что при определенных обстоятельствах человек может кардинально изменить свое мнение за куда меньший срок, не говоря уже о таком значительном промежутке времени, как десять лет. В качестве примера кардинального изменения по отношению к Японии, можно привести слова поэта Валерия Яковлевича Брюсова, который любил и уважал японскую культуру, но, который с началом Русско-Японской войны, в одном из писем написал такие слова: «Я люблю японское искусство. Я с детства мечтаю увидеть эти причудливейшие храмы. Но пусть русские ядра дробят эти храмы эти музеи…пусть вся Япония обратится в мертвую Элладу…» [13, c. 331].

Другие же представители руководящей элиты Российской Империи вообще не проявляли должного интереса к дальневосточному соседу. Так, например, капитан второго ранга А. И. Русин, занимавший пост морского агента в Японии, регулярно снабжал Штаб наместника на Дальнем Востоке адмирала Алексеева информацией о реальном могуществе японских вооруженных сил, о концентрации их вблизи границ и о грядущей войне, вплоть до самых последних дней своего пребывания в Токио, однако подробные отчеты Русина, отправляемые в Петербург, либо не читались там совсем, либо не воспринимались всерьез царской администрацией [16, c. 362]. А если царские политики и вспоминали про Японию, то относились к ней с явной недооценкой. Самое известное, в этом отношении, высказывание приписывают министру внутренних дел, в предвоенные годы, Плеве Вячеславу Константиновичу, который заявил, что: «Нам нужна маленькая победоносная война» [2, c. 423]. То есть получается, что войну с Японией имперская администрация рассматривала исключительно, как маленькую и победоносную. Однако справедливости ради стоит сказать, что данное высказывание не подтверждается другими источниками, кроме как воспоминаниями Витте Сергея Юльевича, но даже если оно не было произнесено в действительности, то в полной мере отражало настроение в верхах. На сколько серьезно правительство Российской Империи оценивала своего оппонента на международной арене можно, так же, проследить по словам наместника на Дальнем Востоке, адмирала Алексеева, который обращаясь к главному инженеру Порт-Артура Дубицкому, в январе 1904 года, заявил: «Поезжайте в отпуск… здесь у нас не предвидится никакой тревоги» [27, c. 37]. К таким же выводам уже после 1905 года приходил и Михаил Владимирович Грулев, военный агент в Японии и участник Русско-Японской войны: «…руководители нашей иностранной политики-писал он-не переставали систематически раздражать соседнею Японию, оставаясь в каком-то легкомысленном самообольщении, что японцы “не посмеют” нам объявить войну…оставаясь в упоении эфемерными дипломатическими победами…» [5, c. 38]. Да и сам Император Всероссийский, до последнего был уверен, что японцы не посмеют напасть на могущественную Российскую Империю [20, c. 30].

