От Транссиба до БАМа: эволюция стратегии мобилизационной занятости в контексте освоения Сибири (конец XIX — XX в.)



Статья посвящена анализу формирования и развития стратегия государственного управления трудовыми ресурсами в условиях реализации крупных хозяйственных программ в Сибири в 90-е XIX — 80-е гг. XX в. Показано становление и развитие практик комплектования, подготовки, закрепления и интенсификации труда рабочих кадров в период строительства Транссиба, Первой мировой и Гражданской войны, создания Урало-Кузнецкого комбината и сибирского тыла, освоения новых промышленных районов. Сделан вывод о том, что эволюция стратегии мобилизационной занятости в России была связана с политикой имперского и советского государства по модернизации восточных окраин страны. Возникнув изначально в рамках одного индустриального сверхпроекта, эта стратегия в дальнейшем приобрела черты системного явления, воспроизводившегося в различных формах российской властью и обществом на протяжении нескольких десятилетий.

Ключевые слова: индустриальное освоение Сибири, стратегия мобилизационной занятости, регулирование рынка труда, трудовые ресурсы.

В конце XIX — XX вв. Сибирь пережила индустриальную революцию, для осуществления которой понадобился огромный людской потенциал. Его включение в хозяйственные процессы проводилось за счет государственной трудовой политики. Важным рычагом этой политики служила мобилизация населения для осуществления модернизации крупных экономических районов Российского государства. Зарождение данного явления следует отнести к XVIII — первой половине XIX веков. Дальнейшие технократические вызовы привели к его становлению в качестве ключевого элемента отечественного рынка труда. В новейшее время в России сложилась и получила развитие государственная стратегия мобилизационной занятости (ГСМЗ), ориентированная, прежде всего, на заселение и развитие окраин страны в эпоху модерна. Существенную роль эта стратегия сыграла в освоении Сибири, обладавшей слабым демографическим потенциалом и суровыми климатическими условиями.

В современной отечественной историографии при отсутствии концепта «мобилизационная занятость» данная тематика является предметом исследований, посвященных анализу проблем истории социально-трудовых отношений в России XX века. При этом авторами используются два подхода к изучению процессов экономической мобилизации людского потенциала. Первый ограничивает поле научного поиска сферой принуждения к труду, практиковавшегося в 1917–1960 гг. [1]. Второй расширяет этот поиск до совокупности всех форм занятости, имевших место в СССР [2; 3].

Методологической базой исследования является авторская концепция о стратегии мобилизационной занятости. Это понятие определяется как совокупность целей и задач, инструментов и ожидаемых результатов государственной политики в сфере управления трудовыми ресурсами. В качестве ее инструментов рассматриваются формы организованного набора рабочей силы, направленные на преодоление кадрового дефицита; механизмы массовой подготовки и повышения квалификации кадров; методы добровольно-принудительного закрепления работников в новых производственных коллективах; материальные и моральные стимулы высокопроизводительного труда. Каждый из этих механизмов являлся сочетанием ординарных (повседневных) и экстраординарных (чрезвычайных) практик мобилизации трудового потенциала. Зависимость их комбинаций от особенностей разных эпох позволяет выделить конкретно-исторические типы мобзанятости, сменявшие друг друга в динамичном контексте общероссийской и региональной экономической истории.

Целью исследования является выявление процессов становления и эволюции государственной стратегии мобилизационной занятости в условиях индустриального освоения Сибири в конце XIX — XX вв. Для реализации поставленных задач в ходе формирования и развития ГСМЗ на уровне макрорегиона следует выделить семь этапов:

1891–1914 гг. — апробация «пилотного проекта» ГСМЗ в ходе строительства сибирских железных дорог;

1914–1917 гг. — элементы мобзанятости в рамках милитаризации экономики в годы Первой мировой войны;

конец 1919–1922 гг. — «военно-коммунистическая» ГСМЗ в русле восстановления хозяйства после Гражданской войны;

1929–1939 гг. — становление «сталинской» ГСМЗ в условиях форсированной модернизации;

1939–1945 гг. — апогей «сталинской» ГСМЗ в годы Второй мировой войны;

1945–1956 гг. — закат «сталинской» ГСМЗ в первое послевоенное десятилетие и ее трансформация в позднесоветскую;

1956–1991 гг. — позднесоветская ГСМЗ и ее кризис в контексте освоения новых индустриальных районов.

1891–1914гг. Зарождение элементов мобзанятости на восточной окраине России в конце XIX — начале XX вв. было связано с ее втягиванием в процесс индустриального перехода. К началу 1890-х гг. в Сибири сложился капиталистический рынок рабочей силы с региональной спецификой. Наряду с отходом крестьян на предприятия и промыслы, формирование этого рынка происходило за счет законтрактованных работников из европейской части страны, иностранных мигрантов из Китая и Кореи, каторжников и ссыльных. Перечисленные формы привлечения трудовых ресурсов были нацелены на решение повседневных кадровых проблем сибирской экономики.

Начало строительства Транссибирской железной дороги кардинально изменило соотношение между спросом и предложением на рынке труда. Для преодоления нехватки кадров строительное управление Сибирской железной дороги (СЖД) через своих агентов по найму привлекало мастеров из Центра, Поволжья и Урала. Квалифицированные работники дополнялись чернорабочими из военных гарнизонов, каторги и ссылки, местного населения и иностранцев. В 1897 г. удельный вес сибиряков в составе строителей Транссиба достигал 35,6 %. Среди последних доля вольнонаемных и солдат составляла 28,2 %, каторжников и ссыльных — 7,4 %, выходцев из европейской России — 40 %, китайцев и корейцев — 27,4 %. Общая численность рабочих на этапе развертывания строительства СЖД (1891–1895 гг.) выросла в 9,3 раза [4, с. 22]. Этот мобилизационный эффект был достигнут благодаря организованному комплектованию кадров.

Бесперебойность стройки зависела от удержания на ней рабочей силы. К концу XIX в. предприниматели накопили богатый опыт закрепления тружеников в Сибири. Их самовольный уход с места работы сдерживался штрафами и паспортным контролем [4, с. 35]. Предприниматели строили бараки и казармы, школы и больницы, открывали торговые лавки. Эти методы сохранения заводских коллективов не выходили за рамки привычной повседневности.

Строители Транссиба первоначально не имели даже элементарных бытовых удобств. Но со временем строительные управления СЖД наладили их жизнеобеспечение. Продукты питания и промтовары выдавались рабочим через подрядчиков или артельщиков. Под жилье приспосабливались землянки и бараки. При поступлении работников на стройку подрядчики изымали у них паспорта до истечения договоров о найме. Нарушители договора штрафовались по приговору местного суда [4, с. 49, 51, 54]. Совокупность этих мероприятий оказывала позитивное влияние на закреплении строителей в зоне сооружения железной дороги.

Значимым фактором созидания Великого Сибирского пути являлось стимулирование труда его прокладчиков. В конце XIX в. на предприятиях региона произошел переход от поденной к сдельной оплате. Изменение форм оплаты усиливало неравенство в доходах между различными категориями персонала. В целом материальные стимулы практиковались в повседневных условиях регионального рынка рабочей силы.

«Прорабы» Транссиба трудились в суровых условиях и с огромной напряженностью, компенсировавшихся соответствующей оплатой. Дневная зарплата землекопов, каменщиков, плотников и чернорабочих на железнодорожном строительстве в европейской России в среднем равнялась 87 коп., в Сибири — 1 руб. 76 коп. В зависимости от квалификации ее размер отличался значительной дифференциацией. Наименьшие заработки были у разнорабочих, наибольшие — у работников, обслуживавших машины. Разница между минимальным и максимальным вознаграждением составляла 1:2,56. Другой особенностью являлся огромный разрыв между подъемом производительности и оплаты труда. В 1896–1900 гг. на земляных работах первый показатель по сравнению с 1891–1895 гг. увеличился на 81 %, второй — на 9 % [4, с. 96, 104, 107]. Рост выработки обуславливался высоким уровнем и неравенством зарплаты, обеспечившим стремительную постройку Транссибирской магистрали.

