Прежде всего, несколько слов для объяснения названия статьи, а вернее, для объяснения нашего перевода названия бодлеровского сборника стихотворений «Les Fleurs du mal». В статье «Цветы зла» ли», опубликованной в № 44 журнала «Молодой ученый» за 2019 год, мы высказали свои аргументы против названия сборника Шарля Бодлера как «Цветы зла» и считаем, что все творческое наследие и вся трагическая жизнь поэта, нашедшая отражение в его поэзии, не заслуживают этой печати раскаленным железом, которая сделала Бодлера для русского читателя певцом «Цветов зла».
В настоящей статье мы попытаемся показать, какой образ поэта проступает сквозь иногда символы, иногда тропы, иногда метафорические образы, которые отличают поэзию Бодлера от любой другой.
Профессор Лев Алексеевич Новиков в своей увлекательной книге «Искусство слова»1) приводит такое высказывание Л. Н. Толстого: «В сущности, когда мы читаем или созерцаем художественное произведение нового автора, основной вопрос, возникающий в нашей душе, всегда такой: «Ну-ка, что ты за человек? И чем отличаешься от всех людей, которых я знаю, и что можешь мне сказать нового о том, как надо смотреть на нашу жизнь?»
Итак, что ты за человек, Шарль Бодлер? Пытаясь ответить на этот вопрос, мы возьмем для анализа уже знакомые читателю «Mœsta et errabunda» и «L' Invitation au voyage» из главы «SPLEEN ET IDEAL» и «Le Crépuscule du matin» из главы «TABLEAUX PARISIENS».2)
Вот оригинал «Mœsta et errabunda»:
«Mœsta et errabunda»,
Dis-moi, ton cœur parfois s’envole-t-il, Agathe,
Loin du noir océan de l’immonde cité,
Vers un autre océan où la splendeur éclate,
Bleu, clair, profond, ainsi que la virginité?
Dis-moi, ton cœur parfois s’envole-t-il, Agathe?
La mer, la vaste mer, console nos labeurs!
Quel démon a doté la mer, rauque chanteuse
Qu’accompagne l’immense orgue des vents grondeurs, De cette fonction sublime de berceuse?
La mer, la vaste mer, console nos labeurs!...
Comme vous êtes loin, paradis parfumé,
Où sous un clair azur tout n’est qu’amour et joie,
Où tout ce que l’on aime est digne d’être aimé,
Où dans la volupté pure le cœur se noie!
Comme vous êtes loin, paradis parfumé!
Mais le vert paradis des amours enfantines,
Les courses, les chansons, les baisers, les bouquets,
Les violons vibrant derrière les collines,
Avec les brocs de vin, le soir, dans les bosquets,
Mais le vert paradis des amours enfantines,
L’innocent paradis plein de plaisirs furtifs,
Est-il déjà plus loin que l’Inde et que la Chine?
Peut-on le rappeler avec des cris plaintifs,
Et l’animer encor d’une voix argentine,
L’innocent paradis plein de plaisirs furtifs?
И вот предложенный нами перевод:3)
«Mœsta et errabunda»
Агата, бывает, что сердце взлетает,
Унося тебя прочь от людских нечистот
В иной океан, что величьем сияет,
Голубыми приливами девственных вод?
Агата, бывает, что сердце взлетает?
Огромное море, поддержи нас в трудах.
Какому демону обязано море
Органом своих песен в стонущих ветрах
И чудесным даром нас баюкать в горе?
Огромное море, поддержи нас в трудах.
Как далеко теперь благоуханный рай,
Где все под ясным небом — радость и любовь,
Любви достойны все, и чувства — через край,
И сладострастие уже волнует кровь!
Как далеко теперь благоуханный рай,..
Но этот чистый рай ребяческих страстей,
Забавы, песни, поцелуи и цветы,
Страданья чутких скрипок в глубине полей,
Вино в кувшинах, танцы, вечера, кусты...
Но этот чистый рай ребяческих страстей,
Рай детства нашего, рай шалостей, проказ,
Уж так ли он далек, как Индия, Китай?
Вернет ли нам его наш жалостливый глас,
Увидим ли его, наш сокровенный рай,
Рай детства нашего, рай шалостей, проказ?