Немногим лучше обстояли дела в военной среде. Куропаткин Алексей Николаевич, так вспоминал предвоенные годы: «…мы не оценили материальные и особенно духовные силы Японии. Долгое время наша соседка Япония не привлекала нашего внимания, настолько Япония жила отдельной от нас жизнью, и мы были уверены в ее слабости…любили японские вещи, восхищались тонкой работой, яркими цветами, но в военном отношении не интересовались Японией». [9, c. 178]. Схожие настроения царили перед войной в Порт-Артуре: «Многие, конечно, уверяли, что Япония не осмелится мериться силами с таким великаном, каким является в сравнении с нею Россия» [10, c. 36]. А Антон Иванович Деникин в цифрах приводит колоссальные масштабы недооценки Японских сил: «Ошибки были очень серьезные. Так, максимальным напряжением Японии считалась нами постановка под ружье 348 тысяч человек, причем на театр военных действий — 253 тысячи. Между тем Япония призвала 2 727 000, из которых использовано было для войны 1 185 000, т. е. в три раза больше предположенного. Не принято было во внимание, что 13 японских резервных бригад получили такую организацию и вооружение, что могли выйти в бой наряду с полевыми дивизиями» [6, c. 107]. Российские военные, зачастую, испытывали, даже пренебрежительное отношение к японской армии, что выражалось в насмешках над ней. Так, например, русский офицер П. А. Алексеев в 1900 году после непосредственного наблюдения за японской армией писал следующие: «Издали японская мелюзга напоминает европейские армии, вблизи она только на себя похожа…Всего смешнее кавалерия. В Японии, где нет коневодства, где мало вьючных лошадей и еще меньше упряжных, всадники смешны и жалки» [17, c. 100]. Несерьезное отношение России к военному потенциалу Японской империи, в предвоенный период, проявлялось так же, в том, что по существовавшему тогда положению штат российской миссии в Токио не предусматривал одновременного наличия двух самостоятельных военных и морских агентов, так как Япония рассматривалась традиционно только, как морское государство. Однако, справедливости ради, следует заметить, что в 90-е годы XIX века Россия направила в свои дипломатические представительства в Японии несколько кадровых, сухопутных, офицеров, но это были чисто формальные назначения, сделанные в связи с сенсационной победой Японии над Китаем, а незнание офицерами японского языка (преподавать его в академии Генерального штаба стали только после русско-японской войны) не позволяло им наладить сбор сведений и делало их пребывание в стране в значительной степени символическим. Так по воспоминаниям Деникина: «Все военные агенты ходили в Японии впотьмах, благодаря трудности языка, крайней подозрительности и осторожности японского командования…» [6, c. 107]. Впрочем, для военного, куда хуже не просто недооценка противника, а полное незнание о нем. Так, например, Алексей Алексеевич Игнатьев вспоминал такие слова одного из генералов: «…Николаев спросил: “Да где же находится Япония?” Когда же Белосельский объяснил, что она расположена на островах, то Николаев, улыбнувшись в свои густые седые усы, ответил: “Что ты, что ты, батюшка! Разве может быть империя на островах!”» [8, c. 106]. И такое, мягко говоря, скупое знание о своем дальневосточном было не единичным случаем в русской армии: «Впрочем, о японской армии мы вообще имели представление, мало чем отличавшееся от того, какое было о ней у моего бывшего командира полка “свиты его величества” генерала Николаева» [6, c. 107]. Парадоксальная, казалось бы, ситуация, ведь Япония к тому времени уже являлась активным игроком на мировой арене, однако такое незнание достаточно просто объяснить. Так единственным источником информации из которого российские военные могли черпать данные о Японии был исключительно «Сборник материалов по Азии», и он был доступен только офицерам генерального штаба, так как носил закрытый характер [6, c. 107]. А все тот же Игнатьев вспоминал, что: «Внимание при изучении военной географии было сосредоточено на Западном фронте и отчасти на Кавказском; о Дальнем Востоке за три года академии, буквально накануне войны, никто не обмолвился ни словечком». [8, c. 106].

Таким образом в российской политической и военной элите в предвоенные годы, в целом, сложились представления о Японии, как о слабом, в военном, так и в политическом отношении, государстве, неспособным нанести реального вреда России.

Теперь стоит рассмотреть взгляды на Японию той части населения Российской Империи, которая не была обременена политической властью или военными обязанностями. В отличии от политиков или кадровых военных обычный гражданин Российской Империи не имел доступа к специальным источникам информации или секретным изданиям, поэтому всю информацию, все знания, которые он получал о Японии он мог получать только из источников, находящихся в общем доступе, а именно:

Во-первых-художественной литературы, разного рода.

