В статье рассматривается исторический аспект уголовной ответственности за кражу. Автора выявляет, что правовая регламентация уголовной ответственности за кражу прошла длинный и извилистый путь вслед за развитием концепции собственности и её охраны на разных исторических этапах.
Отношение собственности, как и отношения к собственности, в Древней Руси было достаточно своеобразным, именно поэтому существовала и определённая специфика в её охране. Как полагает С. А. Елисеев, термин «собственность» как таковой был неизвестен древнерусскому праву, которое использовало описательные выражения — «впрок», «навеки» и т. п. Право собственности отличалось от простого владения, и собственник не лишался права на вещь, перестав владеть ею. [5, с. 5] В качестве примера данному факту следует привести образное описание отношений, связанных с собственностью в Древней Руси, данное Б. А. Романовым: «Бывает, что и воруют: коней, оружие, одежду. У кого обнаружат, хватаются за свое и кричат: «это моё», — а тот оказывается, не украл, а купил. Закон в данном случае предлагает процедуру «свода» (по следам покупок, перепродаж и перекупок), иначе — опять драка». [9, с. 112–113] В свою очередь дореволюционный исследователь в области уголовного права М. М. Абрашкевич считал, что только что зародившаяся на Руси частная собственность ценилась как объект уголовно-правовой охраны чуть ли не выше, чём личность человека, а умножение материального богатства становится предметом усердных забот. [1, с. 12]
Как отмечается в научной литературе, впервые о данных преступлениях упоминается в договорах князей с Византией. Здесь следует сказать о том, что тесные торговые взаимоотношения между Русью и Восточной Римской империей (Византией) и частые войны привели к заключению ряда договоров (при князьях Аскольде в 860 г., Олеге в 907 и 911 гг., Игоре в 944 г. и Святославе в 971 г.). Некоторые из них, как подчёркивает Э. В. Георгиевский, а именно договоры князя Олега 911 г. и Игоря 944 г. решают и вопросы уголовного права, но существует точка зрения, согласно которой эти договоры в целом носили уголовно-правовой характер. Так, кража (татьба) упоминается в ст. 6 договора князя Олега с Византией 911 г.: «если русский украдет что-либо у христианина или же христианин у украдёт что-либо у русского и будет схвачен вор потерпевшим в то время, когда совершит кражу, при этом он окажет сопротивление и будет убит, то не взыщется его смерть ни христианам ни Русью».... [9, с. 12]
Ответственность за кражу и бегство от хозяев челяди наиболее подробно регламентирована в ст. 12 договора. [9, с. 13] Согласно точке зрения И. Ф. Г. Эверса, данная норма хоть и примыкала к нормам, охраняющим собственность, но имела свою нестандартность. В частности, отсутствие в статье санкции объясняется, по мнению И. Ф. Г. Эверса, тем, что вора и не искали. Постановления статьи ограничиваются лишь указанием на необходимость возвращения «невольника» в случае его обнаружения. [4, с. 179]
Договор Руси с Византией 944 г. также имеет определённые отличия от своего предшественника, заключенного за 33 года до того. Статья 6 данного исторического договора предусматривает ответственность за кражу и за продажу краденого: «Если же случится украсть что-либо русскому у грека, то следует возвратить не только украденное, но и заплатить сверх того его цену; если же окажется, что украденное уже продано, то пусть отдаст вдвойне его цену и будет наказан по греческому обычаю и по уставу и обычаю русскому». [9, с. 38] Кроме прочего, автор обращает внимание на то, что в договоре Игоря, в отличие от договора Олега, речь идет о реальной наказуемости, а не только о возвращении похищенного и тройном, и двойном, соответственно, возмещении ущерба. [4, с. 196]
Занимательной представляется точка зрения Д. Мейчика по поводу соотношения положений о краже в статьях 911 и 944 гг. На его взгляд, статья шестая договора 944 г. является не самостоятельной нормой, а лишь частным случаем, который не предусмотрен в договоре 911 г. И если в первом случае (Договоре князя Олега) речь идёт о ситуациях, когда вор пойман на месте преступления (данный факт увеличивал степень общественной опасности содеянного), то во втором случае рассматриваются ситуации, когда возвратить похищенное в натуральном виде уже невозможно. Именно данным обстоятельством объясняется относительная мягкость наказания, отражённого во втором случае. [7, с. 33] Именно тогда законодательно формируются юридические основы, затрагивающие значимость «поличного», достаточно последовательно проводимые древнерусским законодателем и впоследствии. Возможно, своеобразным отголоском такой ситуации является сохранившаяся до наших дней поговорка: «Не пойман — не вор», где значительная лингво-юридическая нагрузка ложится на момент поимки преступника на месте совершения преступления. [2, с. 13]
Следующим весомым актом в этой области стала Русская правда, эпоха, которая охватывает период от начала XI до конца Х111в. В ней содержались нормы об ответственности за имущественные преступления — разбой (не отличимый ещё от грабежа), кражу, самовольное пользование чужим имуществом, поджог и неисполнение обязательства. Неправомерное завладение и пользование чужим имуществом было криминализировано древними славянами потому, что, к тому времени стали достаточно хорошо понимать, что есть собственность.
