Статья посвящена функционированию института мер процессуального принуждения, точнее, его прообраза на этапе существования Древнерусского государства. Основной акцент поставлен на регламентации мер процессуального принуждения в нормах основного источника права рассматриваемого периода — Русской Правде. Рассмотрены мнения ряда исследователей и сформулированы авторские выводы по различным вопросам института мер процессуального принуждения в период Древней Руси.
Ключевые слова: меры процессуального принуждения, Русская Правда, Древняя Русь, порука, задержание.
Изучение и анализ исторического прошлого предоставляет возможность и соответственно служит эффективным инструментом понимания явлений сегодняшнего дня, перспектив к пониманию намечающихся тенденций и теоретического осмысления на историческом фундаменте любой отрасли науки как результат логического и последовательного исторического процесса. В данной научной работе будет проведен анализ становления, и развития института мер процессуального принуждения в уголовном судопроизводстве Древней Руси. Также важным будет отметить, что упоминая о мерах процессуального принуждения в период Древней Руси, не имеется в виду меры принуждения в полном сегодняшнем их понимании, несомненно, речь будет идти о прообразах правовых предписаний, необходимых для эффективного функционирования уголовного процесса того исторического периода.
В науке зарождение русского уголовного процесса, равно как и уголовно-процессуального законодательства России, принято отождествлять с первым письменным правовым документом Древнерусского государства — Русской Правдой [9].
Относительно вопроса становления в России мер процессуального принуждения мнения в научной среде разделяются.
Ряд исследователей считают, что в Русской Правде отсутствовали нормы, касающиеся мер процессуального принуждения [8; 3; 1]. Здесь стоит отметить, что правовые нормы относительно мер процессуального принуждения напрямую как предписания стали формироваться уже последние столетия российской истории.
Относительно периода Древнерусского государства, на наш взгляд, стоит говорить исключительно о нормах, которые не были заложены законодателем в качестве мер процессуального принуждения, за редким исключением, а стоит говорить о прообразах правовых предписаний, устанавливающих в той или иной степени правовое принуждение.
На наш взгляд, это объясняется тем, что юридическая техника была на соответствующем историческому периоду уровне и, как правило, меры уголовно-процессуального принуждения использовались в качестве фигуры умолчания, как нечто «само собой разумеющееся».
Данной позиции о том, что меры процессуального принуждения уже использовались в уголовном процессе Древнерусского государства XI-XII вв., придерживаются такие ученые как И. А. Пикалов [4] и М. Ф. Владимирский-Буданов [2].
Так, И. А. Пикалов отмечает, что в Русской Правде (в краткой редакции) уже можно заметить данные о существовании мер уголовно-процессуального пресечения [4]. Например, в ст. 38 указано, что «аще убьють татя на своем дворе, любо у клети, или у хлева, то тои убит; аще ли до света держать, то вести его на княжь двор; а оже ли убьють, а люди будуть видели связан, то платити в немь» [4].
Таким образом, речь идет о том, что если субъекта правонарушения не убили на месте, то его задерживают для княжеского суда. При этом И. А. Пикалов отмечает, что срок нахождения злоумышленника можно рассматривать как прообраз такой меры как заключение под стражу и также он отмечает, что отсутствие прямых норм о мерах принуждения зависели не только от уровня юридической техники, но и тем, что такие ситуации разрешались в соответствии с обычаями [4].
Наличие в Русской Правде мер процессуального принуждения также подтверждается, на наш взгляд, и ст. 108 Пространной редакции Русской Правды: «аже кто своего холопа самъ досочиться въ чьемь любо городe, а будеть посадникъ не ведалъ его, то, поведавше ему, пояти же ему отрокъ от него и шедше оувязати и, и дати ему вязебную 10 кунъ, а переима нетуть; аче оупустить и гоня, а собе ему пагуба, а платить в то никто же, тем же и переима нетуть» [5].
В вышеуказанном случае речь идет о прямом задержании бежавшего холопа и в дальнейшем возвращении его к хозяину. С точки зрения того, что холоп на данный исторический период больше представлял собой некую вещь, а не личность, то можно говорить, что ст. 108 Пространной редакции Русской Правды не устанавливает меру процессуального принуждения, а всего лишь говорит о собственности. Однако так или иначе Русская Правда напрямую содержит норму, которая регламентирует меру процессуального принуждения — задержание.