Полученный опыт мобилизационной занятости был использован на строительстве Китайско-Восточной (1897–1903 гг.), Амурской (1907–1915 гг.) и Алтайской (1913–1915 гг.) железных дорог. Транссиб сыграл историческую роль «пилотного проекта» по апробации ординарных практик МЗ. В перспективе под влиянием больших войн и модернизации эти практики воплотились в государственную стратегию управления трудовыми ресурсами.

1914–1917гг. В годы Первой мировой войны промышленность Сибири потеряла из-за мобилизаций на фронт более 40 % персонала [5, с. 370]. В таких условиях российское правительство отменило ограничения на труд женщин, детей, заключенных, разрешило использовать на производстве военнопленных и инородцев. В марте 1915 г. на транспорте, в строительстве, добыче угля и золота работало 10,5 тыс. сибирских ссыльных. В горнодобывающей отрасли азиатской России трудилось 4,5 тыс. вражеских солдат и офицеров [6, с. 107, 132]. К концу Первой мировой войны на «оборонных» предприятиях региона пленные составляли 1/20 рабочих, «ревизированные» инородцы — около 1/10. В 1914 г. принудительным трудом в Сибири было охвачено менее одного процента работников, в 1917 г. — 10 % [5, с. 371]. Расширение его масштабов являлось следствием мер по снижению дефицита рабочих рук.

В связи с воинскими призывами предприниматели стремились закрепить квалифицированные кадры и снизить текучесть рабочей силы. С декабря 1915 г. на предприятиях стали вводится отсрочки от мобилизации в армию. К 1917 г. в промышленности Сибири ими пользовались 43 % военнообязанных рабочих [5, с. 370]. При попытке смены места работы заводские администрации не выдавали производственникам удостоверения об отсрочке и ставили их под угрозу призыва. Целенаправленно на фронт отправляли лишь виновников стачек. Основную массу нарушителей дисциплины наказывали штрафами. Из-за снижения уровня жизни данные санкции утрачивали эффективность в поддержании производственного ритма.

По этой причине на сибирских заводах отсутствовали действенные стимулы к выпуску оборонной продукции. В 1913–1917 гг. номинальная зарплата рабочих в России выросла с 22 до 112 руб., реальная — сократилась с 22 до 16,6 руб. [7, с. 75]. Введение карточек на отдельные продукты питания не могло остановить обесценивание заработков растущей инфляцией. Пропагандистский арсенал, представленный патетическими обращениями Николая II и губернаторов к подданным, патриотическими плакатами, был подорван поражениями на фронтах. Подобные тенденции негативно отразились на динамике производительности труда. В 1915 г. выработка одного рабочего составляла 125,8 % от уровня 1913 г., зарплата — 121,8 %, в 1916 г. — 127,4 и 186,3 %, в 1917 г. — 85,3 и 409,1 % [7, с. 84]. Материальные стимулы не способствовали росту военного производства в силу ухудшения жизненных условий.

В годы Первой мировой войны в Сибири функционировали ординарные и экстраординарные практики мобзанятости, так и не воплотившиеся в государственную стратегию управления трудовыми ресурсами. Пришедшие к власти большевики пытались справиться с последствиями этой ошибки «старого режима» в обстановке гражданского противостояния.

Конец 1919–1922гг. После утверждения советской власти за Уралом перед ней встала задача по преодолению хозяйственной катастрофы на востоке РСФСР. С этой целью в городах Сибири нужно было мобилизовать 454 тыс. чел. [8, с. 47]. В начале 1920 г. в рамках политики «военного коммунизма» большевики ввели всеобщую трудповинность. В регионе ее проведением руководил Сибирский комитет по всеобщей трудовой повинности (Сибкомтруд). За 1920 г. Сибкомтруд направил в промышленность, строительство и на лесозаготовки 145,6 тыс. чел. [9, с. 32]. В январе 1921 г. из воинских частей РККА была сформирована Сибирская трудовая армия. Около 26 тыс. трудармейцев поступили в военное ведомство, административное управление, на транспорт и т. п. [10, с. 221]. В итоге революционному режиму удалось включить десятки тысяч сибиряков в дело возрождения региональной экономики.

На фоне «голодобеженства» из города в деревню большевики стремились закрепить кадры путем натурализации оплаты труда. С мая 1920 г. на предприятиях и в учреждениях Сибири в качестве эквивалента зарплаты устанавливались продовольственные пайки. Натуральные выдачи составляли более 80 % заработка [11, с. 82]. Низкий уровень снабжения не позволял удержать людей на рабочих местах, что привело к ужесточению санкций за нарушение труддисциплины. Прогульщики наказывались вычетами из премий, отработкой прогулов, товарищеским судом, «труддезертиры» — арестом, отправкой в штрафные трудовые части, заключением в концлагерь. На местах розыском сбежавших рабочих руководили губернские комиссии по борьбе с труддезертирством. За август 1920 г. омская комиссия задержала и отдала под суд 146 беглецов [8, с. 59]. Но в экстремальных условиях как старые, так новые формы профилактики текучести рабочей силы отличались низкой результативностью.

Падение уровня жизни населения размывало стимулы высокопроизводительного труда. В 1920 г. реальные заработки рабочих России составляли в среднем 2,1 % от уровня 1913 г. [11, с. 79]. Рост среди них эгалитарных настроений побудил советское правительство уравнять зарплату разных квалификационных групп промперсонала. Если в августе 1917 г. соотношение ее величины у чернорабочих и станочников с высшим разрядом достигало 1:2,32, то сентябре 1920 г. — 1:1,04 [12, с. 61]. Поскольку уравниловка в оплате затрудняла восстановление сибирской экономики, широко использовались рычаги морального стимулирования. На предприятиях практиковались «красные» и «черные» доски с информацией о передовиках и отстающих, организовывались группы «ударного труда», коммунистические субботники, «недели трудового фронта». Например, на Кулундинской ветке Омской железной дороги на субботниках работало 22 тыс. чел. [13, с. 232]. Однако радикальные способы интенсификации труда не создавали у рабочих устойчивой мотивации к нему из-за материальных лишений.

К концу Гражданской войны в Сибири стала применяться экстраординарная «военно-коммунистическая» стратегия мобзанятости, демонтированная в начале НЭПа. К концу 1920-х гг. проблема мобилизации людского потенциала вновь приобрела актуальность в русле форсированной модернизации, частью которой служил Урало-Кузнецкий проект.

1929–1939гг. Ускорение индустриализации обострило дефицит кадров в азиатской России. В начале 1930-х гг. промышленности Восточной Сибири не хватало четверть миллиона работников [13, с. 232]. Кадровый «голод» преодолевался за счет новых форм привлечения людских ресурсов на заводы и стройки. 30 июня 1931 г. советское руководство предоставило предприятиям право заключать с колхозами договоры на получение рабочих рук. С 1 июля 1931 по 1 октября 1932 г. по оргнабору в индустрию Западной Сибири поступили 106,6 тыс. чел. На Кузнецкстрое доля «оргнаборцев» среди вольнонаемных строителей выросла с 20–30 % в 1930 г. до 91,4 % в 1933 г. [14, с. 105]. Дополнительными трудовыми резервами служили домохозяйки, комсомольцы, спецконтингент. В 1932–1933 гг. управления кадров Наркомтруда направили в народное хозяйство Сибири 63 тыс. женщин [13, с. 241]. В годы первой пятилетки на заводы и фабрики по призыву комсомола прибыло свыше трети миллиона юношей и девушек [15, с. 136–137]. В ряде отраслей применялся труд подневольных рабочих. В начале 1930-х гг. на Кузнецкстрое трудились 22 тыс. спецпереселенцев и 3,5 тыс. заключенных [2]. В 1928–1932 гг. число сибирских рабочих и служащих увеличилось более чем в три раза, что являлось следствием организованного комплектования производственных коллективов.

