Советская медиевистика накануне Великой Отечественной войны: антигерманский аспект



В данной статье на ранее не задействованном историографическом материале изучаются основные идеологемы советской медиевистики накануне Великой Отечественной войны, охарактеризован антигерманский компонент и пересмотрены границы антифашистского компонента (который ранее был выявлен в отечественной исторической науке

Ключевые слова: советская медиевистика, советская историография, история Средних веков, Великая Отечественная война, дидактическая литература

Вопрос об идеологизированности советской исторической науки рассмотрен в отечественной историографии достаточно давно. На момент написания настоящей статьи известно большое количество работ, раскрывающих данный вопрос, например, публикация Берлинских В. А. [3, с. 16], Гутновой Е. В. [9, с. 37]. Более того, обращение к доступным историческим источникам даёт возможность самостоятельно оценить роль идеологии в исторической науке советской эпохи. Например, известно, что образование Института истории АН СССР в феврале 1936 года сопровождалось написанием рекомендаций партии по программе его деятельности, и значительная часть этой программы была направлена как раз на идеологическую борьбу против западной науки с помощью методов парадигмы исторического материализма [13, с. 173]. «Исторический журнал», издаваемый для профессиональных историков накануне Великой Отечественной войны зачастую начинался с подобных заголовков: «Подлая троцкистско-фашистская банда» [22, с. 1], «О недостатках партийной работы и мерах ликвидации троцкистских и иных двурушников (доклад на Пленуме ЦК ВКП(б) 3 марта 1937 г.)» [27, с. 3], «Антисоветский „право-троцкистский блок» шпионов провокаторов, вредителей и убийц» [1, с.1], «Непобедимая сила учения Маркса (К 30-летию работы В. И. Ленина «Марксизм и ревизионизм»)» [26, с. 1], «О постановке партийной пропаганды в связи с выпуском „Краткого курса истории ВКП(б)"» [22, с. 10], «Быть как Ленин» [4, с. 9], «Под знаменем Ленина — Сталина к коммунизму!» [21, с.10], «О гениальном труде В. И. Ленина «Государство и революция»» [21, с.6].

В отношении советской историографии истории России или истории Нового времени разработано более или менее подробное представление о структуре советской идеологии в изучении истории. В работе В. А. Берлинских «Ремесло историка в России», прямо говорится, что «именно в ХХ в. общественный имидж истории как служанки идеологии, увы, упрочился в советском обществе» [3, с. 16].

До недавних пор считалось, что советская медиевистика была относительно свободным исследовательским полем. Вопрос об идеологии в советской медиевистике накануне Великой Отечественной войны затрагивался лишь косвенно. Например, известный советский медиевист Е. В. Гутнова в журнальной статье «Основные этапы развития советской медиевистики» упоминает роль идеологии того периода: «В конце 30-х — начале 40-х годов советские медиевисты приступили к разработке историографических проблем. Задачи решительной борьбы с фашистской идеологией, выдвинувшиеся на первый план в те годы, побудили ведущих исследователей средневековья принять участие в коллективном труде советских историков» [9, с. 37].

Научное рассмотрение этому вопросу придала статья российского историка А. В. Свешникова [24, с. 86–112]. До этой публикации считалось, что история Средних веков и особенно Западного Средневековья менее интересовала работников советской пропагандисткой машины, чем история СССР или история Нового времени, где наиболее чётко прослеживались такие компоненты идеологического дискурса ленинизма как «классовая борьба», «эксплуатация» и «первоначальное накопление капитала». Считалось, что даже история Древнего мира была более политически актуальна, что прослеживается в некоторых публикациях «Исторического журнала», например в публикации «О бдительности на фронте древней истории» [18, с. 236].

Более того, тезис о слабой идеологизированности советской медиевистики поддерживали даже советские историки предвоенной эпохи. В источниках можно найти немало коллегиальной критики в адрес советских медиевистов за использование методов западной, «буржуазной», исторической науки. А. Свешников приводит в этой связи полемику, разгоревшуюся в середине 1920-х гг. вокруг публикации Д. М. Петрушевского «Очерки экономической истории Западной Европы». В ходе этой дискуссии Д. М. Петрушевского, учёного известного ещё по его блестящей научной деятельности до революции, критиковали за частичный отказ от марксистской исторической парадигмы [24, с. 89].

