Данная статья посвящена раскрытию главной причины, приведшей главного героя повести А. С. Пушкина «Пиковая дама» к катастрофе — банкротству и сумасшествию. В понимании автора статьи, игра в карты, которая является центром сюжетного действия, это не просто развлечение богатых бездельников (Томский, Нарумов), а главная психологическая мотивировка поведения Германна. Особое внимание уделяется роли диалога, который служит моральной инстанцией, требующей от всех его участников желания понимать другого, и тем самым указывает на авторское суждение о их поступках. Отмечается преобладание игрового механизма в душе главного героя и его глухота к призывам совести, которые мог бы вернуть ему человеческое чувство. Не случайно, что такое желание Германна обмануть судьбу, изменить её за счёт «счастливого случая», во время карточной игры обернулось для героя гибелью.
Ключевые слова: Пушкин, «Пиковая дама», диалог, трагическое, игра.
Игра в карты в повести «Пиковая дама» — явление, с одной стороны, сюжетно определяющее, а с другой—типическое для своего времени. Авторское отношение к карточной игре носит ироническую окраску, хотя и задает общий мистический тон повествования: выбирая источником якобы «новейшую гадательную книгу» Пушкин подчеркивает ирреальный характер повести и одновременно — ее возможную анекдотичность. Сюжетно образ молодого человека, сходящего с ума после проигрыша в карты, иллюстрирует подчеркнуто негативную оценку общества в отношении карточной игры, что подтверждается обращением к литературному быту. Например, писатель В. Одоевский пишет: «За картами, под видом невинного препровождения времени, поддерживаются потихоньку почти все порочные чувства человека: зависть, злоба, корыстолюбие, мщение, коварство, обман, — все в маленьком виде, но не менее того все-таки душа знакомится с ними» [6, с. 77]. На схожих позициях стоят и исследователи. Известный советский ученый Г. А. Гуковский пишет о состоянии общества в начале XIX-го века следующее: «мир карточных страстей полностью подчинял себе человека, делал его своим рабом, отторгая от общественных интересов, от больных социальных вопросов, от политики и, растлевая души игроков, растаптывал высокие чувства и гражданские добродетели» [4, с. 367]. С этой точки зрения, обращение Пушкина к социальной проблематике выглядит явлением нарождающейся реалистической поэтики, хотя по своей форме повесть тяготеет к произведениям романтиков. От литературы романтизма «Пиковая дама» наследует и подчеркнуто фантастическую фабулу, и дихотомию, наблюдаемую в системе персонажей (деление на «заурядных» и «необыкновенных», «счастливых-несчастливых» и т. д). Кроме того, мотив игры в пушкинской повести коррелирует с такими категориями, как судьба, случай, фатум, и является не только знаковой чертой так называемого «мифологического мышления», но и смыкается с эстетическими установками писателей-романтиков.
В иерархии «неудачников» (Сурин, который всегда проигрывает) и «счастливчиков» (Нарумов) молодой инженер Германн, который «отроду не брал карты в руки...», но которого, по его признанию, «игра занимает … сильно» [3, с. 210], как будто изначально не имеет своего места. Пограничное состояние героя нарушается, когда он вслушивается в рассказ Томского о сказочном выигрыше его бабушки, и в нем вспыхивают мечты о достижении своей главной цели — богатства.
На первый взгляд парадоксальным выглядит то, что анекдот Томского о сказочном выигрыше вызвал большой интерес именно у Германна. Характеризуя его, автор подчеркивает, что хотя он «целые ночи просиживал за карточными столами и следовал с лихорадочным трепетом за различными оборотами игры» [3, с. 219], его никогда не привлекало участие в этом почти сакральном действии. Такая осторожность объясняется повествователем следующим образом: «Германн был сын обрусевшего немца, оставившего ему маленький капитал. Будучи твердо убежден в необходимости упрочить свою независимость, Германн не касался и процентов, жил одним жалованьем, не позволял себе малейшей прихоти» [3, с. 218]. Но дело тут не только в причинах прагматических: характер Германна в изображении Пушкина сочетает в себе реалистический расчет и фантастическое воображение. Это тип мифологического сознания, размывающего границы между реальностью и фантазией. Поэтому анекдот Томского о сказочном выигрыше вызывает большой интерес именно у главного героя: он воспринимает услышанное как некое «реальное» чудо, волшебство, не требующее доказательств. В отличие от других слушателей, Германн не пытается доискаться до фактической основы этой «фантазии»: «– Случай! — сказал один из гостей. — Сказка! — заметил Германн. — Может статься, порошковые карты? — подхватил третий» [3, с. 212]. В глубине души он поверил в эту сказку, дававшую возможность реализовать свою мечту о богатстве и утверждении своих личных амбиций стать равным в светском обществе.
