Проблема ментального измерения категории «правовых презумпций» в юридической науке носит исключительно фрагментарный характер. Между тем, не следует упускать из виду тот факт, что «для адекватной интерпретации любой знаковой системы – от произведения искусств до системы научных понятий общественных наук – требуется общий контекст, который, как известно, и представляет собой воплощение идеальных, ценностных, духовных граней личного знания»[8, с. 20], иными словами рассмотрение феномена правовых презумпций в системе этно-ментальных координат не только создает основу для его концептуального понимания, но и определяет смысловые контуры будущих исследований.
Так, презумптивные положения как правовые явления возникают и развиваются в системе этно-ментальных координат, включающих в себя как неосознанные, коллективно-бессознательные архетипические элементы, так и осознанные структурные компоненты, к числу которых можно отнести образы, представления, ценности, установки. В этой связи возникает вопрос: в какой мере осознанные и коллективно-бессознательные элементы правового менталитета влияют на формирование презумптивных положений?
Правовые презумпции являются логическими конструкциями, в которых актуализируются социально-правовой опыт, юридические знания и ценностно-правовые ориентации, то есть, по сути, они являются отражением осознанных структурных компонентов правового менталитета. Можно сказать, что они служат «исходным материалом» для построения правовых презумпций, однако, сам процесс конструирования всецело обусловлен бессознательными элементами правового менталитета, в том числе «внутренней склонностью, основанной на психологических мотивах и определяемой бесчисленным множеством индивидуальных условий»[2, с. 19]. Таким образом, правовые презумпции в ментальном измерении представляют собой синтез сознания и бессознательного, специфическую комбинацию рационального и эмоционального.
Вообще, соотношение категорий «ментальность» и «презумптивное положение» можно выразить следующей формулой: правовой менталитет создает основу для возникновения, проявления и трансформации презумптивных положений, в то время как последние являются одним из средств его материализации, «привязки» к реальным условиям.
При рассмотрении же особенностей проявления идеи национальной ментальности в отечественной системе правовых презумпций целесообразно использовать следующие параметры:
отношение к праву и справедливости;
религиозное сознание;
отношение к труду и к собственности.
Так, в России исторически сложилось своеобразное отношение народа к праву. И.А. Покровский писал: «… мы свысока и с презрением относимся к праву. Мы целиком в высших областях этики, в мире абсолютного, и нам нет никакого дела до того в высокой степени относительного и несовершенного порядка человеческого общения, которым является право»[9, с. 56].
Русский народ всегда стремился более к справедливости, чем к законности, к правде, чем к праву, полагая, что именно справедливость и правда обладают потенциалом, необходимым для обеспечения нормального функционирования общества, иными словами являются той нравственной основой, на которой должны строиться взаимоотношения людей.
Отечественный историк В.О. Ключевский, оправдывая пренебрежительное отношение русского человека к праву, отмечал: «Не я виноват, что в русской истории мало обращают внимание на право: меня принудила к тому русская жизнь, не признававшая никакого права»[6, с. 68].
В России поиск идеального, совершенного, справедливого неизбежно приводит к отторжению права, поскольку оно в русском сознании не способно стать нравственным идеалом, в отличие от правды. «Всякий раз, - писал Н.К. Михайловский, - когда мне приходит в голову слово «правда», я не могу не восхищаться его поразительной внутренней красотой... Кажется, только по-русски истина и справедливость называются одним и тем же словом и как бы сливаются в одно великое целое»[3, с.17].
Русскому человеку свойственно решать споры, разбираться «по совести», потому как это гораздо важнее, чем по закону. Представление русского народа о справедливости, которое a priori не совпадает с его представлениями о праве, законе, привело к тому, что презумпция «dura lex, sed lex» (закон суров, но это закон) в российском праве обладает исключительно формальным характером: постулат римского права о необходимости соблюдения даже плохих законов, имеющий фундаментальное значение в большинстве западных правовых систем, на ментальном уровне продолжает оставаться чуждым русскому человеку.
Что касается вопроса о влиянии религиозного сознания на формирование категории презумптивных положений в отечественном праве, то следует отметить, что еще Р. Иеринг обращал внимание на то обстоятельство, что «всюду, где право впервые выступает в истории, является оно в связи с другой силой, которая, давая ему печать высшего посвящения, избавляет его от смены интересов и целей, от критики разума и от произвола голой силы, отодвигает его в известную благоговейную, недосягаемую даль — всюду является оно в связи с религией»[4, с. 228].
Исторически сложилось так, что в России именно религиозное сознание оказало сильнейшее воздействие на формирование правовых представлений, иными словами русская ментальность предопределила наличие неразрывной связи права с нравственными духовными началами, особенно с христианской православной добродетелью.
«Религиозно возбужденное чувство востока внимает этому голосу Божества повсюду, во всех отношениях и повелениях, как права, так и нравственности; сферы права, нравственности и религии здесь совсем не достигают самостоятельности, идея божественной воли ставит всех их на одну линию»[4, с. 228].
Древнерусское право, так уж повелось, было неотделимо от религии, поскольку человек был погружен в нее: религиозные нормы, содержащие в себе правила общежития, простому русскому человеку были интуитивно ближе, доступнее и понятнее, чем рациональные конструкции правовых норм. Доминирование нравственного права над юридическим отличает русское сознание от западного, для которого характерно то, что «в веру вторгается логически-рациональное мышление юриста, отношение к Богу в значительной степени освобождается от эмоций и подчиняется здравому смыслу, а сам Бог подчиняется праву»[10].