Тем не менее, автор доказал, что нельзя говорить о советской медиевистике как о поле свободной науки. Это подтверждается тем обстоятельством, что при упомянутом ранее создании Института истории АН СССР в феврале 1936 г., который возглавил видный большевик Н. М. Лукин и процесс создания которого сопровождается целым перечнем идеологических рекомендаций, формируется отдельный сектор по изучению истории Средних веков. Перед этим сектором Н. М. Лукин лично формулирует целесообразные с точки зрения идеологического руководства требования. Более того, известны даже конкретные идеологические требования к деятельности этого сектора — историографический компонент (разоблачение фашистских фальсификаций) и конкретно-исторический компонент (создание трудов, дающих описание исторических событий с «правильной» точки зрения).

Ещё в своей публикации А. Свешников подробно останавливается на критике советскими медиевистами «фашистской» научной методологии, он убедительно доказал, что идеологизация советской медиевистики шла по ряду направлений. Например, обстоятельно рассматривается вопрос исторической фальсификации в «фашисткой историографии». В качестве примера автор приводит изданный Академией наук сборник «Против фашисткой фальсификации истории», который затем анализируется. Так же автор делает акцент на именно на актах методологической борьбы советских учёных с фашисткой историографией, делает на этом значительный «нажим». В статье подробно освещаются труды отечественных медиевистов («Немецкий Drang nach Osten в фашистской историографии», А. И. Неусыхина, «Итальянская политика германской империи X—XIII вв. в современной фашистской историографии» С. Д. Сказкина), и подробно анализируется историографическая критика немецких «коллег» советскими учёными. Отдельное внимание уделяется личным конфликтам в Институте Всеобщей истории АН СССР [24, с.95].

Однако следует обратить внимание на то, что в данной публикации вопрос раскрыт не полностью. Не остаётся никаких сомнений в том, что автор провёл анализ таких элементов деятельности Института истории АН СССР, как наличие непосредственного идеологического контроля за деятельностью советских медиевистов, наличие в кругах Института научной полемики вокруг разоблачения методологии «фашистских» историков Рейха. Но кажется, что без текстуального анализа научной литературы советских медиевистов предвоенного времени невозможно полностью раскрыть вопрос идеологизированности советской медиевистики.

Ко всему прочему источниковая база публикации Свешникова почему-то не охватывает ряд историографических источников, например строго исторических трудов видных советских учёных — Тардова В. Г, Косминского Е А., Петрушевского Д. М., Вайнштейна О. Л., — в источниках автор указал только историографические труды и две статьи Грацианского — и учебной литературы (Учебник по истории Средних веков под ред. А. Д. Удальцова, Е. А. Косминского, О. Л. Вайнштейна ОГИЗ, 1941 г.).

В этой связи считаем необходимым провести следующую работу — на обновлённом научном материале дать сравнительную характеристику идеологических элементов в научных трудах медиевистов указанной эпохи и общих идеологических элементов советской историографии. Также считаем необходимым дать сравнительную характеристику различных идеологических элементов в рамках заданной парадигмы — то есть строго в трудах историков-медиевистов 1935–1941 гг. И наиболее важным кажется проведение анализа идеологем, касающихся истории германских народов и Священной Римской империи.

Вернёмся к основным идеологическим клише историографии той эпохи. Центральным элементом идеологии, который оказывал неизменное влияние на все остальные, оказывается марксистская методология [15, с. 47], основные черты идеологии которой считаем важным закрепить — в философии исторического материализма ключевую роль играла категории «классовой борьбы» (см. напр. публикацию С. И. Архангелького «Аграрное законодательство Великой английской революции 1643–1648 гг». [2, с. 125]), «эксплуатации» (см. напр. отзыв на монографию Е. А. Косминского «Английская деревня в XIII веке» [25, с. 206–209]), «антиклерикализма» [19]. Эти категории признаны исторической наукой всеобщими для историописания советской эпохи.