Приток на предприятия огромного числа людей остро поставил вопрос о подготовке рабочих кадров. В 1920-е гг. в СССР создавались школы фабрично-заводского ученичества и горнопромышленные училища, школы рабочего юношества и профтехнические школы, школы массовых профессий. Позднее сфера профтехобразования расширилась за счет открытия дополнительных школ ФЗУ. В 1930–1931 гг. сеть ее учреждений в Западной Сибири увеличилась со 105 до 143, число учащихся — с 5,0 до 40,6 тыс. чел. [8, с. 132]. Выпускники школ и училищ составляли четверть нового промперсонала, остальная часть которого получала технические навыки у станка. С 1931 г. новички обучались специальности на вводных, политехнических курсах и технических школах. В 1933 г. последние две ступени были реорганизованы в ускоренные курсы производственного обучения. В начале 1930-х гг. только на КМК квалификацией овладели 17 тыс. строителей. Особое внимание уделялось повышению профессионального уровня трудящихся. В 1934 г. в Западной Сибири в кружках техминимума для сдачи гостехэкзамена занимались около 100 тыс. рабочих [8, с. 137]. В целом воспроизводство кадрового потенциала на востоке страны носило интенсивный характер.

Трудная адаптация бывших крестьян к индустриальным новостройкам порождала текучесть рабочей силы. В 1929–1930 гг. на рудниках Кузбасса доля убывших горняков к числу прибывших составляла 102,4 % [13, с. 319]. Советское государство пыталось различными способами закрепить кадры на производстве. В 1929–1931 гг. в СССР сложилась система карточного снабжения горожан. Самые высокие нормы выдачи продуктов питания полагались рабочим в ведущих экономических центрах страны. Пайки обеспечивали от трети до половины потребительской корзины рабочих семей. Другим острым вопросом являлась нехватка жилья. В 1929 г. в городах Западной Сибири на одного человека приходилось 4,2 кв. м., в начале 1932 г. — 3,6 кв. м. [16, с. 45]. Продовольственный и жилищный кризисы вели к широкому распространению дисциплинарных проступков. Первоначально с ними боролись с помощью самозакрепления трудящихся и товарищеских судов. В 1930 г. в Сибири обязательства не уходить с места работы взяли от 40 до 85 % заводчан [14, с. 207]. Кроме того, товсуды наказывали за прогулы штрафами и общественными порицаниями. Но данных мер было недостаточно для стабилизации социально-трудовой ситуации. В ноябре 1932 г. СНК СССР принял постановление об увольнении прогульщиков с лишением служебной жилплощади и пайка, оказавшееся весьма действенным. Если за 1932 г. советский рабочий прогулял в среднем 5,96 дня, то за 1934 г. — 0,67 дня [12, с. 49]. Производственная дисциплина была укреплена за счет сочетания административных и материальных санкций.

Реализация индустриальных программ требовала стимулирования производительности труда. Поворот к НЭПу восстановил решающую роль зарплаты в вознаграждении персонала. В 1922 г. диапазон ее тарифной сетки составлял 1:4, в 1928 г. — 1:2,8 [17, с. 85]. В начале 1930-х гг. в промышленности были введены ставки с разницей от 1:3,6 до 1:4,4. Широко внедрялись различные стимулирующие выплаты. В 1932 г. охват тружеников Томска сдельщиной, прогрессивкой и премированием достиг 92 %. За первую пятилетку зарплата рабочих и служащих Западной Сибири выросла в 1,8 раза [13, с. 294]. Но ее реальное содержание из-за инфляции неумолимо сокращалось. В этих условиях государство сделало ставку на сочетание натуральных и идейных стимулов. С 1929 г. на предприятиях развернулось соцсоревнование, локомотивом которого стало ударничество. Ударников награждали орденами и медалями, заносили на доску почета, отмечали в печати. Передовикам полагались дополнительные продуктовые наборы к пайкам, улучшенное питание, первоочередное выделение промтоваров и жилья. В июле — августе 1933 г. в Прокопьевске на одного ударника сверх пайковых норм было выдано от 1,3 до 1,4 кг. мяса, 1,4 кг. рыбы, от 6,5 до 8 кг. овощей, от 300 до 600 г. масла, от 4 до 12 л. молока [16, с. 37–38]. Перспектива такого поощрения побуждала к перевыполнению норм выработки многих рабочих. На 1 сентября 1932 г. доля ударников в Западной Сибири составляла от 25,1 % в угледобыче до 59,5 % в металлургии [13, с. 213]. Однако на натурвыдачи могли реально рассчитывать менее одной трети передовиков, что негативно отражалось на их трудовой мотивации.

В годы форсированной модернизации в СССР началось складывание «сталинской» стратегии мобзанятости как совокупности ординарных и экстраординарных практик управления трудовыми ресурсами. Ее вызревание являлось одним из факторов превращения Урала и Сибири во второго по мощи всесоюзного производителя угля и стали. Завершение Урало-Кузнецкого проекта на фоне нарастания геополитических угроз обозначило переход к созданию сибирского оборонно-промышленного тыла, что делало актуальным дальнейшее становление ГСМЗ.

Формирование на востоке России военно-экономической базы способствовало продолжению мобилизации трудового потенциала страны. В середине — второй половине 1930-х гг. основной формой привлечения этого потенциала на производство оставался оргнабор. Его недостатками являлись слабый учет колхозников, ориентированных на отходничество, межведомственная конкуренция за рабочую силу. В 1938 г. с целью упорядочения оргнабора в республиках, областях и районах были образованы специальные комиссии. Каждому наркомату разрешалось набирать работников в закрепленных за ними регионах, что привело лишь к всплеску стихийной миграции селян. В 1939 г. на завод № 153 (им. В. П. Чкалова), комбинаты № 179 («Сибметаллстрой») и 392 («Прогресс») по оргнабору вместо 1200 чел. поступили около 600. Всего в течение года на Сибметаллстрой прибыло примерно 12000 чел., в том числе путем вербовки — 2940 чел. [18, л. 57–60, 64]. В индустрию вовлекались также домохозяйки и молодежь. В 1939 г. комбинат № 179 по общественному призыву получил 227 комсомольцев. В это время на предприятие в организованном порядке пришли 55,9 % новых рабочих, по вольному найму — 44,1 % [19, л. 59, 146; 20, л. 71, 75, 79]. С учетом спецконтингента удельный вес первой категории был еще выше. В конце второй пятилетки доля спецпереселенцев на комбинате «Кузбассуголь» составляла около 40 %, «Запсибзолото» — 29,2 %. На 1 ноября 1938 г. в Кузбассе трудились 35 тыс. спецпереселенцев [21, с. 237–238]. В целом динамика организованного комплектования кадров не отвечала реалиям перевода народного хозяйства на военный лад.

К середине 1930-х гг. существенные проблемы накопились в области начального профессионального образования. Чтобы увеличить число квалифицированных работников школы ФЗУ сократили сроки их подготовки (1933 г.). Однако учащиеся оказались не готовы к быстрому освоению профессий. В 1935 г. СНК СССР вновь увеличил продолжительность производственной учебы в системе ФЗУ. В этих условиях стремительно «ковать» новые кадры стало невозможно. В конце второй пятилетки школы ФЗУ Западной Сибири ежегодно выпускали не более 3,5 тыс. рабочих [9, с. 158–159]. В связи с этим, в регионе расширялась сеть техминимума, завершавшегося сдачей гостехэкзамена. Многие производственники учились на стахановских курсах и овладевали новыми методами организации труда. В конце 1938 г. в Сибири повышением квалификации занимались 101,1 тыс. чел., в 1939 г. — 175,3 тысяч [22, с. 53]. Большой размах профессиональное обучение приобрело на оборонных предприятиях. За первые два года предвоенной пятилетки на комбинате № 179 за счет индивидуального ученичества, школы ФЗУ и курсовой сети специальности получили 5154 чел. [19, л. 58–59]. Более 80 % новых рабочих имели низкий культурно-технический уровень, затруднявший выпуск боеприпасов. Воспроизводство кадрового потенциала слабо соответствовало делу подготовки экономики к войне.

