К вопросу о "вещном" в контексте русской литературной венецианы второй половины ХХ века: алиментарные образы

«Смена социальной и общекультурной парадигм конца ХХ в. закономерно приво­дит к закреплению новой модели трансформированного «итальянского мифа», приобре­тающего особого рода объёмность: будничное, «вещное» выполняет здесь функцию недо­стающей грани, замыкающей триаду «природное» – «культурное» – «бытовое» [1, с. 81]. По мнению исследователя, репрезентантами данной модели являются об­разы вещей и еды. В рамках данной статьи мы рассмотрим алиментарные образы в вене­цианском тексте ХХ века. ¹

Согласно имеющимся у нас данным, исследования в области алиментарной образ­ности в венецианском тексте не носили широкого характера. Некоторые наблюдения были продемонстрированы в монографическом исследовании С.Константиновой, работа кото­рой частично цитировалась выше. Исследователь рассматривает вещные и гастрономиче­ские образы с точки зрения итальянского текста Е. Рейна (на материале стихотворений «Рынок подержанных вещей в Риме» и «Продуктовый рынок во Флоренции»). Анализи­руя данные тексты, С.Л. Константинова справедливо отмечает, что предметно-гастроно­мическая образность "замещает собой культурное пространство Италии, сдвигая и как бы накладываюсь на него" [1, с. 81].

Однако в исследовательском фокусе С.Л. Константиновой не находятся «вене­цианские» стихотворения поэта, в которых алиментарные образы представлены в той или иной степени: «Спичечный коробок», «Отель «Гритти», «Через окуляр». Следует отме­тить, что образы еды и питья не репрезентированы столь широко в «венецианской» ли­рике Рейна, однако несут на себе определённую смысловую нагрузку, вплетённую в канву венецианского текста второй половины XX века. Наиболее частотным алиментарным об­разом в представленных стихотворениях является граппа².

Образ граппы в венецианском тексте Рейна приобретает статус сигнатуры³. Сле­дует отметить его эксплицитную и имплицитную реализацию в анализируемых стихотво­рениях поэта. Первая форма воплощения образа граппы, наиболее явная, актуализирована в стихотворении «Спичечный коробок» и рассмотрена наряду с другой «пищевой» сигна­турой венецианского текста – образом кофе, причём оба слова заключены в кавычки: Рюмка «граппы» и чашечка черного «мокко». По всей вероятности, это вызвано жела­нием автора, с одной стороны, придать анализируемым образам аттрактивный характер, с другой — подчеркнуть их "инакость".

Второй способ воплощения образа граппы в анализируемых текстах реализуется через мотив опьянения в венецианском локусе. Возможно, это связано с ностальги­ру­ющим настроением, актуализированным в компаративистском ключе: «евонная граппа — наша водка» («Отель «Гритти», «Флориан», «Через окуляр»):

Я объясняю бармену,
Как хорошо в России.
И то, чту наша водка,
Куда евонной граппе.

Мотив опьянения, сопутствующий образу алкоголя в целом, реализуется через со­ответствующие глагольные формы:

Так пойдем к Риальто и на рынок
и всего лишь
встретимся в ночи у «Флориана»,
поддадим серьезно.

Может, это будет слишком рано
или поздно.

или:

Вот так в отеле “Гритти”
Увидел я его.
Он тяпнул рюмку водки,
Спасибо не сказал.

Помимо граппы как характерно итальянской разновидности алкоголя, в венециан­ском текста Рейна упоминается образ пива — "общемирового" напитка. В данном случае оно является медиатором между двумя культурами и приобретает иное звучание по отно­шению к фигуре лирического героя, для которого не представляется возможным найти консенсус в диаде "евонная граппа — наша водка":

Сто лет тому назад в гостинице районной,
с палаткою пивной в одно объединенной,
мы жили вместе с ним. И рано по утрам…

Тот же образ находим в "венецианском" творчестве А. Пурина:

И вот, чудовище с пивною

тупой жестянкой в кулаке,

мешая хмель с немой виною,

на гниловатом поплавке.

Венеция Пурина тем не менее вызывает гастрономически-позитивное настроение: поэт наделяет ее эпитетом " сладкая":

Венеция — сладка для ока,
смешной ребяческий уют!
Проси хоть клюквенного сока —
здесь так: и любят, и дают.

Упоминание клюквенного сока здесь представляется нам не случайным: данная ягода – прежде всего российский атрибут, и возможное его нахождение в итальянском ло­кусе свидетельствует об отсутствии ностальгических нот по родине во время пребывания на Апеннинском полуострове и (шире) о родственности двух стран, двух культур, двух менталитетов. В отличие от Е. Рейна А. Пурин не проводит строгой черты между Россией Италией, принимая и понимая вторую:

Там тяжелят карман дукаты
почти игрушечной страны...
Да-да, мы сами виноваты
в том, что незнатны и бедны!