В доступной литературе за предвоенный период мы без труда находим соответствие этим идеологемам. Например, в учебнике по истории Средних веков для университетов мы видим разворот знаменитого клише о классовой борьбе на примере восстания народных масс в государстве Меровингов [30, с. 79]– если не учитывать само наличие формулировки «восстание народных масс» при характеристике восстания крестьян в Лиможе в 579 г., можно найти идеологический компонент, соответствующий идеологеме «эксплуатация» в следующем элементе — говорится, что королевские чиновники, будущие феодалы-эксплуататоры, хищнически использовали свою политическую власть для «своего собственного обогащения». Для очевидности стоит сказать, что в учебнике 2003 года это восстание вообще не упоминается, а любые столкновения власти с народом обозначаются в большинстве случаев нейтральными эпитетами [31, с. 278]. Далее процесс закрепощения крестьянства, тоже понимаемый через категорию «эксплуатации», в советской медиевистике 1935–1941 гг. раскрывается иначе, чем в современной историографической норме — в учебнике приводится неслыханное по развёрнутости, почти художественное описание жизни закрепощаемого населения [30, с. 98]. Приводятся подробные цитаты наподобие следующей «вот бедняк, которого постигли крайняя бедность и заботы и которому не на что жить и одеваться, не имея возможности расплатиться с долгом, закабаляет себя». Таких примеров приведено множество, чего нельзя найти в соответствующем тематическом разделе современного учебника. Класс «эксплуататоров» представлен в литературе достаточно красочно и с яркой негативной коннотацией: «В особенности неистовствовали мелкие феодалы, более других жадные и предприимчивые» [30, с. 157]. Итак, можно сделать вывод о полном соответствии научной литературы по истории Средних веков 1935–1941 гг. идеологическим клише, присущим всей советской исторической науке.

Отдельным моментом в советской историографии была приверженность антиклерикализму. Особое внимание этому вопросу уделялось в поле школьного образования, см. например публикацию «Антирелигиозное воспитание на уроках истории СССР в неполной средней и средней школе» [23, с. 113]. И дидактическая литература изучаемого периода также полностью соответствует этой идеологеме — в противовес современной дидактической литературе по истории Средних веков, церковному землевладению отданы достаточно объёмные разделы учебника [30, с. 96–98], более того, советские историки не скупятся на откровенно ругательные эпитеты в адрес деятелей церкви («попы», «святоши») [30, с. 97]. А оценка роли деятельности церкви выглядит совсем грубо: «Однако он так умело разрешает проблему примирения христианской морали с эксплоатацией[1] высшими классами низших, взаимоотношения христианской церкви и угнетательского государства, что и в позднейшую эпоху в его учении господствующие классы находили целый арсенал доводов для обоснования феодального насилия, феодальной эксплоатации и участия церкви в этом деле» [30, с. 164]. Словом, в антирелигиозный компонент в литературе указанного периода тоже не отклоняется от историографической нормы советской науки того времени.

Можно прийти к выводу, что советская медиевистика 1935–1941 гг. в общем не выбивается из общесоветской идеологической нормы.

Дадим теперь краткую характеристику идеологической нормы в трудах советских медиевистов 1935–1941 гг. Надо отметить, что научные тексты тех лет отличаются большей экспрессией, чем современные тексты. Помимо громких эпитетов вроде слов «попы», «святоши» и так далее, в научной литературе чаще встречаются оценочные, зачастую эмоционально окрашенные фрагменты научного нарратива: «…но дворяне задушили восстание в потоках крови» [30, с. 152], «Тесные и мрачные помещения замка наводили томительную скуку на его обитателей, а определённых занятий, которые могли бы разогнать эту скуку, не существовало» [30, с. 157].

Для медиевистов той эпохи можно считать нормой обилие подробностей, которые, как кажется, должны вызвать в читателе эмоциональный отклик. Это прослеживается, как указывалось выше, как в подробностях описания жизни низших слоёв населения (фрагменты прекарных грамот, жалоб бедняков в сеньориальные курии), так и подробных описаниях наиболее трагичных с точки зрения советского современника событий.

Например, голод в Бургундии начала XI в. описывается на удивление красочно: «Рауль Глабер рассказывает, что в лесу нашли одного злодея, который заманивал путников в свой шалаш и убивал их с целью людоедства. В шалаше у него нашли десятки человеческих голов от съеденных им трупов» [30, с. 149].