Так, Р. Иеринг, указывал на то, что в римском праве сосуществовали два противопоставляющих себя друг другу начала: Fas, который заключает в себе религию, «насколько она принимает правовую форму», и jus – установление человеческое, покоящееся на всеобщем соглашении народа, причем «Fas ом, смотрит римское право на восток, jus ом на запад...»[4, с. 229].
Действительно, в контексте древнерусского права, «закон» - это, в большей степени, Fas, чем jus. Он представляет собой своеобразный синтез христианских догм и юридических установлений, с акцентом на первую составляющую. Так, Св. Иоанн Дамаскин писал, что закон не только заповедь Бога, но и проявление его воли, направляющей людей на благо в земной жизни. А этим занимается земная власть. Отклонение от закона в таком совокупном понимании есть грех, в который толкает людей враг рода человеческого [5, с. 326-327]. Подобная интерпретация права и закона, естественно сказалась и на содержании ряда презумптивных положений, особенно презумпции добросовестности. Так, если западное право предполагает нейтральность договора, иными словами отсутствие оценочной природы, то российская ментальность преломляет презумпцию добросовестности через призму православия, а именно предполагает обязательную оценку договора, и если он греховен (а греховным является договор, не закрепленный крестоцелованием), то он выполняться не должен.
Рассматривая связь категории презумптивных положений с религиозным сознанием, также необходимо отметить, что еще Г.Ф. Дормидонтов, исследуя природу правовых презумпций, констатировал, что в их основе лежат верование и/или знание[2, с. 19]. Русскому человеку свойственно при выдвижении презумптивных положений руководствоваться более верой, чем знанием, причем вера, зачастую проявляется в своих, так называемых «низших формах», которые «имеют свое начало в наших аффектах склонности и отвращения (симпатии и антипатии)»[2, с. 18].
Особенности функционирования правовых презумпций, безусловно, также проявляются в отечественных правовых представлениях о таком фундаментальном элементе политико-правовой действительности как собственность. Рассматривая место и роль института частной собственности в цивилизованных формах жизни, В.И. Костин констатирует: «Собственность является основой любого общества. Она определяет суть экономической формации общества, его политический и правовой статус, является средством удовлетворения интересов и потребностей граждан, их объединений, а также всего общества в целом. Более того, собственность порождает экономическую свободу в отношениях с другими людьми. Проблема собственности – это проблема свободы, которая дает и определяет власть человека над самим собой. Лишить человека собственности значит его десубъектировать, расчеловечить. Человек-собственник – это свободный человек, ибо личность человека (его персона) возможна лишь при персонификации всего того, что создано человеком и природой. Только при этом условии человек становится личностью, обладающей реальным правом и возможностью принимать решения относительно своего настоящего и будущего»[7, с.170].
Так, идеология западного христианства, презюмирует труд и частную собственность высшим благом и, как следствие, ратует за отстаивание личностью своих прав и свобод. Православие же, напротив, превознося «свободный аскетический труд… стремление к нестяжанию и бедности»[1, с. 348], в сознании русского человека формирует негативное, опасливое отношение к институту частной собственности. Такое отношение выступает гарантией того, что русский человек в своей жизни будет следовать идее обязанности, а не прав.
Безусловно, иллюстрацией подобной ситуации является отторжение отечественной ментальностью такой прогрессивной правовой конструкции западной цивилизации как презумпция beati possidentes (блаженны имеющие, обладающие имуществом).
Итак, этно-ментальное исследование выявило связь, существующую между идеей национальной ментальности и категорией правовых презумпций, создав тем самым предпосылки, необходимые для переосмысления места и роли презумптивных положений в механизме правового регулирования.
- Литература:
Булгаков С.Н. Православие. Очерки учения православной церкви. Киев: "Лыбидь", 1991.
Дормидонтов Г.Ф. Классификация явлений юридического быта, относимых к случаям применения фикций: Юридические фикции. Презумпции. Скрытные, символические, притворные и мнимые действия. Фидуциарные сделки. Казань: Тип. Император. Ун-та, 1895.
Зеньковский В.В. История русской философии. Т. 1. Ч.1. Л.: «Эго», 1991.
Иеринг Р. Дух римского права по различным ступеням его развития. Ч. 1. СПб.: Тип. В. Безобразова и Ко, 1875.
Св. Иоанн Дамаскин. Точное изложение православной веры. М. — Ростов н/Д., «Приазовский край», 1992.
Ключевский В.О. Афоризмы. Исторические портреты. Дневники. М., 1993.
Костин, В.И. Институт частной собственности и цивилизованные формы жизни // Актуальные проблемы правоведения: научно-теоретический журнал. Самара, 2002. №2.
Овчинников А.И. Социокультурная самобытность правового мышления и юридическая этнология // Юристъ-Правоведъ. 2003. №1.
Туманов В.А. Правовой нигилизм в историко-идеологическом ракурсе // Государство и право. 1993. №3.
фон Халем Ф. Историко-правовые аспекты проблемы Восток-Запад [Электронный ресурс] // Форум новейшей восточноевропейской истории и культуры - Русское издание. 2004. № 1. URL: http://www1.ku-eichstaett.de/ZIMOS/forum/inhaltruss1.htm (дата обращения:18.01.2004)