Уже в первой строфе явно слышится голос поэта, протестующего против загрязнения Парижа (l'immonde cité) и воспевающего чистоту незагаженных цивилизацией тропических островов и окружающего их океана, воды которого чисты, как девственность. Эта развернутая антитеза показывает негативное отношение поэта к людям и, вместе с тем, преклонение перед незапятнанной чистотой природы. И неудивительно, что картины детского рая, которые рисует Бодлер в стихотворении, появляются не на улицах и площадях Парижа, а «в глубине полей, где все под ясным небом — радость и любовь». И неудивительно, что этот благоуханный рай, о котором, как о самом дорогом сокровище мира сокрушается поэт, это вовсе не рай парижских борделей и проституток с вином и наркотиками, а «чистый рай ребяческих страстей, рай детства нашего, рай шалостей, проказ». И воспевая этот невинный рай ребяческих страстей, Бодлер с болью понимает, насколько он сам всю свою жизнь был лишен того, о чем пишет. Нелюбовь и равнодушие к себе матери, которые поэт тяжело переживал всю свою жизнь, находят выражение в образе моря, которое даже под аккомпанемент грохочущих ветров обладает даром убаюкивать утомленных в трудах людей. Но это здесь, где «все под ясным небом радость и любовь», любви достойны все. В семье же своего отчима, сенатора Опика, Шарль не знал ни радости, ни любви. И последние две строфы, сливаясь интонационно в единое целое, звучат с таким детским надрывом, с такой надеждой на возможность вернуть этот рай призывами своего детского, «серебряного» голоса, что невольно перед глазами возникает образ поэта, не познавшего в жизни этого рая ребяческих страстей. Конечно, мощным аккордом звучит здесь гипербола «где все под ясным небом — радость и любовь», но с неменьшей силой воздействуют на читателя и на слушателя выбранные поэтом существительные и прилагательные, иногда синонимичные, иногда антонимичные, а иногда выстраивающие развернутые антитезы и метафоры. Уже в первой же строфе мы читаем: «Loin du noir océan de l’immonde cité, vers un autre océan où la splendeur éclate, bleu, claire, profond, ainsi que la virginité?», где черному океану смердящего города противопоставляется другой океан, где la splendeur éclate (величие сияет), bleu (синий), claire (светлый), profond (глубокий), ainsi que la virginité (подобно девственности). La vaste mer (огромное море), rauque chanteuse (хриплая певунья), l’immense orgue (огромный орган), vents grondeurs (ворчливые ветра), fonction sublime (возвышенная миссия), paradis parfumé (благоуханный рай), un clair azur (ясная лазурь), la volupté pure (чистое сладострастие), des amours enfantines (детская любовь), les violons vibrant derrière les collines (скрипки, вибрирующие за холмами), le vert paradis (зеленый рай), l’innocent paradis (невинный рай), plaisirs furtifs (случайные удовольствия), cris plaintifs (жалобные крики), voix argentine (серебряный голос). Вся эта серия существительных с определениями (эпитетами) служит поэту красками для вырисовывания картины детского рая, рая, каким себе представлял его себе Бодлер.
А вот как выглядит стихотворение L'Invitation au voyage в оригинале и в нашем переводе.
Mon enfant, ma sœur,
Songe à la douceur
D’aller là-bas vivre ensemble!
Aimer à loisir,
Aimer et mourir
Au pays qui te ressemble!
Les soleils mouillés
De ces ciels brouillés
Pour mon esprit ont les charmes
Si mystérieux
De tes traîtres yeux,
Brillant à travers leurs larmes.
Là, tout n’est qu’ordre et beauté,
Luxe, calme et volupté.
Des meubles luisants,
Polis par les ans,
Décoreraient notre chambre;
Les plus rares fleurs
Mêlant leurs odeurs
Aux vagues senteurs de l’ambre,
Les riches plafonds,
Les miroirs profonds,
La splendeur orientale,
Tout y parlerait
À l’âme en secret
Sa douce langue natale.
Là, tout n’est qu’ordre et beauté,
Luxe, calme et volupté.
Vois sur ces canaux
Dormir ces vaisseaux
Dont l’humeur est vagabonde;
C’est pour assouvir
Ton moindre désir
Qu’ils viennent du bout du monde.