Рациональный ум героя направлен на аргументацию всего фантастического. Причина, толкающая Германна к роковой игре, имеет сюжетные переклички с мотивировкой «фаталиста» Печорина: герой желает «испытать судьбу». Вступая в мир игры, Германн невольно вовлекается в романтическую абсурдность поведения, путая реальность с выдумкой, и тем самым, меняет сюжетную парадигму и всю тональность произведения.
Тайна трех карт так пленила душу Германна, что превратилась в «сон наяву», в котором он смог бы добиться благополучия с помощью выигрышной комбинации. Поддавшись абсурду происходящего, герой поставил на кон собственную жизнь—и проиграл, поскольку поверил во внутреннюю логику своего везения. Как пишет В. Шмид, «Новелла «Пиковая дама» не только демонстрирует «пагубные последствия», когда возможному чудесному навязываются безусловность и безоговорочность научно-технического мышления, но и показывает, насколько могут стать опасными жанры и дискурсы, если не учитывать их модальности и законов их действия» [9, с. 308].
Таким образом, для Германна игра стала крутым «поворотом» от здравого рассудка к неизлечимой болезни. Чудесная сказка оказалась мифом, не соответствующим реальным обстоятельствам, в которых разыгралась личная трагедия пушкинского героя. Навязчивая мысль о «реальности нереального» закрыла для героя «Пиковой дамы» истинную ценность человеческих отношений — и в первую очередь любовь к другим.
Пушкинское повествование в «Пиковой даме» акцентирует внимание не столько на спонтанности чувств своего героя, сколько на логической необъяснимости поступков, совершаемых ради раскрытия тайны карточной комбинации. Карточная игра из локальной ситуации превращается для Германна в широкое поле ничем не ограниченных житейских возможностей, формирует в нем иллюзию новых отношений к себе и другим. В. В. Виноградов отмечает, что «за именами и знаками карт скрыт мир людей, вещей и событий. Для гадательной мифологии характерна персонификация карт, слияние карты с тем символическим образом, который она представляет. <…> игральная карта воплотит в себе <…> другие, более глубокие образы художественной действительности» [2, с. 92]. Игра из бытового действия становится сакральным, приобретая большее количество смыслов, чем было в ней заложено изначально. Отсюда широкие возможности для карнавализации и травестии повествования, поиска новых форм взаимодействия между участниками «игры».
Для раскрытия душевно-психологического состояния своего героя Пушкин особую роль отводит диалогу. Как известно, одна из целей диалога—достижение договоренностей по ряду житейских вопросов, устранение дистанции, возникающей между коммуникантами, и мешающей взаимопониманию. С этой точки зрения, диалоги в произведении Пушкина нельзя рассматривать исключительно как информационно-коммуникативную форму художественной речи персонажа. Отмечая специфику диалога в повести Пушкина, В. В. Виноградов писал, что «без анализа пушкинского диалога трудно понять произошедшую в 30-х годах реформу литературно-языковой характерологии» [2, с. 118]; [1, с. 214–215]. Уместно вспомнить и две другие точки зрения на диалог: как пишет В. Е. Хализев, это «акт поведения и средоточие мысли, чувства, воли персонажа» [8, с. 231], а в трудах М. М. Бахтина («Эстетика словесного текста», М., 1976 и др.) термин «диалог» существенно расширил границы своего понятийного значения. Под ним подразумевается не только речевое общение, но также жизненно-философская и эстетическая позиции автора. По нашему мнению, диалог в пушкинской прозе существует «на стыке» этих концепций, что определяет его своеобразие: несмотря на по преимуществу авторитарность слова Пушкина, в отдельные моменты «голоса» его персонажей стремятся к полифонии, а само взаимодействие героев в диалоге служит мерой их нравственного уровня, а также способом влияния на мир.