В-третьих-периодических изданий, таких как газеты, журналы и прочее. Сначала следует рассмотреть, как могла повлиять художественная литература на формирование образа Японии. К этому времени уже увидело свет ряд художественных книг, касающихся Японии. Например, «Фрегат Паллада» И. А. Гончарова, вышедшая в 1867, «Очерки Японии» М. И. Венюкова вышедшие в 1869, «В дальних водах» Всеволода Крестовского. Однако по мнению В. Э. Молодякова читатель воспринимал эти книги не как собственно источник по Японии, а как просто романы про путешествия, рассказы про дальние страны [13, c. 329], что естественно не способствовало формированию какого-либо устойчивого образа о Японии. И если и формировало какие-то представления, то представления скорее романтические. Формированию реального образа Японии могли служить переводы японских авторов или научная литература о Японии, однако по обоим этим направлениям возникали трудности. Так, например, в Российской Империи не было полных переводов японских авторов, их произведения были переведены лишь отрывками и зачастую с западноевропейских языков. Происходило это в силу того, что в России отсутствовало должное количество специалистов по японскому языку. Например, Петр Данилович Драганов (1857–1928) российский, филолог, этнограф, историк в своей статье так характеризовал процесс преподавания японского языка в Российской Империи: «На всю Россию преподавание японского языка допущено, и то в виде простой лектуры, лишь в факультете восточных языков в Санкт-Петербургском университете, но этой лектуры вовсе не существует ни в Лазаревском институте восточных языков в Москве, ни в Казанском. Она учреждена лишь во Владивостокском Восточном институте, который существует чуть ли не со вчерашнего дня…». И далее сокрушается, что «…в Японии давно существует штатные кафедры русского языка и словесности не только в высших, но и в средних правительственных учебных заведениях…» [17, c. 131]. Научная же литература, которая дает наиболее объективное представление, находилось только в стадии формирования, в Петербургском университете японская кафедра была открыта только в 1898 году. И в первые годы она еще не могла выпускать высококвалифицированных специалистов [1, c. 19].

Интерес общества к научному знанию о Японии был крайне низок. Доказательством этого может служить следующий момент. В 1900 году при непосредственной помощи Министерства финансов в Санкт-Петербурге было создано Общество востоковедения, одной из главных задач которого было ознакомление населения Российской Империи со странами Востока. Основными странами для изучения были названы Китай, Монголия, Япония, Персия. Для воплощения идеи об ознакомлении с Востоком в 1901 г. Общество открыло курсы где преподавались восточные языки, история, география и современное политическое устройство стран востока, но в 1903 году из-за отсутствия слушателей, данные курсы пришлось закрыть [17, c. 132]. Схожий результат дала китайско-японская выставка, организованная в Брянске. На выставке посетители могли ознакомиться с мифологией, религией бытом и нравами китайского и японского народов, однако по мнению редакции «Орловского вестника» «…выставка посещается плохо» [25, c. 112].

Периодические издания также были источником, откуда простой житель России мог получить информацию о дальневосточном соседе. Особый интерес к Японской Империи в российской периодике пробудился после победы Японии в японо-китайской войне. «Японцы устремились на запад, из азиатского государства превратились в полуевропейское» писал «Русский вестник», звучали в российских печатных изданиях и нотки уважения к японской армии: «Главное, что поражает на японском военном корабле, это удивительный порядок и чистота во всем, начиная от одежды матросов…» [17, c. 99]. Но постепенно интерес к победе над Китаем утихал, забывалась война, забывалась и сама Япония, и через десять лет после окончания японо-китайской войны корреспондент одной из российских газет фиксировал такую реакцию на новость о войне между Россией и Японией: «… Япония?! Какая Япония?!» [3, c. 70].

Стоит рассмотреть, как относилась к Японии та часть населения, из которой в большинстве своем рекрутировались солдаты, а именно крестьянство. М. Сурин в своей книге «Война и деревня», написанной на основе писем деревенских жителей отмечает, что жители деревни «… в большинстве своем не слышали, что это за японцы» [21, c. 3]. Впрочем, учитывая уровень грамотности тогдашнего сельского населения, это неудивительно. В связи с этим показательным стал следующий курьез. В первые дни после объявления войны, когда машина пропаганды еще не заработала в полную силу, среди населения империи начали распространяться нелепые слухи о японцах. Один из таких слухов в своих воспоминаниях приводит Игнатьев: «О Японии и вовсе никто ничего не знал. В Петербурге рассказывали небылицы, будто японцы все поголовно болеют сонной болезнью. Так вот и засыпают в самый неожиданный момент! Это уж было совсем невероятно!» [8, c. 143].