Схожая ситуация складывалась в сфере закрепления подготовленных работников. Ослабление натиска форсированной модернизации, сопровождавшееся отменой карточек, временно укрепило состав заводских коллективов. Неразвитость потребительского рынка ограничивала продажу товаров строго установленными нормами. В действительности они не выдерживались, что приводило к незаконному восстановлению карточек на местах. Нерешенной оставалась жилищная проблема, отличавшаяся особой остротой на востоке страны. В 1937 г. в городах Сибири на одного жителя приходилось от 2,5 до 3,2 кв. м. [23, с. 55]. Более половины жилфонда состояло из бараков, землянок и частных домов. Сохранение дефицита жизненных благ породило новую волну прогулов и самовольных уходов с предприятий. Если в 1934 г. советский рабочий прогулял в среднем 0,67 дня, то в 1937 г. — 1,05 дня [12, с. 49]. Поначалу работодатели уповали на товарищеские суды, занимавшиеся борьбой с мелкими правонарушениями. Лишь в конце 1938 г. в СССР были приняты дополнительные меры по укреплению трудовой дисциплины. Директора заводов обязались увольнять работников за ее трехкратное нарушение в течение месяца. Но промышленность, по-прежнему, лихорадила огромная текучесть кадров. В 1939 г. в сибирском авиапроме доля убывших достигала 90 % от вновь поступившего персонала [24, л. 4, 36, 42, 48]. Методы профилактики дисциплинарных проступков вступали в противоречие с установками на усиление военно-экономического потенциала страны.

Во второй половине 1930-х гг. советское государство предприняло очередную попытку подъема производительности труда. В 1935 г. в СССР, включая Сибирь, развернулось стахановское движение. Трудящиеся брали соцобязательства по достижению высоких производственных показателей, поощрявшихся орденами, медалями, почетными грамотами, досками почета, прославлением героев труда в печати. Стахановцам полагались прогрессивные и премиальные выплаты, первоочередное предоставление товаров, квартир, путевок в санатории. В конце второй пятилетки при средней зарплате сибирских рабочих от 200 до 325 руб. заработки передовиков составляли от 600 до 2000 руб. Существенное вознаграждение и общественное признание побуждали многих тружеников бороться за завоевание престижного статуса. К 1937 г. удельный вес стахановцев и ударников в промышленности Сибири достиг 50–60 % [13, с. 299]. Расширение их прослойки вынудило руководство страны взять курс на жесткую финансовую экономию. На 1 октября 1939 г. доля работников с низкими заработками (до 300 руб.) равнялась 46,7 %, со средними (от 300 до 600 руб.) — 41,0 %, с высокими (от 600 руб. и выше) — 12,3 % [12, с. 50]. Основной вклад в выпуск продукции вносил немногочисленный слой высокооплачиваемых новаторов. Большинство же «передовиков» по результативности труда мало чем отличалось от «бесстатусных» коллег в силу обострения товарного дефицита. В 1938 г. рост выработки в промышленности СССР по сравнению с предыдущим годом достиг 10 %, зарплаты — 20 %, в 1939 г. — 13 и 17 % [25]. Материальные стимулы ударного труда оказались недостаточными для развертывания оборонной индустрии на востоке страны.

В конце 1930-х гг. вформировавшейся «сталинской» стратегии мобзанятости возникло противоречие между ее функционалом и сверхзадачами периода Второй мировой войны. Его преодоление происходило в русле милитаризации экономики, ориентировавшейся на производственный потенциал урало-сибирского тыла.

1939–1945гг. Развитие мирового военного конфликта усилило внимание высшего советского руководства к сооружению заводов-дублеров в азиатской России. Развертывание производства вооружения и боеприпасов замедляла нерешенная кадровая проблема, предельно обострившаяся после армейских призывов в начале Великой Отечественной войны. В 1940 г. только индустрии Новосибирской области требовалось дополнительно 48 тыс. рабочих, в середине 1941 г. — 222 тыс., в середине 1942 г. — 336 тысяч [26, л. 4]. Острый дефицит трудовых ресурсов привел к замене оргнабора другими формами организованного комплектования заводских коллективов. Накануне вступления в противоборство с фашистской Германией в стране были созданы гострудрезервы, направлявшие профессионально обученных юношей и девушек в народное хозяйство. 30 июня 1941 г. СНК СССР учредил Комитет по распределению рабочей силы для руководства трудовой мобилизацией неработающего населения. С февраля 1942 г. призыву в военпром подлежали незанятые мужчины от 16 до 55 лет и женщины от 16 до 45 лет. За уклонение от него полагались исправительные работы на срок до года. С начала 1942 до середины 1945 г. на заводы и стройки, ремесленные училища и школы ФЗО Сибири было мобилизовано 484 тыс. чел. [27, л. 82]. В военное время из гострудрезервов региональная «оборонка» получила около четверти миллиона новых рабочих [28, с. 236]. Кроме того, на производстве активно использовался спецконтингент. Из негодных к службе в армии военнообязанных, депортированных и интернированных граждан Наркоматом обороны комплектовались десятки рабочих колонн. Осенью 1942 г. в Алтайском крае насчитывалось 53 тыс. бойцов «трудармии», летом 1943 г. в Омской области — около 60 тыс. Динамично расширялось применение труда заключенных и военнопленных. Во втором полугодии 1941 г. в промышленности боеприпасов Новосибирской области было задействовано 280 заключенных, во втором полугодии 1943 г. — 4414. В 1945 г. за Уралом трудились свыше 200 тыс. военнопленных [29, с. 305, 311; 30, с. 260]. В конце войны мобилизованный персонал составлял 70,0 % работников комбината «Сибметаллстрой», в частности из спецконтингента — 31,2 %, гражданского населения — 38,8 % [31, л. 33]. В первой половине 1940-х гг. число рабочих и служащих Сибири выросло в полтора раза, чему способствовала мобилизация людского потенциала.

Перестройка экономики на оборонный лад потребовала ускорения профессиональной подготовки новых кадров. Осенью 1940 г. в СССР были открыты ремесленные, железнодорожные училища и школы фабрично-заводского обучения. Призванной в РУ и ЖУ молодежи, наряду с производственной практикой, преподавались общеобразовательные и технические дисциплины, в школах ФЗО — техминимум. С 1 января 1941 по 1 января 1944 г. сеть учебных заведений гострудрезервов Сибири выросла с 81 до 219, число учащихся — с 24,5 до 85,4 тыс. чел. [32, с. 268]. В начале войны сроки освоения профессий в училищах и школах, сфере заводского ученичества предельно сократились. Основная масса учеников прикреплялась к кадровым производственникам, обучавших их станочным операциям. Во втором полугодии 1941–1942 г. в оборонной промышленности, таким образом, готовилось 75–80 % молодых рабочих [33, с. 89]. Большинство из них не выполняло нормы выработки. В связи с этим, летом 1942 г. Главное Управление трудрезервов СССР восстановило преподавание теоретических дисциплин в РУ, ЖУ и школах ФЗО. На предприятиях организовывались стахановские школы и курсы целевого назначения, обеспечившие рост культурно-технического уровня трудящихся. За первую половину 1940-х гг. на заводах Омска и Новосибирска освоили специальности и повысили квалификацию 271,9 тыс. чел. [22, с. 102]. В это время в гострудрезервах Сибири путевку в профессиональную жизнь получили 307 тыс. юношей и девушек [34, л. 36, 37, 57, 89, 100]. В военное время формирование и развитие кадрового потенциала оборонпрома региона шло быстрыми темпами.