Интересной особенностью историописания советской медиевистики была оценка личности, тоже эмоционально окрашенная. Можно привести выдержки из биографии Блаженного Августина. Происхождение одного из Отцов Церкви описывается в весьма однозначной идеологической формулировке: «Выходец из класса средних рабовладельцев» [30, с. 163]. Он был заинтересован христианством, по мнению автора учебника, из-за того, что оно «соответствовало настроениям господствующего класса» [30, с. 163]. Вот как оценивается интеллектуальный труд Августина: «В своих произведениях Августин при помощи всяких софистических увёрток оправдывает имущественное неравенство и существование рабства» [30, с. 163]. Иным способом, но тоже красочно, описывается деятельность Яна Гуса — в литературе о нём отзываются, как о «великом чешском патриоте, национальном герое Чехии» [30, с. 417]. И. Ивашин: «Ян Гус был человеком выдающейся честности. Даже его непримиримые враги должны были отмечать эту черту в его характере. Один из его врагов говорил: «Его жизнь была строга, все поведение отличалось чистотой и достоинством; он был так бескорыстен, что всегда отказывался от бенефиций и пребенд»» [12, с. 93]. Можно дополнить, что король Сигизмунд, который «заманил» Яна Гуса на знаменитый Констанцский собор 1414 г. в советской научной литературе изучаемого периода называется «жалким паразитом, тунеядцем, попрошайкой, кутилой, пьяницей, шутом, трусом и фигляром» [30, с. 418], что сложно себе представить в современной исторической литературе и даже в исторической литературе 1935–1941 гг. вне поля медиевистики.

Так, можно сказать, что советская медиевистика изучаемого периода отличалась значительной литературной экспрессивностью и оценочными дефинициями.

Но отдельного упоминания даже на фоне экспрессивности литературы указанного периода заслуживают главы, в которых раскрывается историческая роль германских племён, немцев, Священной Римской империи.

Кажется, что накануне Войны историки получили полноценный идеологический запрос. Давайте приблизимся к раскрытию этого положения.

В советской историографии, как и в классической и современной историографии, известен вопрос происхождения варварских племён европейцев — кельтов, германцев и славян. В исторической литературе изучаемого периода вопрос происхождения славян и кельтов раскрыт нейтрально и фактологически. Когда дело касается кельтов, описывается территория расселения, «родовой строй», первые упоминания в источниках [30, с. 23–28]. Объем описания достаточно скромный — 5 страниц в дидактической литературе, а в научной литературе накануне войны этот вопрос почти не представлен. Почти то же касается и славян, разве что дефиниции несколько более мягкие [30, с. 42–47]. Но когда советские авторы приступают к изучению вопроса происхождения германцев, тон нарратива меняется. Если больший объём написанного в труде (12 страниц в доступной дидактической литературе [30. 29–42], значительное количество публикаций в научных журналах [28, с. 18–32], [14, 131–151], [10, с. 175]) можно объяснить тем, что античные авторы описывали германцев с большим вниманием по причине неоднозначных дипломатических отношений с ними, то саму окраску нарратива можно объяснить разве что непосредственным идеологическим заказом.

Давайте обратимся теперь к окраске исторического нарратива. Зачастую принадлежность тех или иных племён к группе древних германцев у авторов трудов «возбуждает сильное сомнение» [30, 28]. Зачастую в публикациях, несомненно, полемически говорится о том, что германцы «не происходили от якобы единого «арийского» пранарода» [30, 28]. Такого внимания кельты и славяне в публикациях советских медиевистов накануне войны, видимо, не заслужили.

Отдельного внимания заслуживает усиление методологических усилий по отношению происхождения немцев, которое мы видим в советской историографии накануне Войны. Если кельты и славяне в медиевистике изучаются набором стандартных исторических методов (марксистские методы, исторический анализ источников, историко-генетический метод), то германцы изучаются при помощи всех методов советской науки, т. е. методами наук о языке, методами естественных наук. Ярчайшим примером выступает крайне идеологизированная и ныне признанная ненаучной яфетическая теория происхождения языков, созданная Н. Я. Марром. Только по отношению к этногенезу германцев советские учёные решают ею воспользоваться. Можно встретить выводы о том, что в немецком языке встречается «до 30 % языкового состава, который не может быть объяснён из самого древненемецкого языка» [30, 28]..В. Г. Тардов в своей публикации «О происхождении племенного названия арийцев» указывает на следующее: «Ученая индо-европейская школа, выбирая из всей массы добытого ею материала главным образом «надстроечный», определила слово «арийцы» как «благородные» и «господа»… При таком подходе к вопросу мы уже теперь на место определения арийцев как «благородных» и «господ» можем поставить свое. Это определение в грубых чертах будет: арийцы значило когда-то «бараны», «люди барана», затем «охотники на баранов» и также «люди барана», затем «овцеводы» (и опять-таки «люди барана»)» [28, 18–32].