— Les soleils couchants
Revêtent les champs,
Les canaux, la ville entière,
D’hyacinthe et d’or;
Le monde s’endort
Dans une chaude lumière.
Là, tout n’est qu’ordre et beauté,
Luxe, calme et volupté.
Приглашение в путешествие
Дитя мое, сестра моя,
Представь, в далекие края
Отплыть вдвоем и жить там вместе!
Любить, как дышать,
Любить и умирать
В той стране, что нет чудесней;
Влажные солнца
В ее небесах, как в оконцах,
Полны для меня очарований,
Таких таинственных,
Твоих глаз предательски искренних,
Сияющих сквозь слезы рыданий.
Все там роскошь и красота,
Сладострастие, нега, мечта.
Комоды со шкафами,
Отполированные веками,
Украсили бы нашу спальню;
Редчайшие из цветов,
Сладчайшие из снов
Разлучили бы нас с печалью;
Богатые потолки,
Зеркальные островки,
Восточное великолепие,
Все бы там говорило
С душой, как с любимой,
Языком ее откровений.
Все там роскошь и красота,
Сладострастие, нега, мечта.
Ты видишь, вдоль каналов
Стоят корабли у причалов,
Дремлет их дух бродяжий;
Это в ожидании
Малейшего твоего желания
Собрались они стаей лебяжьей.
Угасающая заря
Одевает поля,
Каналы, огромный город
Гиацинтом и золотом,
Как под волшебным пологом,
Засыпает весь мир, зачарован.
Все там роскошь и красота,
Сладострастие, нега, мечта.
И опять у поэта рисуется образ прекрасной страны, где можно любить, как дышать, где все — роскошь и красота, сладострастие, нега, где даже стоящие у причалов корабли собрались только в ожидании малейшего желания любимой, где город с угасающей зарей засыпает, как под волшебным пологом одетый гиацинтом и золотом, где все говорит с душой на ее родном языке. Сравните со смердящим городом в Mœsta et errabunda, откуда поэт призывает Агату бежать, возможно, в такой же прекрасный уголок природы, так похожий на любимую женщину. Какой образ самого поэта проступает сквозь эти декоративные узоры? Откуда эта жажда бежать подальше в поисках далеких краев, чтобы жить там вместе? Почему не во Франции, почему не в родном ему Париже? Ответ на этот вопрос мы найдем при анализе третьего стихотворения, которое как раз и представляет «TABLEAUX PARISIENS». Здесь же читается по-детски наивная вера поэта, что именно там, и только там, «в той стране, что нет чудесней», и можно быть счастливым. И мы опять возвращаемся к Бодлеру, рано потерявшему любящего и любимого отца, привившего ему революционные идеи, и оказавшемуся после его смерти под солдафонским надзором отчима-контрреволюционера, офицера, а позже генерала императорской армии и сенатора. Обратите внимание на выбор существительных и прилагательных в этом стихотворении, на их тональность. Уже обращение к любимой женщине «Дитя мое, сестра моя» со стороны мужчины, у которого не было ни детей, ни сестер, с одной стороны, настраивает читателя на лирический лад, но с другой стороны, подчеркивает, насколько этих теплых, близких семейных уз ему не хватало в жизни. La splendeur orientale (восточное великолепие); les charmes mystérieux (таинственные очарования); traîtres yeux (предательские глаза), сияющие сквозь слезы рыданий. Превосходная степень прилагательных-эпитетов:
les plus rares fleurs (редчайшие из цветов), ton moindre désir (малейшего твоего желания). А трижды повторяющийся рефрен, усиленный ограничительной конструкцией ne...que, «Là, tout n'est qu'ordre et beauté, luxe, calme et volupté (Все там роскошь и красота, сладострастие, нега, мечта)» как бы отбивает такт, утверждая все сказанное выше, создавая эффект не только своим повтором, но и, возможно, в первую очередь, развернутой гиперболой, которую он содержит. И опять за этой красочной картиной проступает образ ее автора: поэта, имевшего приличную сумму на своем счете в банке, но лишенного права пользоваться этими деньгами и часто просто голодавшего; мужчины, с пятнадцати лет больного сифилисом, что без сомнения наложило свой отпечаток на его отношение к женщинам; сына, всю свою жизнь жаждавшего крупицы материнского внимания, если не любви, но получавшего только холодное равнодушие.