Заканчивая рассмотрение образа Японии в предвоенные годы, стоит отметить, что во всем российском обществе, начиная от верхов и заканчивая низами, отсутствовал какой-либо целостный образ Японии, соответствующий реальному положению дел. В лучшем случае это была недооценка будущего противника, восприятие его как слабого, бессильного. В худшем случаи это было полное незнание о Японской Империи, вплоть до незнания о ее существовании. Причем этим «грешили», как многие военные, политики так и большинство рядовых граждан Российской Империи. Такое положение дел было явно недопустимо в условиях надвигающейся войны, и по всей видимости могло являться одной из причин поражения России в военном противостоянии. Однако взаимосвязь этих явлений требует отдельного, более обстоятельного исследования.

Литература:

1. Буяков А. М. Восточники на фронтах русско-японской войны. // Известия Восточного института. Владивосток, 1995.
2. Витте С. Ю. Воспоминания: Царствование Николая II. Берлин, 1922.
3. Гладкая Е. А. Русско-японская война в массовом сознании и общественной мысли русского общества в начале XX в.: диссертация кандидата исторических наук. Ставрополь, 2008.
4. Голубев А. В. Россия и Запад. Формирование внешнеполитических стереотипов в сознании российского общества первой половины ХХ века. М., 1998.
5. Грулёв М. В. В штабах и на полях Дальнего Востока. Воспоминания офицера Генерального Штаба и командира полка о Русско-японской войне. СПб.,1908.
6. Деникин А. И. Путь русского офицера. М., 1991.
7. Дневник Куропаткина.// Красный архив. т. 2. М., 1922.
8. Игнатьев А.А Пятьдесят лет в строю. М., 1986.
9. Куропаткин А. Н. Русско-японская война, 1904–1905: Итоги войны. М., 2002.
10. Ларенко П. Н. Страдные дни Порт-Артура. М.,2005.
11. Лукин А. П. В 1904 году // Порт-Артур. Воспоминания участников. Нью-Йорк, 1955.
12. Мещеряков А. Н. Покушение на жизнь цесаревича Николая // Российский союз боевых искусств. Додзё. М., 2005.
13. Молодяков В. Э. Япония в русском сознании и русской культуре конца XIX — начала XX вв // Россия и мир глазами друг друга: из истории взаимовосприятия. М., 2002.
14. Мультатули П. В. Внешняя политика Императора Николая II (1894–1917). М.,2013.
15. Накамура Ё. Японец в Московии. Возможный источник легенды о Беловодье? // Труды Отдела древнерусской литературы. СПб.,1996.
16. Подалко П. Э. Из истории российской военно-дипломатической службы в Японии (1906–1913 гг.) // Япония. Ежегодник. М., 2002.
17. Попова А. А. Формирование образа Японии в российском общественном сознании, XVII — первая четверть XX вв.: диссертация кандидата исторических наук. Краснодар, 2001.
18. Романов Б. А. Очерки дипломатической истории русско-японской войны (1895–1907). М.,1947.
19. Саркисов К. Путь к Цусиме. СПб., 2010.
20. Сенявская Е. С. Противники России в войнах ХХ века: Эволюция «образа врага» в сознании армии и общества. М.,2006.
21. Сурин М. Война и деревня. М., 1907.
22. Уортман Р. С. Сценарии власти. Мифы и церемонии русской монархии. Том 2. От Александра II до отречения Николая II. СПб., 2004.
23. Файнберг Э. Я. Русско-Японские отношения 1697–1875. М.,1960.
24. Филипова Т. А. «Враг с востока». Образ и риторики вражды в русской сатирической журналистике начала XX века. М., 2012.
25. Холодов В. А. Русско-японская война 1904–1905 в восприятии населения орловской губернии (по данным орловской прессы) // Ученые записки Орловского государственного университета. Орел, 2011.
26. Черевко К. Е. Россия на рубежах Японии, Китая и США (2-я половина XVII — начало XXI века). М., 2010.
27. Шишов А. В. Неизвестные страницы русско-японской войны. 1904–1905 гг.. М., 2004.