Такой же критике подвергается в труде С. Вайнштейна и происхождение племенных союзов первых варварских королевств: «Между тем перечисленные разнообразные племена, представители которых, несомненно, имелись в составе наемников империи, не были этнически чистыми и включали наряду с германскими элементами многочисленные негерманские, причем является вопросом, какие из этих элементов преобладали. Выяснение этногонии варваров, известных в науке (но не современным греко-римским авторам!) под названием восточных германцев, не входит в наши задачи: однако сопоставление данных о варварах, проникавших в восточную часть империи, а оттуда в Италию, позволит все же выяснить, в какой степени правомерно обозначение этой племенной смеси именем германцев» [5, с. 147]. Критика происхождения германцев из того же труда: «Указание Прокопия, что аланы — готское племя, Дан, как и все другие историки, просто не понял, а то обстоятельство, что, согласно Сидонию Аполлинарию (Panegyr. in Antemio), вандалы находятся с аланами в кровном родстве (consanguinei), доказывает только, что древние германцы проявляли меньше внимания к чистоте своей расы чем их отдаленные потомки» [5, с. 152]. Словом, накануне войны по вопросу происхождения предков современных немцев советские учёные не просто полемизируют вокруг историографии и фальсификаций немецких учёных, как это было сказано в публикации А. Свешникова. Они вступают уже на почву исторической критики.

И изучение религии древних германцев не лишено идеологизированной критики. Критикуется, главным образом, «распространённая буржуазная «расистская» концепция древнегерманской религии» [30, с. 40]. В дидактической литературе авторы недвусмысленно полемизируют с немецкими «коллегами»: «тот же пранарод (арийцы), обладавший не только особым, ему свойственным праязыком, из которого якобы развились все известные нам индо-европейские языки, но и особой, ему свойственной прарелигией. Между тем религия, как и всякая идеология, проходила в своем развитии у всех народов общие им всем ступени, соответствующие определённым ступеням общественного развития» [30, с. 40]. Ещё раз уточним, что такого внимания не уделяется религии древних славян и кельтов.

Обратимся теперь к политической истории. Известно, что политическая история Средневековья изобилует битвами и столкновениями в любой историографии. На то есть объективные причины: феодализм как экономико-политическая система наделяет отдельные субъекты средневекового права военной силой, что провоцирует боевые столкновения между ними. Это прослеживается, разумеется, и в советской историографии перед Великой Отечественной войной. В дидактической литературе, в лекционном материале и в монографиях можно увидеть обилие ссылок на события средневековых войн. Зачастую описания этих войн окрашены в эмоциональные тона, свойственные, как известно, советской историографии изучаемого периода. Но особняком стоят войны, участие в которых принимали германцы и немцы.

Сравним отражение в советской медиевистике военных экспансий гуннов, венгров и немцев времён Генриха Птицелова. Известно, что Великое переселение народов и особенно деяния вождя гуннов Атиллы поразило воображение римлян и оставило глубокий след в памяти народов Европы. Мы помним, что Атилла был не забыт спустя века, его кровожадность и жестокость запечатлены в средневековой литературе. Атилла — это Этцель из «Песни о нибелунгах» и «бич Божий» для жителей империи. Тем не менее, в советской медиевистике начала 40-х эта историческая фигура заслуживает вполне скромного описания — «Атилла подверг опустошениям смежные с гуннским союзом Иран и восточную империю» [30, с. 159]. Или: «Переправившись через Рейн у Неккара, Атилла разрушил ряд городов (Трир, Мец, Реймс) и осадил Орлеан» [30, с. 40]. Стоит сказать ещё о венгерской экспансии, которая тоже оставила след в исторической памяти европейцев. Советский медиевист при обращении к этой теме указывает, что венгры «с начала X в. с двух сторон осуществляли свои опустошительные набеги на территорию Германии: с северо-востока они проникали через Эльбу в Саксонию, причём действовали совместно с полабскими славянами, а с востока непосредственно врывались в Баварию и отсюда проникали в Швабию, Лотарингию и западную Франконию» [30, с. 132].