В годы Второй мировой войны ухудшение условий жизни усугубило проблему текучести рабочей силы в индустриальной экономике. С учетом возрастания геополитических угроз советское государство взяло курс на «закручивание гаек» в сфере социально-трудовых отношений. В июне 1940 г. рабочие и служащие были прикреплены к предприятиям и учреждениям. За опоздание более чем на 20 мин. или прогул полагались исправительные работы на срок до шести месяцев и штрафы в размере до 25 % от зарплаты, за самовольный уход — тюремное заключение от двух до четырех месяцев. С началом Великой Отечественной войны руководство страны ужесточило наказания в производственной сфере. В конце декабря 1941 г. труженики «оборонки» были переведены в статус мобилизованных на период военного времени. Самовольный уход переквалифицировался в «дезертирство», каравшееся лишением свободы от пяти до восьми лет. С января 1942 по сентябрь 1943 г. трибуналы Новосибирской области возбудили 36,7 тыс. уголовных дел против нарушителей дисциплины [35, с. 75]. Для удержания рабочих у станка использовалась также карточная система, введенная летом — осенью 1941 г. Потребительская «корзина» промперсонала превышала иждивенческую в 2,5–9 раз. В январе 1942 г. работники военной индустрии Западной Сибири получили 1148 тыс. продкарточек, в марте 1943 г. — 1572,6 тыс. [29, с. 322]. Низкая калорийность питания не соответствовала жестокому производственному ритму. Наряду с попытками решения продвопроса, в сибирском тылу велось жилищное строительство. В первой половине 1940-х гг. в крупных городах региона было введено в строй около 1,2 млн. кв. м. жилья. Темпы его сооружения не успевали за ростом городского населения. В начале 1941 г. на одного горожанина в Сибири приходилось в среднем 4 кв. м., в начале 1945 г. — от 2,2 до 3,3 кв. м. [36, с. 128]. В целом эффективность мер по добровольно-принудительному закреплению кадров ограничивалась острейшим кризисом потребления.

Более успешно в тыловых районах решалась задача по стимулированию высокопроизводительного труда. К началу 1940-х гг. в промышленности получили распространение тарифные сетки зарплаты с диапазоном 1:3,2, 1:3,3 и 1:3,6. На фоне постоянной величины ставок упор делался на сочетание сдельщины, прогрессивки и премий с новыми формами стахановского движения. После начала войны развертывание оборонного производства осуществлялось за счет движений двухсотников, многосотников, тысячников, фронтовых и гвардейских бригад, поощряемых материальными и моральными «бонусами». При перевыполнении опытно-статических норм от 1 до 20 % сдельные расценки возрастали в полтора раза, от 20 % и выше — в два раза, расчетных технических норм от 1 до 10 % — в два раза, от 10 % и выше — в четыре раза [37, л. 43–44]. Внедрение денежных стимулов способствовало повышению трудовых доходов промперсонала. В 1941–1944 гг. средняя зарплата рабочих сибирского военпрома возросла с 400–500 до 600–800 руб. Заработки стахановцев достигали от 600 до 1500–2000 руб. [30, с. 356–357]. Неравенство в зарплате нивелировалось ростом налогообложения и госзаймов, розничных цен. В октябре 1942 г. СНК СССР предоставило передовикам право на первоочередное приобретение товаров и бытовое обслуживание, второе горячее питание, премирование сто- и двухсотграммовыми довесками к хлебному пайку. В 1944 г. в столовых комбината № 179 ежедневно вторые обеды выдавались в среднем 11700 чел., «премиальные» сто грамм хлеба — 4500 чел. [38, л. 36]. За звания «стахановца военного времени» и «гвардейца трудового фронта» вводились «надбавки» в виде двух килограмм хлеба, двух талонов на питание и промтовары. Побуждавшим к выпуску вооружения и боеприпасов эффектом обладали пропагандистские мероприятия, фронтовые сводки, патриотические лозунги и плакаты, графики показателей, доски почета, награждение орденами и медалями, красными знаменами. В 1942–1944 гг. в тяжелой индустрии Новосибирска выработка на одного рабочего увеличилась на 71,6 %, зарплата — 34,8 %, в том числе в оборонной — 83,9 и 20,7 % [30, с. 357]. Сложившаяся в военное время совокупность стимулов создала условия для мощной интенсификации труда, ставшей решающим фактором экономической победы СССР над фашистской Германией.

В период Второй мировой войны «сталинская» стратегия мобзанятости приобрела зрелый характер и достигла своего апогея. Ее преимущественно экстраординарные практики являлись одной из движущих «пружин» становления и функционирования оборонно-промышленного комплекса Сибири. Противостояние между СССР и США придало новые импульсы развитию ОПК и замедлило трансформацию ГСМЗ в послевоенные годы.

1945–1956гг. После завершения мирового военного конфликта возвращение рынка труда в рамки экономической повседневности началось с восстановления практики добровольных вербовок. В мае 1946 г. Комитет по учету и распределению рабочей силы был включен в образованное Министерство трудовых резервов СССР. Минтрудрезерв руководил оргнабором, вновь приобретшим существенное значение для привлечения людских ресурсов в промышленность и строительство на окраинах страны. В 1946–1950 гг. на предприятия Красноярского края в организованном порядке поступило 57,4 тыс. чел. В первой половине 1950-х гг. в структуре «оргнаборцев» возросла прослойка мигрантов, прибывших в Сибирь из других районов СССР. Так, в тресте Главвостсиблес доля завербованного персонала увеличилась с 21,8 % в 1950 г. до 58,1 % в 1955 году. На многих заводах региона его удельный вес равнялся нескольким процентам. Другой формой комплектования кадров служил выпуск из учебных заведений гострудрезервов. В конце четвертой пятилетки юноши и девушки с начальным профтехобразованием среди новых шахтеров составляли 12,3 %, машиностроителей — 35,8 %. До одной десятой всех пополнений сибирского рабочего класса давали общественные призывы [22, с. 184–186]. Каналы целенаправленного формирования заводских коллективов преобладали в основном в ведущих отраслях экономики. В 1949 г. новосибирский военпром за счет оргнабора и гострудрезервов получил 47,7 % от общего числа поступивших тружеников [39, с. 225]. С учетом мобилизаций комсомольцев и спецконтингента данный показатель был еще выше. В отдельных стройтрестах Кузбасса сегмент принудительного труда достигал 70 % [40]. К середине 1950-х гг. в связи с репатриацией военнопленных, освобождением части заключенных, перехода к добровольному приему молодежи в РУ, ЖУ и школы ФЗО на производстве возросла доля вольнонаемных работников. Их набор выступал основным «двигателем» более чем полуторократного численного роста рабочих и служащих Сибири в послевоенное десятилетие.

В сфере подготовки квалифицированных кадров после войны также произошли важные институциональные изменения. В мае 1946 г. ремесленные, железнодорожные училища и школы ФЗО, в которых увеличились сроки обучения, были переданы в ведение Минтрудрезервов СССР. На 1 января 1946 г. сеть гострудрезервов Сибири включала 212 учреждений с 53,2 тыс. учащихся, на 1 января 1950 г. — 330 с 68,6 тыс. Ее рост сопровождался открытием горнопромышленных училищ и школ. С 1954 г. начали действовать технические училища для выпуска рабочих со средней квалификацией и техников. К 1 января 1955 г. в силу уменьшения числа школ ФЗО количество учебных заведений трудрезервов в Сибири снизилось до 214, учащихся — до 42,2 тыс. чел. [22, с. 204]. Совершенствование форм профтехобразования осуществлялось непосредственно на предприятиях. В четвертую и пятую пятилетки в системе заводского ученичества основы специальности осваивали от 45,6 до 50,7 % новых рабочих [22, с. 212]. Наряду с ней, создавались ученические бригады, курсы целевого назначения, производственно-технические курсы, стахановские школы и т. п. В 1950 г. за Уралом через бригадно-курсовую сеть прошли первоначальное обучение или повысили квалификацию 54 % работников. В 1946–1955 гг. на сибирских заводах было подготовлено 2292,2 тыс. чел., в гострудрезервах — более 500 тыс. чел. [22, с. 211, 218]. Воспроизводство кадрового потенциала приобрело более длительный и поэтапный характер.