Здесь же следует сказать несколько слов об одном из основных видов преступлений раннего Средневековья на Руси, посягающих на собственность крупнейшего по тем временам собственника — церковная татьба. Она представляла собой кражу, совершённую из церкви, и являлась одним из первых уголовно-правовых запретов, охранявших церковную собственность. [11, с. 149]
Во всяком случае, именно так данный состав определяется большинством исследователей. Однако, например, В. В. Есипов, осуществивший специальное исследование в этой области, полагает, что церковная татьба, предусматриваемая церковными уставами, представляет собой кражу из церкви в самом широком объеме, а не только священного, освященного или церковного имущества из церкви. [6, с. 104] Также примечательно и то, что церковная татьба, будучи закрепленной в Уставе князя Владимира и уставах ряда других удельных князей, почему-то не нашла своего закрепления в Уставе князя Ярослава. [3, с. 41] По этому поводу В. В. Есипов высказывает мысль, в соответствии с которой законодательная деятельность Ярослава была направлена на подтверждение и развитие положений, установленных его отцом — князем Владимиром. [6, с. 103]
После окончания процесса централизации русских земель в действие вступили Судебники 1497 г. И 1550 г. Круг наказуемых деяний в них определяется наиболее шире, чем в Русской правде. По судебнику 1497 г. уголовная ответственность за преступление против собственности зависела от способа причинения вреда собственнику, формы хищения, места совершения преступления и множественности преступлений.
Стоит отметить, что реформы Петра I не обошли стороной и вопросы правового регулирования ответственности за преступления, в связи с чем, был издан Воинский Артикул 1715 г., в котором содержались нормы только уголовного права и, по своей сути, представлял собой некий военно-уголовный кодекс — без общей части, поскольку не отменял Соборное уложение, а действовал параллельно с ним. Такой подход предопределён тем, что в начале 18 века Россия встала на путь противостояния с великими европейскими и азиатскими державами, находясь в состоянии перманентной войны. Измененный же режим комплектования армии — рекрутский набор — позволял привлекать в ряды вооруженных сил широкие слои населения, по сути армия того времени представляла собой срез русского общества тех времен. Разумеется, что среди вырванных из обычной крестьянской жизни на неопределённое время неграмотных мужчин должна была соблюдаться строгая дисциплина, поскольку такая армия при взятии городов и завоевании новых территорий не должна была превращаться в шайку мародеров, убийц и насильников, что в свою очередь, могло негативно настроить население только что занятых территорий против русской армии же и, в конечном итоге, обернуться поражением для неё в дальнейшем. В этой связи Воинский Артикул Петра I приобрел важное значение, как инструмент стратегического военно-политического планирования и управления.
С восхождением на престол императрицы Екатерины II Великой стабилизируется ситуация внутри страны — прекращается губительная для российского государства так называемая «эпоха дворцовых переворотов». Как результат — появилась реальная возможность заняться вопросами государственного строительства, и в том числе систематизации российского законодательства, на тот момент уже находящегося в плачевном состоянии. По мнению графа Завадовского, Россия в этот период имела законы «грубые, странные и от естественного рассудка удаленные», он объяснял это тем, что «нравы, носящие таковые законы, без сомнения, на колебали соразмерности в том правиле, что законоположение для народа должно сообразоваться нравственности его». [8, с. 6]
Увлечённая западноевропейскими либеральными идеями Просвещения, Екатерина II издает «Наказ» 1767 г., включающий немало положений, проникнутых принципом гуманизма в уголовно-правовой и уголовно-исполнительной сфере. Однако же «Наказ» так и не стал действующим законом, и по сути своей, имеет декларативный характер.