В произведении главный герой попадает в диалогическую ситуацию трижды: в переписке с Лизаветой Ивановной, в разговоре со старой графиней в её спальне и в карточном поединке с Чекалинским. Однако герой, охваченный идеей материального обогащения, лишен открытости к чувствам других, являющейся необходимым условием для диалога. Германн желает подчинять себе других, рассматривая их в качестве орудий для достижения цели, и стремясь с их помощью утвердить свое «я». Он использует людей, объективируя их при этом. Поэтому диалог в «Пиковой даме», по сути, монологичен, что фиксирует В. В. Виноградов, называя это явление «диалогизованным монологом» [2, с. 119].
Первая диалогическая ситуация возникает в переписке Германна с Лизаветой Ивановной. Стоит отметить расхождение житейских позиций персонажей: переписка героев лишена того диалогизма, который объединяет людей. Это подтверждает, в частности, эпиграф к третьей главе: «Вы пишете мне, мой ангел, письма по четыре страницы, быстрее, чем я успеваю их прочитать» [7, с. 244]. Германн не считает нужным понять чувства своего адресата: несмотря на повторную просьбу Лизаветы Ивановны не посылать ей писем, он продолжает разыгрывать ложные чувства, скрывающие его истинные намерения. При этом манера интонационно-эмоционального повествования в повести оттеняет авторское сочувствие и сожаление в отношении любовных переживаний Лизы. И эта «близость» Пушкина к Лизе, по убеждению В. Шкловского, указывает на авторское недоброжелательное отношение к герою: «введение в повесть обедневшей аристкратки, обманутой человеком нового времени, чрезвычайно замечательно и показывает тайное недоброжелательство Пушкина к Германну». Н. К. Гей отмечает неадекватность манеры общения между героем и героиней: «если Лиза — олицетворение мирных сторон жизни, то Германн и в этом лизином мире ведет себя как на войне, весь находится во власти бурных баталий, захвативших его душу» [3, с. 176].
Лизавета Ивановна, как воспитанная в патриархальных традициях девушка, старается, с одной стороны, сохранить границу дозволенного в общении невинной девушки с молодым офицером, а с другой — не может устоять перед его мужской настойчивостью, считая её искренним любовным чувством к ней. Это невольно делает её участницей интриг обаятельного «злодея» и приводит к тому, что изощренные уловки Германна, рассчитанные на её наивность и доверчивость, становятся причиной горького раскаяния Лизы за смерть графини, являющейся по отношению к ней «высшей инстанцией». Сам образ графини многомерен: неслучайно позже он трансформируется, становясь персонификацией «пиковой дамы». Он — своеобразный «голос совести», направляющий поведение героев.
Германн показан как человек, способный на любой аморальный поступок, чтобы узнать тайну: он даже готов стать любовником старой графини. Абсурдность поведения героя фиксируется повествователем во внутреннем монологе Германна: «Но на это все требуется время — а ей восемьдесят семь лет, она может умереть через неделю, через два дня!.”. [7, с. 243]. Автор обнажает внутренний цинизм героя, выбравшего Лизу потому, что она служит у графини, в не за её личные особенности. В эпиграфе ко второй главе эмоционально-характерологическая оценка персонажа фиксирует его мизогинию: «- Вы, кажется, решительно предпочитаете камеристок. — Что делать, мадам? Они свежее» [7, с. 237]. Физиологическое и материалистическое восприятие отношений между мужчиной и женщиной превалирует у Германна над духовным.
В отношения с графиней Германн пытается перенести тот же романтический шаблон, что ранее воплощает в переписке и диалогах с Лизой. Приёмы обольщения Германна—нарочито почтительный тон и романтическое попурри фраз из сентиментальной литературы. Однако Анна Федоровна, в отличие от своей воспитанницы, не увлекается современными романами. Её вкусы противоположны присущим молодежи. Не случайно она кричит из-за ширмы: «Paul! — пришли мне какой-нибудь новый роман, только, пожалуйста, не из нынешних. — Как это, grand'maman? — То есть такой роман, где бы не было утопленных тел. Я ужасно боюсь утопленников! — Таких романов нынче нет. Не хотите ли разве русских?» [7, с. 238]. Двойная авторская ирония тут касается не только состояния современной литературы, но и коммуникативной стратегии, избираемой героем: не понимая особенностей своих собеседников, он действует по клише, предлагаемых ему правилами хорошего тона, и из-за этого не может добиться поставленных целей.
Характер авторской иронии в «Пиковой даме» не позволяет сочувствовать герою. Писатель имманентно осуждает маниакальность эгоистических интересов Германна, который ради личного благополучия преступил через заложенные в нем природой общечеловеческие ценности. Сюжетно это обосновывается финальным крахом замысла героя, а на собственно текстовом уровне—через авторские комментарии и диалоги персонажей.