Одной из послевоенных тенденций являлась смена подходов советского государства к профилактике текучести трудовых ресурсов. С переходом к мирному времени мобилизованный персонал стремился сменить место работы. В 1947 г. доля шахтеров, выбывших из угольной промышленности Востока СССР, к числу прибывших составила 46 % [41, с. 92]. В мае 1948 г. правительство отменило мобилизационное положение в «оборонке» и смежных отраслях, сохранив за прогулы и самовольные уходы мягкие уголовные наказания. С июля 1951 г. товарищеские суды накладывали на прогульщиков дисциплинарные и материальные взыскания. На исправительные работы отправлялись лица, прогулявшие свыше трех дней или самовольно ушедшие с предприятий. Полностью эта мера наказания была отменена в апреле 1956 г. Кроме того, с упразднением продкарточек высшее руководство страны сделало акцент на денежную и социальную поддержку трудящихся. С 1 сентября 1946 г. 824 тыс. рабочих и служащих, занятых в добывающих отраслях, вредных производствах и стройках Урала, Сибири и Дальнего Востока, получили 20 % надбавку к заработной плате [22, с. 309]. С 1947 г. угольщикам, металлургам и химикам выплачивались единовременные выплаты за выслугу лет. Рост трудовых доходов рабочих семей создавал условия для их участия в программе индивидуального жилстроительства. В 1946–1955 гг. производственники Кузбасса, Алтая, Омской области, Бурятии, Тувы и Черемхово возвели частные дома общей площадью 4,28 млн. кв. м. За десять лет в восьми сибирских регионах фонд ведомственного жилья вырос на 14,5 млн. кв. м. [22, с. 318]. Однако дефицит жилплощади продолжал негативно влиять на стабильность заводских коллективов. В 1955 г. в тресте Главзапсиблеспром уволилось 86,1 % принятых рабочих, тресте «Лензолото» — 95,9 % [22, с. 187]. Несмотря на трансформацию методов ограничения трудовой мобильности, проблема закрепления кадров в ряде отраслей сибирской индустрии оставалась острой.

В послевоенные годы противоречивая ситуация сложилась в сфере стимулирования производительности труда. Усталость людей от жесткого производственного ритма вызвала временный кризис трудовой мотивации. Его преодоление было связано с новым подъемом оборонно-промышленного комплекса, отменой карточной системы, снижением розничных цен. Последние меры усилили поощрительную роль сдельно-прогрессивных и премиальных систем, сочетавшихся с моральным побуждением. С мая 1946 г. в СССР развернулось соревнование за выполнение программы четвертой пятилетки. В его рамках начались движения по составлению и реализации личных пятилетних планов, за полное использование рабочего дня, скоростные режимы работы оборудования, создание стахановских участков и т. п. В конце 1940-х гг. в Западной Сибири в различных формах соревнования участвовало не менее 90 % рабочих, что обусловливалось широким распространением стимулирующих выплат. В 1946–1952 гг. средний заработок трудящихся Новосибирска увеличился с 511 до 817 руб., Кузбасса — с 1102 до 1279 руб. [22, с. 236, 237, 301]. Стремление директоров предприятий ускорить выпуск продукции привело к росту доплат и сокращению доли основных заработков. Диспропорции в оплате труда усугублялись наличием более чем тысячи тарифных сеток и нескольких тысяч ставок. Постоянство величины ставок шло вразрез с интересами большинства работников, не заинтересованных в значительном перевыполнении норм. Основной вклад в наращивание выработки вносили небольшие группы рационализаторов, получавших максимальное вознаграждение. В первой половине 1950-х гг. производительность в народном хозяйстве СССР ежегодно росла на 7,3 %, зарплата — на 11,8 % [42, с. 350]. Опережающий рост заработной платы свидетельствовал о возвращении на повестку дня проблемы низкой трудовой мотивации как одной из причин замедления производственной динамики.

Послевоенный период являлся временем заката и трансформации «сталинской» стратегии мобилизационной занятости, вызванной заменой ее экстраординарных практик преимущественно ординарными. В годы хрущевской «оттепели» проблема мобилизации людского потенциала снова приобрела актуальность в связи с курсом нового руководства страны на построение материально-технической базы коммунизма. Важным компонентом этой базы должны были стать районы нового индустриального освоения Сибири.

1956–1991гг. Во второй половине 1950-х — 1970-е гг. на востоке СССР были созданы Братско-Усть-Илимский, Западно-Сибирский, Канско-Ачинский, Саянский, Южно-Якутский территориально-производственные комплексы. Новые хозяйственные ниши наполнялись трудовыми ресурсами через уже действовавшие каналы их привлечения в промышленность. Особое внимание партия и правительство уделяло направлению молодежи на ударные стройки. В 1959–1963 гг. на строительство Братск-Усть-Илимского ТПК по путевкам комсомола поступили около 17 тыс. чел. В 1966–1986 гг. таким путем Западно-Сибирский нефтегазовый комплекс получил 150 тыс. чел. В 1974–1975 гг. на сооружение Байкало-Амурской магистрали в составе ударных отрядов прибыло 12 тыс. чел. Доля молодых людей, поступивших по общественному призыву, достигала в разных ТПК от 5,8 до 20,0 %, на БАМе — от 23,1 до 47,7 % [43, с. 117; 44. с. 270]. Наряду с этой формой комплектования кадров, более интенсивный характер приобрел оргнабор. Однако его ощутимое влияние на пополнение рабочего класса Сибири оказалось непродолжительным. Если в 1959–1965 гг. по оргнабору в регион приехало 35,2 % новых тружеников, то в 1971–1980 гг. — 2,3–2,6 % [43, с. 118, 119]. Типичная ситуация сложилась со служебным переводом опытных производственников на сооружавшиеся хозобъекты. Первоначально приезжие составляли до 9/10 квалифицированного персонала, который затем комплектовался за счет выпускников профессионально-технических училищ. В 1959–1980 гг. сибирские ПТУ передали народному хозяйству 2934 тыс. подготовленных рабочих. Например, в Красноярском крае воспитанники профтехучилищ составляли 21 % поступивших на предприятия работников [43, с. 118]. Данные тенденции способствовали численному расширению индустриальных групп населения в динамично развивавшихся восточных регионах России. За 1961–1980 гг. в Ханты-Мансийском автономном округе эти группы выросли в десять раз, в Ямало-Ненецком — в шесть, в Хакасии, Бурятии и Якутии — более чем в два раза [43, с. 96]. Их рост завершился после свертывания практик организованного формирования производственных коллективов Сибири на рубеже 1980-х — 1990-х гг.

Создание ТПК обусловило рост спроса на квалифицированных рабочих и специалистов на региональном рынке труда. В то же время научно-техническая революция повысила требования к уровню и качеству производственного обучения. В конце 1950-х гг. учебные заведения гострудрезервов были преобразованы в ПТУ, готовившие молодежь по специальностям на базе восьми- и десятилетней школы. В 1958–1959 гг. количество учреждений профтехобразования Сибири выросло с 208 до 388, в том числе училищ — с 87 до 343. Численность их учеников увеличилась с 41,8 тыс. в 1955 г. до 102,0 тыс. в 1960 г. [22, с. 204]. В конце 1960-х гг. закрытие ПТУ с небольшими сроками подготовки кадров вызвали сокращение сети училищ, которая впоследствии вновь стала расширяться. Если в 1970/71 учебном году в регионе действовало 49 ПТУ с 14,3 тыс. учащихся, то в 1980/81 учебном году — 386 с 166,6 тыс. В 1959–1965 гг. ежегодно ПТУ заканчивали 99,8 тыс. юных сибиряков, в 1966–1980 гг. — 149,0 тыс. [43, с. 118, 146]. После поступления на предприятия выпускники профтехучилищ повышали квалификацию на производственно-технических курсах, курсах целевого назначения, в школах мастеров и т. п. На ударных стройках они вовлекались в наставническое движение и перенимали навыки опытных строителей. К 1980 г. количество подготовленных за Уралом рабочих по сравнению с 1961 г. увеличилось в три раза, что свидетельствовало об интенсивном воспроизводстве кадрового потенциала. Но из-за снижения престижа индустриальных профессий, отставания ПТУ от технологического уровня передовых отраслей «пэтэушники» имели низкую учебную мотивацию. Образовательная реформа 1984 г. не смогла переломить эту негативную тенденцию и закончилась деградацией начального профессионального образования в начале 1990-х гг.