Важное место в творчестве Бодлера занимает Париж. И это понятно: это его родной город, в котором поэт прожил большую часть своей жизни. И естественно поэтому, что в сборнике есть глава TABLEAUX PARISIENS. Но почему все, что связано с Парижем, окрашено у Бодлера в мрачные, пасмурные, иногда зловещие краски? Мы показали, что в проанализированных нами стихотворениях L'Invitation au voyageиMœsta et errabunda, входящих в главу SPLEEN ET IDEAL, явственно прослеживается противопоставление виртуальных райских уголков, каковыми себе представлял их себе поэт, Парижу. В революции 1848 года Бодлер не только сражался на баррикадах вместе с рабочими, но и создал вместе со своими друзьями Шамфлери и Тубэном газету Le Salut public («Общественное спасение»), в которой печатался. Однако крушение революции, недостаточная поддержка, пассивность парижан до такой степени разочаровали Бодлера, что позже он начал испытывать отвращение и к парижанам, и к политике вообще.
Рассмотрим одно из стихотворений из этой главы, например, «Le Сrépuscule du matin», которое мы приведем с переводом Вильгельма Левика:
La diane chantait dans les cours des casernes,
Et le vent du matin soufflait sur les lanternes.
C'était l'heure où l'essaim des rêves malfaisants
Tord sur leurs oreillers les bruns adolescents;
Où, comme un œil sanglant qui palpite et qui bouge,
La lampe sur le jour fait une tache rouge;
Où l'âme, sous le poids du corps revêche et lourd,
Imite les combats de la lampe et du jour.
Comme un visage en pleurs que les brises essuient,
L'air est plein du frisson des choses qui s'enfuient,
Et l'homme est las d'écrire et la femme d'aimer.
Les maisons çà et là commençaient à fumer.
Les femmes de plaisir, la paupière livide,
Bouche ouverte, dormaient de leur sommeil stupide;
Les pauvresses, traînant leurs seins maigres et froids,
Soufflaient sur leurs tisons et soufflaient sur leurs doigts.
C'était l'heure où parmi le froid et la lésine
S'aggravent les douleurs des femmes en gésine;
Comme un sanglot coupé par un sang écumeux
Le chant du coq au loin déchirait l'air brumeux
Une mer de brouillards baignait les édifices,
Et les agonisants dans le fond des hospices
Poussaient leur dernier râle en hoquets inégaux.
Les débauchés rentraient, brisés par leurs travaux.
L'aurore grelottante en robe rose et verte
S'avançait lentement sur la Seine déserte,
Et le sombre Paris, en se frottant les yeux
Empoignait ses outils, vieillard laborieux.
Предрассветные сумерки
Казармы сонные разбужены горнистом.
Под ветром фонари дрожат в рассвете мглистом.
Вот беспокойный час, когда подростки спят,
И сон струит в их кровь болезнетворный яд,
И в мутных сумерках мерцает лампа смутно,
Как воспаленный глаз, мигая поминутно,
И телом скованный, придавленный к земле,
Изнемогает дух, как этот свет во мгле.
Мир, как лицо в слезах, что сушит ветр весенний,
Овеян трепетом бегущих в ночь видений.
Поэт устал писать, и женщина — любить.
Вон поднялся дымок и вытянулся в нить.
Бледны, как труп, храпят продажной страсти жрицы -
Тяжелый сон налег на синие ресницы.
А нищета, дрожа, прикрыв нагую грудь,
Встает и силится скупой очаг раздуть,
И, черных дней страшась, почуяв холод в теле,
Родильница кричит и корчится в постели.
Вдруг зарыдал петух и смолкнул в тот же миг,
В сырой, белесой мгле дома, сливаясь, тонут,
В больницах сумрачных больные тихо стонут,
И вот предсмертный бред их муку захлестнул.
Разбит бессонницей, уходит спать разгул.
Дрожа от холода, заря влачит свой длинный
Зелено-красный плащ над Сеною пустынной,
И труженик Париж, подняв рабочий люд,
Зевнул, протер глаза и принялся за труд.