К примеру, ироническую тональность приобретают слова Германна, обращенные к графине, когда он внезапно появляется в её спальне, стараясь успокоить её: «Я не имею намерения вредить вам; я пришел умолять вас об одной милости» [7, с. 249]. Несмотря на внешнюю почтительность, Германн не может скрыть своего нетерпения узнать тайну трёх карт, и образ «почтительного юноши» рассыпается на глазах читателя.
Ограничив свою жизнь пространством игровой логики и фанатической верой в силу трех карт, герой теряет контроль над своими чувствами. Слова графини, которая «казалось, поняла, чего от неё требовали», заклинают Германна остановиться: «клянусь вам! Это была шутка» [7, с. 249]. Но эти слова раздражают его: «Этим нечего шутить — возразил он сердито» [7, с. 249]. После этого графиня снова «впала в прежнюю бесчувственность» и продолжала молчать [7, с. 249]. «Трепет» ожидания «милости» графини, дарующей ей «вечное блаженство» на земле и её упрямство помутили рассудок Гермнна: «он вынул из кармана пистолет», при виде которого она «покатилась навзничь... и осталась недвижна» [7, с. 250].
Бесспорно, Германн, как позже объяснит он Лизавете Ивановне о случившемся, «не хотел ее смерти» [7, с. 253], так как его пистолет был не заряжен. Однако этот поступок по своей сути аморален. Германн переступил через свою человеческую совесть и «благонамеренные» чувства. Герой повести, как мы уже отмечали выше, по своей душевной природе лишен сострадания к другим, хотя порой «сердце его также терзалось, но ни слезы бедной девушки, ни удивительная прелесть ее горести не тревожили суровой души его. Он не чувствовал угрызения совести при мысли о мертвой старухе. Одно его ужасало: невозвратная потеря тайны, от которой ожидал обогащения» [7, с. 253].
Как мы видим, понимание и сочувствие между героями отсутствуют, и они не могут прийти к диалогу. Рассказ на глазах читателя утрачивает объединительный характер человеческого общения, уступая место монологическому отчуждению, затаённой неприязни друг к другу.
Но чудо все-таки происходит: мертвая графиня «очутилась вдруг перед ним» [7, с. 254], и назвала ему три карты в знак прощения своей смерти, но с одним условием: «чтоб ты женился на моей воспитаннице Лизавете Ивановне...» [7, с. 254]. Появление Мёртвой старухи лишено мрачности и неотвратимости жестокой расплаты за совершённой грех. Напротив, эту «белую женщину» Германн принимает за «свою старую кормилицу» [7, с. 257].
Это было последним шансом для Германна вернуть человеческое чувство в независимости от того, действительно ли призрак является посмертным воплощением графини или проекцией чувства вины героя. Однако душа героя была закрыта даже перед милостью той старой женщины, в чьей смерти он был повинен. Интерпретируя видение, Германн фокусируется только на своей цели: узнав тайну карт, он забывает все остальное, в том числе условие, выдвигаемое графиней.
Первое предложение шестой главы повести освещает психологическое состояние героя: «Две неподвижные идеи не могут вместе существовать в нравственной природе, так же как два тела не могут в физическом мире занимать одно и то же место» [7, с. 258]. Мысль о быстром обогащении при помощи верных карт вытеснила из сознания героя Пушкина святое и трудно усваиваемое чувство: «возлюби ближнего больше, чем себя», и, по сути, привела к разрушению его личности.
Карточный поединок Германна и Чекалинского является кульминационной сценой повести «Пиковая дама». Германн идёт «ва-банк»: он ставит на кон сорок семь тысяч, все своё имущество, хотя, как замечает Чекалинский, «никто более двухсот семидесяти пяти семпелем здесь еще не ставил» [7, с. 260]. Необъяснимая для окружающих самоуверенность поведения героя заключается в том, что только он знает о нечестных правилах этой игры. Чекалинский не догадывается, что его соперник заранее обладает выигрышными картами. Эта сцена в какой-то мере напоминает вторую дуэль Сильвио с графом в повести «Выстрел». Но, в отличие от Сильвио, который всегда играет по правилам и осознает, что дуэль — это убийство, Германн не испытывает никакого колебания. Причем, хотелось бы обратить внимание на то, что здесь автор, в отличие от предыдущих глав, не изображает внутреннее волнение Германна. Напротив, он полностью утратил свои нравственные принципы. Герой подчинил жизненную реальность игровому механизму карточного азарта, сыгравшего с ним злую шутку: туз превратился в пиковую даму, и это было расплатой за его грехи.