Однако столкновения немцев со славянами советский медиевист описывает даже с некоторой патетикой: «Это немецкое влияние, однако, прививалось очень слабо, так как завоеватели внушали ненависть и отвращение славянам своей алчной и кровожадной политикой. Войны со славянами они вели с неслыханной жестокостью. Так, когда Генрих Птицелов взял после двадцатидневной осады город гломачей Гану, он велел перебить всех взрослых жителей — мужчин и женщин, а детей захватил в плен и обратил в рабство» [30, с. 131]. На первый взгляд кажется, будто автор пытается провести аналогию с современностью. Далее: «Оттон I, воюя со славянами, убивал сотнями пленных или зверски увечил их, вырывая язык, глаза и т. п. С жестокостью завоеватели соединяли вероломство, которым особенно прославился один из маркграфов Оттона I — хищный Герон, действовавший в земле вильцев. Однажды он пригласил к себе в гости 30 славянских князей и во время пира их всех перебил» [30, с. 132]. Сами славяне только «ждали удобного случая, чтобы расправиться с непрошенными пришельцами и свергнуть их иго» [30, с. 132]. Кажется, что автор текста говорит строчками из знаменитой картины С. Эйзенштейна. Показательно, что автор учебника как будто выступает не против «фашистской фальсификации» истории, а предупреждает о том, как могут вести себя немцы по отношению к славянам, учитывая предвоенную полемику относительно «Drang nach Osten» [20, с 278], это уже не похоже на кабинетную полемику вроде тезисов публикаций Е. Тарле «Восточное пространство» и фашистская геополитика» [29, с. 78–105], Н. Лазарева «Историческая картография на службе у германского фашизма» [16, с. 190–201]. и Е. Катарова «Фальсификация истории общественного строя древних германцев немецкими фашистами «учеными» [14, с. 131–151].

Возможно, именно по идеологическим причинам были опубликованы «Хронологические выписки» К. Маркса с разделом «Германская империя и Гуситская война до 1432 года», где мы можем встретить подобные фразы: «За недостатком продовольствия немцы начали разорять и грабить окрестности города; это вызвало месть со стороны славян!» [17, с. 112], «14 июля 1420 в Праге Жижка отбил штурм немецких псов» [17, с. 112], «табориты нанесли немецкой сволочи страшное поражение» [17, с. 112].

Отдельного упоминания стоит глава XXIV «Германия в XIII-XV вв. Захват и колонизация земель на востоке» [30, с. 356–371] из учебного пособия по истории Средних веков 1941 г., предназначенного для студенчества и название которого в контексте политической атмосферы можно считать калькой со знаменитой нацисткой идеологемы «Drang nach Osten». Примечательно, что библиография этой главы представлена самой объёмной в книге. Приведём некоторые выдержки из неё: «Генрих Лев образовал из большей части бодрицкой земли Мекленбургское герцогство; остальная часть земли была поделена между немецкими графами. Всюду в этих графствах шла насильственная христианизация и истребление славян. В некоторых местностях славян истребляли поголовно. За ними охотились, как за дикими зверями, вешали их на деревьях; оставшихся живыми сгоняли с их земель, предоставляя им лишь реки и озёра, где они могли заниматься рыболовством». «Беспощадное истребление местного населения, носившее систематический характер, вызвало потребность в новых насельниках… Немецкие феодалы, как духовные, так и светские, старались привлечь в свои земли крестьян из северной Германии, предоставляя им всевозможные льготы». «Истребление славян, оттеснение их на худшие земли и замена их немецкими колонистами приводили к постепенной германизации захваченных немцами земель». «Славянам воспрещалось вступать в цехи, заниматься ремеслом и торговлей. Им воспрещалось жить в лучших частях городов, им предоставлялись лишь нищенские кварталы и предместья… Уделом их были бедность и постепенное вымирание». «Славяне были совершенно оттеснены немецкими купцами и ремесленниками» [30, с. 356–371].

Любопытно, что экспансии немцев на земли других народов не уделяется много внимания. Говорится разве, что «население восточной Прибалтики сохранило свой язык, свои обычаи и нравы, лишь отчасти прикрытые христианством, и не подверглись тому онемечению, какое произошло в заэльбских областях и Поморье» [30, с. 356–371]. Примерно то же писал Н. Грацианский в публикации «Немецкая агрессия в Прибалтике в XIII-XV веках» [6, с. 87–111]. Подобные выкладки едва ли можно понимать через строго историографическую критику научных методов «фашистской фальсификации» истории, о которой говорит А. Свешников. В них уже с позиций именно исторической критики рассматриваются преступления отдельного народа — немцев.