Первые два стиха словно распахивают перед читателем двери в галерею образов предрассветных сумерек. Они дают нейтральную по стилистической окраске картину, никак не предвещающую тех полотен, которые Бодлер разворачивает дальше. La diane chantait dans les cours des casernes, еt le vent du matin soufflait sur les lanternes (горнист играл зарю во дворах казарм, и утренний ветер задувал фонари). Но вы приближаетесь поближе к этим полотнам, и то, что вы видите, заставляет вас плотнее закутаться в пальто, натянуть шляпу на уши, уткнуться носом в шарф и быстрее, быстрее уйти прочь куда угодно, где скопищe зловредных снов не заставляeт подростков ворочаться на подушках (l'essaim des rêves malfaisants tord sur leurs oreillers les bruns adolescents). Каждый стих несет такой заряд тоски, боли, страдания, что просто хочется выть. Профессор Л. А. Новиков в упоминавшейся выше книге пишет: «Только точно найденное выражение, образное соединение слов способны отразить в литературном произведении особенное и неповторимое в жизни, действительность в ее конкретности и индивидуальности. Вот почему так значительна в языке художественных произведений роль словесных образов».5) Посмотрите, какой набор существительных и прилагательных использует Бодлер: la lampe comme un oeil sanglant sur le jour fait une tache rouge. От этой развернутой метафоры мурашки по коже, потому что, когда на чем-то остается красное пятно, первое, что приходит в голову, так это, что это кровь. Тем более, что oeil sanglant и значит «кровавый глаз». Если un visage, то en pleurs (лицо в слезах), и l'air est plein du frisson des choses qui s'enfuient (воздух полнится дрожью исчезающих вещей). Et l'homme est las d'écrire et la femme d'aimer (мужчина устал писать, а женщина — любить). Les femmes de plaisir, la paupière livide, вouche ouverte, dormaient de leur sommeil stupide (проститутки с лиловыми веками, с разинутым ртом, спали идиотским сном). Les pauvresses, traînant leurs seins maigres et froids, soufflaient sur leurs tisons et soufflaient sur leurs doigts (нищенки, влача свои худые холодные груди, дули на головешки и дули на свои пальцы). C'était l'heure où parmi le froid et la lésine s'aggravent les douleurs des femmes en gésine (это был час, когда в холоде и нищете усиливаются боли рожениц). Comme un sanglot coupé par un sang écumeux le chant du coq au loin déchirait l'air brumeux (как рыдание, прерванное пенящейся кровью, пение петуха вдалеке разрывало туманный воздух). Une mer de brouillards baignait les édifices (море тумана омывало здания). Et les agonisants dans le fond des hospices poussaient leur dernier râle en hoquets inégaux (и умирающие в хосписах испускали в неровных хрипах последний дух). Et le sombre Paris, en se frottant les yeux еmpoignait ses outils, vieillard laborieux (и мрачный Париж, протирая глаза, брал свои инструменты и шел работать, работящий старик). Вот только эти два стиха в стихотворении и показывают, что Бодлер искренне жалел свой город-труженик, но в целом стихотворение читается, как приговор всему, что в нем было грязного, нищего и развратного, как приговор его жителям, обделенным и смирившимся со своей судьбой.
Нам кажется, что вывод из сделанного нами анализа приведенных трех стихотворений читается просто и ясно: мы не обнаружили ничего, что могло бы побудить нас к мысли перевести словосочетание Les Fleurs du mal как Цветы зла. Напротив, мы увидели израненную, метущуюся душу, жаждущую любви, чистоты и покоя, мы увидели большого поэта, никак не заслуживающего клейма певца зла. И скажем с уверенностью, что любой читатель Бодлера, знакомый с его творчеством в оригинале, т. е. достаточно хорошо владеющий французским языком, именно так его и понимает.
Литература:
- Л. А. Новиков. Искусство слова. Москва. «Педагогика».1982.С.112.
- Charles Baudelaire. Editions Gallimard.1972.
- Шарль Бодлер. Цветы зла. Ростов-на-Дону.1991.С.193.
- Ялтырь В. Д. «Цветы зла ли» / «Молодой ученый».2019, № 44.С.165. 5) Л. А. Новиков. Op. cit. C.56.