Не случайно ему показалось, что она «прищурилась и усмехнулась». По-видимому, образ «пиковой дамы», материализованный в игральной карте, воплотил в себе многогранную природу человеческого бытия, непредсказуемую нить человеческой судьбы. Ощущение расплаты за свое бездушие лишает Германна жизненных сил, что приводит его к сумасшествию, болезнь не освобождает его от игры с призраком. Он сидит в Обуховской больнице в 17-м нумере, не отвечает ни на какие вопросы и бормочет необыкновенно скоро: “Тройка, семерка, туз! Тройка, семерка, дама!...”» [7, с. 262]. Сюжетные перипетии в повести подводят к мысли, что личностный эгоизм привел героя к трагическому финалу. Он стал жертвой безрассудной иллюзии в отношении существующей реальности. Как пишет Г. П. Макогоненко, «Раскрывая неизбежность катастрофы Германна, Пушкин тем самым осуждает своего героя и его философию» [7, с. 249].
Однако, если бы Томский не рассказал об истории трех карт своей бабушки, Германн так и остался бы заурядным чиновником, и не познал бы силы и слабости человеческих страстей в ожидании судьбы. Но нельзя упрекать автора в том, что он прибегнул к фантастическому приему для того, чтобы наказать представителя той эпохи и тех нравов. Используя фантастическую условность в изображении душевных переживаний своего героя, Пушкин через её метафизическую описательность не пародирует иллюзорность мечтаний Германна, а напротив, она в значительной степени драматизируется им.
Житейская целеустремленность, меркантильный практицизм во взглядах, эгоцентризм как полное равнодушие к чувствам других—все это стало причиной трагедии Германна. Им управляет конструктивный принцип карточной игры, как единственный способ личностного самоутверждения в этом мире. Двойственность его характера заключается в том, что в герое Пушкина сочетаются как черты национального менталитета предков («Гераманн был сын обрусевшего немца): излишняя бережливость и расчётливость—так и лихорадочный темперамент азартного игрока, всегда живущего надеждой «приобрести излишнее», отыграть у судьбы достойное положение — это одна из трагических ситуаций, изображаемых в мировой литературе.
«Игрок», как подтверждает опыт мировой литературы, по логике своего мышления и психологического поведения, независимого от его личной воли, как правило, вступает в конфликт, приводящий к трагическим последствиям. По словам Г. П. Макогоненко, «игра стала символом — она конкретно определила судьбу Германна» [7, с. 251]. Психологическая неуравновешенность, подчас, бессознательное поведение и непредсказуемость решений часто обрекают «игроков» на преступления. Герой полностью утратил свои нравственные принципы. Он подчинил жизненную реальность игровому механизму карточного азарта, сыгравшего с ним злую шутку: превращение туза в пиковую даму, отомстившую ему за грехи человеческие. Поэтому как осуждающий приговор звучат слова Лиза: «Вы чудовище» [7, с. 253].
Литература:
- Виноградов В. В. («О языке художественной прозы», М., 1980).
- Виноградов В. В. Стиль «Пиковой дамы” // Пушкин: Временник Пушкинской комиссии / АН СССР. Ин-т литературы. — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1936. — [Вып.] 2. — С. 74–147. C. 92.
- Гей Н. К. Проза Пушкина: Поэтика повествования. М., 1989.
- Гуковский Г. А. Пушкина и проблемы реалистического стиля. М., 1967, с. 367.
- Макогоненко Г. П. Творчество А. С. Пушкина в 1830-е годы (1833–1836). Л., 1982.
- Одоевский В. Ф. Русские ночи, с. 77.
- Пушкин А. С. Собрание сочинений в 10 томах. Т. 5, М., 1960.
- Хализев В. Е. Говорящий человек. Диалог и монолог // Теория литературы. М.: «Высшая школа», 2002.
- Шмид В. Проза Пушкина в поэтическом прочтении: «Повести Белкина» и «Пиковая дама» / пер. С нем. А. И. Жеребина (I и II части); 2-е изд., исправ. и доп. СПБ.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2013. С. 308.