Отметим, что положения Уложения послужили богатой исследовательской базой для классика отечественного уголовного права Н. С. Таганцева. И хотя правовая регламентация ответственности за кражу в настоящее время ушла далеко вперёд по сравнению с тем, как обстояли дела в этом направлении в начале 20 века, отдельные замечания и комментарии, данные Н. С. Таганцевым, до сих пор являются актуальными. Например, следует признать обоснованными довод о том, что физическая природа вещи безразлична для состава преступного деяния, обуславливая лишь соответствующие особенности в средствах деятельности злоумышленника, который может использоваться особые приспособления. [12, с. 853–854.] Отметим, что в век высоких технологий, связанных с преобразованием свойств и форм вещей, данное замечание является как никогда актуальным.
Также было подчёркнуто, что кражей нарушается право владения / держания вещи, безотносительно к его существу и основанию возникновения — то есть теоретически хищение может быть произведено даже у вора.1 Тем самым подчёркивается формальное равенство всех лиц, обратившихся за уголовно-правовой защитой своего имущества, и всех лиц, совершающих подобного рода преступления, что видится совершенно верным, поскольку вне зависимости от предмета преступного посягательства. Не может быть «плохой» или «хорошей», «благородной» кражи: любая кража есть зло, неминуемо умоляющее ценность чьей бы то ни было собственности как таковой, наказание за неё должно быть неотвратимым — другой вопрос в каком виде и размере.
Октябрьская революция 1917 года и приход к власти большевиков в стране ознаменовала переход к новому социально-экономическому строю, при котором большее значение придавалось охране и укреплению социалистической собственности, так как, по своей сути, иные формы собственности должны были исчезнуть как таковые при наступлении коммунизма. А это значит, что защита отношений собственности осуществлялась только лишь в тех пределах, какие диктовались необходимостью поддерживать известный экономический правопорядок.
Несмотря на то, что сами большевики активно производили экспроприацию чужой собственности под эгидой нетленного лозунга «грабь награбленное!», о необходимости борьбы с хищениями говорилось в целом ряде нормативных актов, которые были изданы в первые годы существования Советского государства: в декрете Совета Народных Комиссаров РСФСР № 1 от 24.11.1917 г. «О суде», в декрете Совета Народных Комиссаров РСФСР от 21.10.1919 г. «О борьбе со спекуляцией, хищениями в государственных складах, подлогами и другими злоупотреблениями по должности в хозяйственных и распределительных органах».
Всё же в 30-е гг. 20 в. начался процесс усиления репрессивного характера многих уголовно-правовых норм. Основным историческим актом в развитии советской доктрины преступлений против собственности стало постановление ЦИК и СНК СССР от 7 августа 1932 г. «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации, и укреплении общественной (социалистической) собственности».
Как видно, постановление ЦИК и СНК СССР от 7 августа 1932 г. было издано в целях закрепления успехов политики коллективизации и индустриализации, проведенной властью с использованием, в том числе, конфискационных мер в отношении имущества раскулаченных крестьян.
Тем самым налицо реализуемая советской властью циничная политика «двойных стандартов», суть которой являлось признание законным любого акта экспроприации имущества частных лиц со стороны государства, даже если таковая ставит «раскулачиваемого» на грань гибели, и жесткое пресечение посягательств частных лиц на «публичное», «общее» имущество.
После Великой Отечественной войны советское правительство ещё более усиливает репрессивную тенденцию законодательства. Для борьбы с хищениями, получившими значительное распространение, в 1947 г. принимаются законодательные акты, регулирующие сферу правоприменения по фактам хищений, в том числе и мелких. Речь идет о Указах Президиума Верховного Совета СССР от 4 июня 1947 г. «Об уголовной ответственности за хищение государственного и общественного имущества» и «Об охране личного имущества граждан». Сроки, устанавливаемые ими за совершение хищений, были сравнимы со сроками, назначаемыми за тяжкие преступления против личности (до 10–25 лет лишения свободы).