Еда, согласно пуринской концепции, нейтрализирует, смягчает восприятие иной Италии, такой, которая идет вразрез с некоторыми нашими, выкристализованными столе­тиями, представлениями о ней:

Но скоро — в скверике, в таверне,
ломая ложечкой бисквит, —
о бытия прекрасной скверне _
на миг забудем…

"Bино-водочные" образы находят свое развитие в стихотворении В. Васю­хина "Венеция...Высокая вода..." Город здесь представлен как лабиринт, выход из которого один:

Еще один беспомощный зигзаг —

и брошу поиск свежих траекторий.

Венеция, веди скорей в кабак

любителя трактиров и тратторий!

Пока вина домашнего графин

мне не донес нерасторопный малый,

ломаю хлеб или крошу графит

в своих листах, как пилигрим бывалый.

Гастрoнoмическая образность, представленная в ее алкогольной ипостаси, находит

продолжение в стихотворении М. Шмулевича "Венеция"

Можно попробовать водку "Дуче"⁴

или, все в пузырях, "prosecco"⁵...

Кроме того, главная площадь Венеции у Шмулевича метафорично предстает в виде торта, ассоциации с которым небеспочвенны: бело-розовая колористика палаццо Дожей действительно напоминает сладкий десерт:

тебе показали в Венеции —

и кремовый торт Сан Марко,

и сонмы сбежавших из зоопарка

крылатых львов, туристов и голубей,

И небо, воды голубей...

А. Машевский также прибегает к использованию алиментарных образов в своей "венецианской" лирике. В его интерпретации Венеция рассматривается как квинтэссенция съестного и живого:

Плавай, плавай, красота подслеповатая, веками

В илистом бульоне, в этом хрупком чайном блюдце.

Необычная сущность Венеции и материально-прагматическая составляющая жизни сосуществуют в лирических текстах А. Машевского как однопорядковые явления. Вслед­ствие нарочитого "овеществления" образа итальянского города возникает ощущение сни­жения образа Венеции в целом. Эту особенность отмечает и С.Л. Константинова, полагая, что "образно-мотивная схема культивируемого романтиками "итальянского текста" в конце ХХ века теряет свою обязательность, преодолеваемую за счет введения образности особого свойства — не заданной изначально, а являющейся метонимичным выражением (материальным по сути) самой действительности" [1, с. 85].

Возможно, такая гастрономическая детализация, контрастное изображение Вене­ции, по сравнению с классической рецепцией данного образа, связана, во-первых, с жела­нием преломить традицию, что характерно для литературного процесса второй половины ХХ века в целом. Во-вторых, оно определяется стремлением выразить собственный, ори­гинальный авторский стиль.

Подтверждение нашей мысли находим в рассуждениях О.В. Соболевой о традици­онном и новаторском в венецианском тексте анализируемого периода. По мнению исследователя, "во многих текстах прослеживается стремление действовать "от противного", преодолеть традицию и представить свое видение, контрастирующее с общепринятым каноном» [2, с. 187].

Материализация Венеции наблюдается и в стихотворении И. Чиннова "Задуматься, забыться, замечаться", в котором существуют два плана: мир грез, заявленный уже в заглавии, и мир реальный, в котором приходится за все платить, за мечты в том числе. Причем комичность ситуации (и, как следствие, ее снижение) создается благодаря использованию фразы "платить по счетам" в ее прямом смысле:

Задуматься, забыться, замечтаться,

Заслушаться ночной тоски.

Венеция, весна, и ночь, и пьяцца.

Вот — хризантемы, видишь — орхидеи

(Обрывки дыма и туман).

Что ж, посидим, друг другу руки грея.

Нет, волшебство едва ли возвратится,

От лунных чар болят виски

(Платить по счету: кьянти⁶, асти⁷, пицца).

Таким образом, алиментарные образы как репрезентанты категории "вещность" играют весьма значительную роль в восприятии венецианского поэтического текста русской литературы второй половины ХХ века. Являясь одним из ключевых концептов в итальянской художественной картине мира, они выступают в роли "заместителя" культурного пространства Венеции, продуцента имиджа Венеции и Италии в целом, а также медиатора между двумя культурами.

Литература:

1. Константинова, С. Л. "Итальянский текст" русской литературы ХIХ — ХХ вв.. — Псков, 2005. - 160 с.

2. Соболева, О. В. Венецианский текст в современной русской литературе: продолжение и преодоление традиции // Вестник Пермского университета, 2010. — 5 (11). — С. 184 — 188.