Другой серьезной проблемой являлась миграция населения из азиатской России. В конце 1950-х гг. миграционный отток происходил в основном из-за освобождения заключенных ГУЛАГа и спецпереселенцев, в 1960-е — 1980-е гг. — культурно-бытовой неустроенности новоселов. Так, за первые семь лет строительства западный участок БАМа потерял три четверти поступивших на него работников [44, с. 271]. По этим причинам советское государство усилило меры по закреплению кадров в районах нового промышленного освоения. На Крайнем Севере и приравненных к нему регионах устанавливались районные коэффициенты и надбавки к зарплате, социально-трудовые льготы. Районные коэффициенты действовали в Северо-Западной, Восточной и Северо-Восточной Сибири (от 1,2 до 2,0) [45]. С 1960 г. лицам, занятым на Крайнем Севере, полагался дополнительный 18-дневный отпуск, в приравненных к нему местностях — 12-дневный. Один рабочий год в суровых климатических зонах засчитывался за полтора. В 1967 г. за каждые полгода работы на Крайнем Севере и за каждый год на других территориях с его статусом вводились надбавки к ставкам, возраставшие от 10 до 60 %. При перезаключении трудового договора рабочим и служащим выплачивалось единовременное пособие, равное половине месячной зарплаты. За 15-летний стаж на Крайнем Севере и 20-летний — в равнозначных ему районах пенсия по старости для мужчин назначалась в 55 лет, женщин — в 50. В рамках ТПК решались также социально-бытовые проблемы. За 1965–1980 гг. в Сибирском регионе вошли в строй многоэтажные благоустроенные дома общей площадью 143,3 млн. кв. м. В 1960 г. размер жилплощади на одного горожанина достигал 5,9 кв. м., в 1980 г. — от 11,7 до 12,4 кв. м. [36, с. 154, 167, 168]. В частности, в зоне БАМа было построено 45 городов и поселков с комфортным жильем, обширной сетью магазинов, столовых, школ, детсадов, больниц и т. п. [3, с. 122]. Благодаря социальной политике правительству удалось переломить негативную миграционную ситуацию на востоке страны. Если в 1956–1975 гг. в ходе переселенческого движения Сибирь потеряла 1452,4 тыс. чел., то в 1976–1990 гг. — получила 942,2 тыс. чел. [46, с. 121]. Особенно прочно в ней оседала молодежь из ударных комсомольских отрядов. В начале 1990-х гг. способы укрепления новых трудовых коллективов в регионе быстро утратили эффективность в связи со стартом рыночных реформ.

Экономическое освоение обширных территорий за Уралом требовало стимулирования продуктивного труда. Во второй половине 1950-х гг. на предприятиях была проведена унификация тарифных сеток и ставок. Возросла роль основного заработка, произошел переход от прогрессивной к премиальной сдельщине. На основе сочетания материального поощрения с идеей скачка в «светлое» будущее в СССР развернулось движение «Учиться, работать и жить по-коммунистически!». К 1961 г. в него включилось около одной пятой рабочих Сибири, к 1980 г. — примерно две трети. Однако число передовиков, реально обеспечивавших рост выработки, оставалось невелико. В начале 1960-х гг. во Всесоюзном обществе рационализаторов и изобретателей состояло 1,7 % трудящихся, в начале 1980-х гг. — 6,4 % [43, с. 208, 211]. Причины низкого удельного веса новаторов лежали в плоскости государственной политики в сфере оплаты труда. В 1967 г. минимальный размер заработной платы рабочих и служащих был установлен на уровне 60 руб., 1972 г. — 70 руб. Его увеличение сопровождалось механическим повышением тарифных ставок, снижением разницы в зарплате между низко- и высококвалифицированным персоналом. Если в середине 1950-х гг. в промышленности преобладали тарифные сетки с диапазоном 1:3,6, то в начале 1970-х гг. — 1:1,71. Расширение прослойки высокооплачиваемых работников происходило за счет опережающего роста заработков в добывающих отраслях сибирских ТПК. В 1960 г. нефтяники зарабатывали на 17,8 и 12,9 % больше, чем приборо- и автомобилестроители, в 1985 г. — на 30,0 и 27,5 % [47, с. 190–192]. «Длинный нефтяной» рубль являлся одной из причин ослабления позиций высокотехнологических сегментов экономики. Снижение популярности рабочих профессий, переизбыток дипломированных специалистов, расширение потребностей населения в условиях товарного дефицита и социальных проблем, разочарование в коммунистической идеологии лишь усиливали несостоятельность господствовавшей макроэкономической стратегии. В 1961–1965 гг. производительность труда в народном хозяйстве СССР ежегодно увеличилась на 6,1 %, оплата — 15,0 %, в 1981–1985 гг. — 3,1 и 10,2 % [47, с. 233, 234; 48, с. 8, 387; 49]. Снижение среднегодового прироста выработки при опережающем повышении зарплаты свидетельствовало об ослаблении эффективности стимулов к производственной деятельности к началу «перестройки».

Во второй половине 1950-х — 1980-е гг. в восточных районах СССР сформировалась и получила развитие позднесоветская стратегия мобилизационной занятости, в которой преобладали ординарные практики управления трудовыми ресурсами. Ее кризис и демонтаж в последнее десятилетие существования советского государства обусловливались, как противоречиями социально-экономического развития страны, так завершением масштабного индустриального освоения Сибири к началу 1990-х гг.

Выводы. Вконце XIX — XX вв. эволюция стратегии мобилизационной занятости в России была органично связана с политикой имперского и советского государства по модернизации восточных окраин страны. Возникнув изначально в рамках одного индустриального сверхпроекта, эта стратегия в дальнейшем приобрела черты системного явления, воспроизводившегося в различных формах российской властью и обществом на протяжении нескольких десятилетий. Данный процесс периодически поддерживался властными импульсами в связи с необходимостью ответа на глобальные вызовы, в том числе путем развития в Сибири высокотехнологичных производительных сил. Наращивание этих сил осуществлялось за счет мобилизации людских ресурсов, которой способствовали динамично изменявшиеся механизмы регулирования общероссийского и регионального рынка труда, носившие многовариативный характер. Однако после полного отката экономики к траектории освоения ресурсных богатств и исчерпания человеческого потенциала экстенсивного развития государственная стратегия мобзанятости утратила эффективность и была отправлена на «свалку истории» в ходе радикального слома советского индустриального общества.