Как мы отметили ранее М. Ф. Владимирский-Буданов также полагает, что уже в Русской Правде можно заметить первые упоминания о мерах процессуального принуждения. По его мнению, «в большой массе случаев договор, очевидно, не может быть заключен между сторонами; таковы почти все обвинения в преступлениях, когда ответчику всегда выгодно уклониться от суда. Тогда вместо договора истцу позволялось связать ответчика и вести его на княжий двор. Возможные при этом злоупотребления силы отстранялись законами: если окажется, что человек связан «без вины», то истец платит большой штраф (Рус. Пр., Кар. 90, 135; Дог. 1195 г., ст. 4; Дог. 1229 г., ст. 20)» [2].
Также М. Ф. Владимирский-Буданов отмечает такую интересную деталь о том, что «уже в эпоху Русской Правды, а тем более в эпоху судных грамот арест мог быть произведен не иначе, как по уполномочию власти. Арест всегда мог быть заменен порукой» [2].
На наш взгляд, такая мера как арест в эпоху Древней Руси носила редкий характер применения, так как арест, в сущности, предполагает собой заключение под стражу, что в данный исторический период было выполнить фактически невозможно, так как отсутствовали такие важные институты как следствие и содержание под стражей.
Как указано выше в Древней Руси практиковалось такая мера как поручительство — порука. Так, ст. 13 Русской правды в Краткой редакции закрепляет следующее: «если кто опознает у кого-либо (свою пропавшую вещь), то ее не берет, не говори ему — это мое, но скажи ему так: пойди на свод, где ты ее взял. Если тот не пойдет, то пусть (представит) поручителя в течение 5 дней» [7].
Н. Д. Ратников также отмечает, что в период X-XV вв., как правило, применялась такая мера процессуального принуждения как порука. Это было связано тем, что у единой общины не было острой необходимости применять меру принуждения в форме лишения свободы [6].
Резюмируя, можно сформулировать вывод о том, что в Древнерусском государстве уже существовал довольно эффективный институт мер процессуального принуждения, и исходя из вышесказанного, в первую очередь он регулировался обычным правом, так как нечто «само собой разумеющееся» в тесных общинах Древней Руси.
Литература:
- Бушная Н. В. Проблемы применения мер процессуального принуждения в стадии предварительного расследования: Дис. … канд. юрид. наук. Волгоград, 2005. 239 c.
- Владимирский-Буданов М. Ф. Обзор истории русского права. М.: ИД «Территория будущего», 2005. 800 с.
- Гайнов И. Д. История становления и развития мер уголовно-процессуального принуждения в России (13–19 века) // Вестник Казанского юридического института МВД России. 2012. № 4. С.107–112.
- Пикалов И. А. Становление института мер процессуального принуждения в уголовном судопроизводстве России (исторический аспект). М.: Юрлитинформ, 2010. 168 с.
- Пространная Русская Правда (по Троицкому списку второй половины XIV в.) // Официальный сайт МГУ им. М. В. Ломоносова. Режим доступа: http://www.hist.msu.ru/ER/Etext/RP/prp.htm (дата обращения: 02.11.2019).
- Ратников Н. Д. Развитие мер пресечения, применяемых к обвиняемым в совершении преступлений в Древнерусском государстве // Территория науки. 2013. № 6. С. 164–168.
- Русская Правда в Краткой редакции // Хронос. Всемирная история в интернете. Режим доступа: http://hrono.ru/dokum/1000dok/pravda72.php (дата обращения: 02.11.2019).
- Ткачёва Н. В. Меры пресечения, не связанные с заключением под стражу, в уголовном процессе России: монография / Научный редактор А. В. Кудрявцева. Челябинск: Изд-во ЮУрГУ, 2004. 192 с.
- Яковлева Л. В. История становления уголовно-процессуального законодательства в России // Историческая и социально-образовательная мысль. 2017. № 6. С. 100–103.