И уж совсем антигермански выглядят рекомендации по политическому воспитанию на уроке по истории Германии XII—XIII веков [11, с. 86], где немцы называются псами-рыцарями, с которыми боролся русский народ. «Рассказывая учащимся о грабежах и насилиях германских захватчиков в завоеванных славянских землях, я одновременно указывал им, что нынешние фашисты не только не уступают немецким феодалам в зверствах и насилиях, но и превосходят их в этом отношении. Славяне, попав под власть германских феодалов, вели героическую борьбу за свою свободу. Когда им удавалось объединиться, они поднимали восстание против насильников и изгоняли их из своих земель. Так, в 955 году лужичане и другие племена под руководством Стойнева прогнали германских поработителей за Эльбу. Но захватчики собирались с новыми силами. Император Германии Отгон I писал маркграфам: «Не нужно им давать покоя... употребляйте все усилия, чтобы, поработив их, положить конец делу»» [11, с. 86] — в контексте этого высказывания глава XXIV «Германия в XIII-XV вв. Захват и колонизация земель на востоке» из «Истории Средних веков» 1941 г. приобретает воинственный колорит и антигерманская полемика советских медиевистов становится очевидной.

Остаётся только дополнить, что столкновения славян с Византией в исследуемой литературе отражены с меньшей подробностью [7, с. 101–111] и их описание не отклоняется от традиционной экспрессивности, о которой мы говорили выше. Утверждается даже обратное: «Вот почему проникновение на Русь византийских культурных влияний… могло в своё время оказаться плодотворным и для развития русской культуры» [30, с. 200].

Подводя итог проделанной работы, можно прийти к следующим выводам. Во-первых, можно с уверенностью сказать о том, что советская медиевистика накануне Великой Отечественной войны, действительно, не отличалась в идеологическом ключе от других ветвей исторической науки тех лет — вывод кажется очевидным, но фактический анализ для осуществления дальнейших этапов данной работы был необходим. Во-вторых, на основании текстологического анализа трудов советских медиевистов мы приходим к выводу, что советская медиевистика изучаемого периода отличалась значительной литературной экспрессивностью и оценочными дефинициями, тексты советских медиевистов достаточно полны подробностями, которые зачастую выходят за рамки научной нормы. И в-третьих, продемонстрировано, что даже с учётом общей идеологизированности (даже с учётом того, что учёные тех лет не скупятся на достаточно живописные описания исторических событий, в особенности войн, не ограничивают нарратив нейтральными дефинициями), советская медиевистика накануне Великой Отечественной войны обзавелась новым арсеналом идеологем — и даже не антифашистских, как считалось ранее, что вполне отвечало нормам идеологии тех лет, а строго антигерманских.

Литература:

1. Антисоветский „право-троцкистский блок» шпионов провокаторов, вредителей и убийц /. — Текст: непосредственный // Исторический журнал. — 1938. — № 3. — С. 1.
2. Архангельский, С. И. «Аграрное законодательство Великой английской революции 1643–1648 гг». / С. И. Архангельский. — 1. — Москва: ОГИЗ, 1935. — 301 c. — Текст: непосредственный.
3. Берлинских, В. А. Ремесло историка в России / В. А. Берлинских. — Текст: непосредственный // Новое литературное обозрение. — 2009. — № 7. — С. 16.
4. «Быть как Ленин» /. — Текст: непосредственный // Исторический журнал. — 1939. — № 1. — С. 9.
5. Вайнштейн, О. Этническая основа так называемых государств Одоакра и Теодориха / О. Вайнштейн. — Текст: непосредственный // Историк-марксист. — 1938. — № 6. — С. 134–158.
6. Грацианский, Н. Немецкая агрессия в Прибалтике в XIII-XV веках / Н. Грацианский. — Текст: непосредственный // Историк-марксист. — 1938. — № 6. — С. 87–111.
7. Горянов, Б. Славяне и Византия в V-VI веках нашей эры / Б. Горянов. — Текст: непосредственный // Исторический журнал. — 1939. — № 10. — С. 101–111.
8. Грацианский, Н. Немецкая агрессия в Прибалтике в XIII-XV веках / Н. Грацианский. — Текст: непосредственный // Историк-марксист. — 1938. — № 6. — С. 87–111.
9. Гутнова, Е. В. Основные этапы развития советской медиевистики / Е. В. Гутнова. — Текст: непосредственный // Вопросы истории. — 1969. — № 1. — С. 561.
10. «Древние германцы». Сборник документов /. — Текст: непосредственный // Историк-марксист. — 1937. — № 5–6.
11. Ефимов, Д. Политическое воспитание на уроке по истории Германии XII—XIII веков / Д. Ефимов. — Текст: непосредственный // Исторический журнал. — 1939. — № 2. — С. 86.
12. Ивашин, И. Гуситские войны и табориты / И. Ивашин. — Текст: непосредственный // Исторический журнал. — 1938. — № 2. — С. 87–101.
13. Историческая наука в СССР. стр. 172–177 /. — Текст: непосредственный // Историк-марксист. — 1936. — № 2. — С. 74–88.
14. Катаров, Е. Фальсификация истории общественного строя древних германцев немецкими фашистами «учеными» / Е. Катаров. — Текст: непосредственный // Историк-марксист. — 1937. — № 5–6. — С. 131–151.
15. Куренков, А. В. Органы власти и управления в Томской губернии (конец 1919–1925 гг.): специальность 07.00.02 «История России»: автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора исторических наук / Куренков Артём Валериевич; ТГУ. — Томск, 2013. — 268 c. — Текст: непосредственный.
16. Лазарев, Н. Историческая картография на службе у германского фашизма / Н. Лазарев. — Текст: непосредственный // Историк-марксист. — 1938. — № 5. — С. 190–201.
17. Маркс К. — Хронологические выписки. Германская империя и Гуситская война до 1432 года /. — Текст: непосредственный // Исторический журнал. — 1939. — № 2. — С. 112.
18. Мишулин, А. О бдительности на фронте древней истории / А. Мишулин. — Текст: непосредственный // Исторический журнал. — 1937. — № 3–4. — С. 236.
19. Мысливченко, А. Г. Диалектический и исторический материализм / А. Г. Мысливченко, А. П. Шептулин, Н. И. Азаров. — 2-е изд.. — Москва: Политиздат, 1988. — 445 c. — Текст: непосредственный.
20. Неусыхин, А. И. Немецкий Drang nach Osten в фашистской историографии / А. И. Неусыхин. — Текст: непосредственный // Против фашистской фальсификации истории. — Москва: ОГИЗ, 1939. — С. 378
21. О гениальном труде В. И. Ленина «Государство и революция» /. — Текст: непосредственный // Исторический журнал. — 1939. — № 8. — С. 6.
22. О постановке партийной пропаганды в связи с выпуском „Краткого курса истории ВКП(б)" /. — Текст: непосредственный // Исторический журнал. — 1938. — № 11. — С. 1.
23. 21) Под знаменем Ленина — Сталина к коммунизму! /. — Текст: непосредственный // Исторический журнал. — 1939. — № 1. — С. 10.
24. Подлая троцкистско-фашистская банда /. — Текст: непосредственный // Исторический журнал. — 1937. — № 2. — С. 1.
25. Плюсин, П. Антирелигиозное воспитание на уроках истории СССР в неполной средней и средней школе» / П. Плюсин. — Текст: непосредственный // Исторический журнал. — 1938. — № 4. — С. 113.
26. Свешников, А. В. Советская медиевистика в идеологической борьбе конца 1930–1940 — х годов / А. В. Свешников. — Текст: непосредственный // Новое литературное обозрение. — 2008. — № 2. — С. 86–112.
27. Семёнов, В. Косминский, Е. А. «Английская деревня в XIII веке». / В. Семёнов. — Текст: непосредственный // Историк-марксист. — 1937. — № 3. — С. 206–209.
28. Ситковский, Е. Непобедимая сила учения Маркса (К 30-летию работы В. И. Ленина «Марксизм и ревизионизм») / Е. Ситковский. — Текст: непосредственный // Исторический журнал. — 1938. — № 4. — С. 1.
29. Сталин, И. В. О недостатках партийной работы и мерах ликвидации троцкистских и иных двурушников (доклад на Пленуме ЦК ВКП(б) 3 марта 1937 г.) / И. В. Сталин. — Текст: непосредственный // Исторический журнал. — 1937. — № 3–4. — С. 3.
30. Тардов, В. Г. О происхождении племенного названия арийцев / В. Г. Тардов. — Текст: непосредственный // Историк-марксист. — 1934. — № 5. — С. 18–32.
31. Тарле, Е. В. «Восточное пространство» и фашистская геополитика / Е. В. Тарле. — Текст: непосредственный // Историк-марксист. — 1937. — № 5–6. — С. 89–105.
32. Удальцов, А. Д. История средних веков / А. Д. Удальцов, Е. А. Косминский, О. Л. Вайнштейн. — 2-е изд.. — Москва: ОГИЗ, 1941. — 508 c. — Текст: непосредственный.
33. История средних веков: В 2 т. Т. 1: Учебник / Под ред. С. П. Карпова. — 4-е издание. — М: Изд-во Моск. ун-та; Изд-во «Высшая школа», 2003. — 640 с.

---

[1] Слово «эксплоатация» - историографическая норма изучаемого периода