Литература:

1. Гончаров Г. А. «Принуждение к труду» и «принудительный труд» в социально-экономической политике первых десятилетий советской власти (1917–1940) // Мобилизационная модель экономики: исторический опыт России XX века. Сборник материалов II Всероссийской научной конференции. Челябинск, Энциклопедия, 2012. С. 540–546.
2. Тимошенко А. И. Мобилизационные решения в хозяйственном развитии Сибири в 1920–1930-е годы // Мобилизационная модель экономики: исторический опыт России XX века. Сборник материалов II Всероссийской научной конференции. Челябинск, Энциклопедия, 2012. С. 400–410.
3. Тимошенко А. И. Государственная политика формирования и закрепления населения в районах нового промышленного освоения Сибири в 1950-е — 1980-е гг.: планы и реальность. Новосибирск, Сибирское научное издательство, 2009. 174 с.
4. Борзунов В. Ф. Пролетариат Сибири и Дальнего Востока накануне первой русской революции (по материалам строительства Транссибирской магистрали, 1891–1904 гг. М., Наука, 1965. 198 с.
5. История рабочего класса Сибири: Рабочий класс Сибири в дооктябрьский период. Новосибирск, Наука, 1982. 459 с.
6. Шиловский М. В. Первая мировая война 1914–1918 гг. и Сибирь. Новосибирск, Автограф, 2015. 330 с.
7. Маркевич А. М. Стимулы к труду в металлургической и металлообрабатывающей промышленности России в годы Первой мировой войны. На примере Московского металлического завода (завод Гужона) // Экономическая история. Обозрение. Вып. 6. М., 2001. С. 64–84.
8. Прошин В. А. К вопросу о проведении всеобщей трудовой повинности в Сибири в период «военного коммунизма» (конец 1919–1921 гг.) // Вопросы истории советской Сибири. Томск, Б.и., 1980. С. 46–62.
9. Московский А. С. Рост культурно-технического уровня рабочих Сибири (1920–1937 гг.). Новосибирск, Наука, 1979. 349 с.
10. Цысь В. В. Трудовые армии периода Гражданской войны. Монография. В 2 ч. Нижневартовск, Изд-во Нижневарт. гуманит. ун-та, 2009. Ч. 2. 231 с.
11. Ильюхов А. А. Политика Советской власти в сфере труда (1917–1922 гг.). Смоленск, Изд-во Смол. гос. пед. ун-та, 1998. 270 с.
12. Постников С. П., Фельдман М. А. Социокультурный облик промышленных рабочих России в 1900–1941 гг. М., РОССПЭН, 2009. 367 с.
13. История рабочего класса Сибири: Рабочий класс Сибири в период строительства социализма (1917–1937 гг.). Новосибирск, Наука, 1982. 425 с.
14. Московский А. С. Формирование и развитие рабочего класса Сибири в период строительства социализма. Новосибирск, Наука, 1968. 308 с.
15. Озеров Л. С. Комсомол на новостройках довоенных пятилеток // Вопросы истории. № 12. Декабрь 1958. С. 132–151.
16. Исаев В. И. Быт рабочих Сибири. 1926–1937 гг. Новосибирск, Наука, 1988. 240 с.
17. Журавлев С. В., Мухин М. Ю. Крепость социализма: повседневность и мотивация труда на советском предприятии, 1928–1938 гг. М., РОССПЭН, 2004. 258 с.
18. Государственный архив Новосибирской области (ГАНО). Ф. 1030. Оп. 1. Д. 25.
19. ГАНО. Ф. П-22. Оп. 3. Д. 985.
20. Российский государственный архив экономики (РГАЭ). Ф. Р-7516. Оп. 1. Д. 1449.
21. Тимошенко А. И. Проблемы формирования рабочих кадров Сибири в годы первых пятилеток в условиях мобилизационной экономики // Иркутский историко-экономический ежегодник. Сб. науч. трудов. Иркутск, 2009. С. 233–238.
22. История рабочего класса Сибири: Рабочий класс Сибири в период упрочения и развития социализма. Новосибирск, Наука, 1984. 376 с.
23. Исаев В. И. Молодежь в трансформирующемся обществе: условия и механизмы социализации. Новосибирск, Изд-во НГУ, 2003. 242 с.
24. РГАЭ. Ф. Р-8044. Оп. 1. Д. 2349.
25. Из докладной записки Госплана СССР в СНК СССР о ходе выполнение третьего пятилетнего плана развития народного хозяйства от 4 октября 1940 г. // История индустриализации СССР 1938–1941 гг. [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://istmat.info/node/9332
26. ГАНО. Ф. П-4. Оп. 6. Д. 38.
27. Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Ф. Р-9517. Оп. 1. Д. 25.
28. Шевченко В. Н. Сибирский арсенал Победы: становление и развитие оборонной промышленности Сибири в годы Великой Отечественной войны. Красноярск, Изд-во Красноярского гос. аграрного ун-та, 2008. 448 с.
29. Исупов В. А. Главный ресурс Победы: Людской потенциал Западной Сибири в годы Второй мировой войны (1939–1945 гг.). Новосибирск, ИД «Сова», 2008. 378 с.
30. Савицкий И. М. Важнейший арсенал Сибири: развитие оборонной промышленности Новосибирской области в годы Великой Отечественной войны. Новосибирск, Изд-во СО РАН, 2005. 449 с.
31. ГАНО. Ф. 11. Оп. 4а. Д. 201.
32. Чирков А. Д. Квопросу о подготовке квалифицированных рабочих в Сибири (1941–1945) // Народы Сибири в Великой Отечественной войне. Кызыл, 1973. С. 68–71.
33. Шевченко В. Н. Создание оборонной промышленности Красноярского края в годы Великой Отечественной войны. Красноярск, СибГАУ, 2005. 194 с.
34. ГАРФ. Ф. Р-7507. Оп. 1. Д. 206.
35. Папков С. А. Карательное правосудие на трудовом фронте в СССР в 1941–1945 гг. // Вопросы истории. 2011. № 12. С. 71–80.
36. Букин С. С., Исаев В. И. Жилищная проблема в городах Сибири (1920–1960-е гг.). Новосибирск, Параллель, 2009. 198 с.
37. ГАРФ. Ф. Р-7678. Оп. 7. Д. 129.
38. ГАРФ. Ф. Р-7678. Оп. 7. Д. 175.
39. Савицкий И. М. Оборонная промышленность Новосибирской области. Опыт послевоенного развития (1946–1963 гг.). Новосибирск, Олсиб, 1996. 316 с.
40. Бикметов Р. С. Использование спецконтингента в создании и наращивании экономического потенциала Кузбасса в конце 1920-х — второй половине 1950-х гг. Дис. … д-ра. ист. наук. URL: http://www.dissercat.com/content/ispolzovanie-spetskontingenta-v-sozdanii-i-narashchivanii-ekonomicheskogo-potentsiala-kuzbas
41. Соколов А. К. Принуждение к труду в советской промышленности и его кризис (конец 1930-х — середина 1950-х гг.) // Экономическая история: Ежегодник. 2003. М., ИРИ РАН, 2004. С. 74–99.
42. Народное хозяйство СССР. 1922–1972. Юбилейный статистический ежегодник. М., Статистика, 1972. 848 с.
43. История рабочего класса Сибири: Рабочий класс Сибири. 1961–1980 гг. Новосибирск, Наука, 1986. 358 с.
44. Тимошенко А. И. Проблемы формирования индустриальных кадров для территориально-производственных комплексов Сибири в 1950–1980 гг. // Иркутский историко-экономический ежегодник. Иркутск, Изд-во БГУЭП, 2013. С. 267–276.
45. Районные коэффициенты оплаты труда, установленные в районах Крайнего Севера и приравненных к ним местностям. URL: http://nalogobzor.info/2015_nalogi/buhuchet/rajonnye_koehfficienty_k_oplate_truda-ustanovlenny.pdf
46. Метелев С. Е., Виноградов В. Г., Албастова А. Р., Метелев И. С. Особенности формирования трудового потенциала Сибири. Монография. Омск, Омский ин-т Российского гос. торг.-эконом. ун-та, 2008. 127 с.
47. Труд в СССР. Статистический сборник. М., Финансы и статистика, 1988. 302 с.
48. Народное хозяйство СССР в 1990 г. Стат. ежегодник. М., Финансы и статистика, 1991. 752 с.
49. Сведения о среднемесячной заработной плате за период с 1960 по июнь 1997 года // Электронный фонд правовой и нормативно-технической документации [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://docs.cntd.ru/document/901818727