Процесс реформирования ответственности за хищение активизировался в связи с обсуждением и принятием новой Конституции СССР 1977 г., однако прогрессивные изменения практически не коснулись вопросов собственности. Статьей 10 Конституции СССР, принятой в 1977 г., устанавливалось, что основу экономической системы СССР составляет социалистическая собственность на средства производства в форме государственной (общенародной) и колхозно-кооперативной собственности. Таким образом, государство, несмотря на неминуемое изменение уклада жизни советских граждан, которые только начали обогащаться и устраивать свой личный быт — приобретать (хоть и не в массовом порядке) автомобили, бытовую технику, мебель и предметы интерьера, примитивные средства роскоши (какая советская семья любила выставить на показ хрустальные и фарфоровые сервизы, привезенные из «братской» советской республики Восточной Европы), оставалось на прежних идеологических позициях, вдохновленное тщетными мечтаниями о построении в обозримом будущем коммунизма.
В уголовном же законодательстве определённые изменения наступили с принятием УК РСФСР 1960 г. С учётом иерархии ценностей преступления против социалистической собственности в структуре УК были помещены на второе место после государственных преступлений, нормы о преступлениях против личной собственности — на пятое.
Коренное изменение общественно-политического строя, формы ведения хозяйствования и насаждение рыночной экономики привели государство к необходимости отказа от совершенно неадекватной советской концепции охраны собственности. К тому же, рыночные реформы начала 1990-х годов и процесс тотальной приватизации не оставили «камня на камне» от «социалистической и колхозной собственности» — все это неимоверно скорыми темпами трансформировалось в частную собственность, охранять попросту стало нечего. Собственно, поэтому какого — либо смысла давать приоритетную охрану данной форме собственности уже не было никакого смысла. По сути, в руках государства и муниципальных образований осталось только то, что в принципе не могло быть передано в частные руки, и то, что никому не было нужно. В этой связи Конституция РФ 1993 года формально признало равенство всех существующих в стране форм собственности, обратив отдельное внимание на их равную защиту.
Таким образом, можно заключить, что российское уголовное право в части правовой регламентации уголовной ответственности за кражу прошло длинный и извилистый путь вслед за развитием концепции собственности и её охраны на разных исторических этапах. И все же, эволюционным путём оно пришло к совершенно обоснованному выводу о необходимости равной уголовно-правовой защиты всех без исключения форм собственности (хотя бы формально), и отыскало место кражи среди обширной группы преступлений имущественной направленности.
Литература:
- Абрашкевич М. М. Эволюция идеи о преступлении и наказании (публичная лекция). — Одесса: экономическая типография, 1903.
- Георгиевский Э. В. Собственность как объект охраны в уголовном праве Древней Руси // Lex rnssica. — 2013. — № 4. // СПС Консультант Плюс.
- Георгиевский Э. В. Уголовно-правовая охрана собственности древнерусской православной церковью // Актуальные проблемы российского права. — 2014. — № 1. // СПС Консультант Плюс.
- Древнейшее русское право в историческом его раскрытии: Перевод с немецкого / Эверс И. Ф. Г.; Пер.: И. Платонов. — С.-Пб.: Тип. Штаба Отд. корп. вн. стражи, 1835.
- Елисеев С. А. Преступления против собственности в истории уголовного законодательства России. — Томск: Изд-во Томского университета, 2005.
- Есипов В. В. Грех и преступление, святотатство и кража. — СПб.: С.-Петербург, типография А. Ф. Маркса, 1894.
- Мейчик Д. Система преступлений и наказаний по Договорам Олега и Игоря и Правде Ярослава // Юридический вестник. — 1875 (февраль — март).
- Ошерович Б. С. Очерки по истории русской уголовно-правовой мысли. — М., 1873.
- Памятники русского права. Вып. 1, Памятники права Киевского государства: X-XII вв. — М.: Госюриздат, 1952.
- Романов Б. А. Люди и нравы Древней Руси: Историко-бытовые очерки XI — XIII вв. — М.: Наука, 1966.
- Российское законодательство X — XX веков: тексты и коммент. В 9 т. Т. 1. Законодательство Древней Руси. / Под общ. ред. О. И. Чистякова. — М.: Юрид. лит., 1984.
- Таганцев Н. С. Уголовное уложение 22 марта 1903 года. — С.-Петербург, типография «Феникс», 1906.
