В нашей работе мы предпринимаем попытку исследования обращений русских писателей властям с письмами. Эти тексты — письма представителей русской интеллигенции, в частности писателей, во власть — образуют особый эпистолярный жанр, обладающий отличительными чертами и подразделяющийся на несколько жанровых подразновидностей. В одну из таких подразновидностей входят тексты, являющиеся ответами либо на письма властного адресата, либо на публичную критику, вызвавшую авторский протест. Поэтому содержанием таких писем является изложение политических взглядов или творческого кредо самого автора письма с целью разъяснить, откорректировать свою позицию в глазах властей и публики.
Таковы, например, некоторые письма А. Богданова, революционного деятеля, разошедшегося в 1910 г. с большевиками и отошедшего от политической деятельности, разнопланового учёного (философ, врач, экономист), автора романов «Красная звезда», «Инженер Мэнни». Одно из них (19 ноября 1917 г.) адресовано А. Луначарскому, с которым автора связывали дружеские отношения, и является развёрнутым ответом на письмо наркома, содержащее приглашение на работу во главе одного из отделов Комиссии по народному образованию — отдела пролетарской культуры. Свой отказ Богданов обосновывает в первую очередь идейными расхождениями с бывшими соратниками. Поводом для второго, открытого письма (Н. Бухарину из Лондона, 10 декабря 1921 г.) послужило знакомство со статьёй последнего «К Съезду Пролеткультов» (Правда, 22 ноября 1921 г.), где содержится критика позиции и взглядов Богданова, ошибочно сближаемого с меньшевиками, а сам он объявляется «банкротом», стоящим «не у дел». Более резкое по тону — открытое письмо Е. Ярославскому (19 декабря 1923 г.), также отосланное в «Правду» и тоже неопубликованное. Богданов обращает в декларацию своих научных и политических воззрений даже заявление от 27 сентября 1923 г. на имя начальника ГПУ Ф. Дзержинского в связи с необоснованными обвинениями и арестом.
Луначарский — единственный представитель власти, к которому адресант обращается на «ты» («Дорогой Анатолий. Письмо твоё…» — «Привет, твой Александр») [1, с. 352–355]. Учёный ведёт с Луначарским открытую полемику и критикует позиции большевиков по ряду вопросов, сохраняя при этом дружеский тон. На лексическом уровне это проявляется в постоянной смене форм личных и притяжательных местоимений («вы», «ваши» / «мы», «наше»). Кроме того, Богданов ссылается на некоторые факты общего прошлого: «Ты помнишь…», «Когда ты закричал: не могу!», «В июне — августе писал тебе…»; сообщает Луначарскому о том, какие свои труды уже выслал ему, а какие планирует выслать в скором времени [1, с. 352–355]. Богданов заметно выделяет Луначарского из ряда его соратников, среди которых «грубый шахматист» Ленин и «самовлюблённый актёр» Троцкий. Богданов видит в Луначарском не политика и министра, а представителя творческой интеллигенции, «своего человека», предостерегает его от опасностей и тупиковых игр в политику. Отметим непосредственную реакцию Богданова на предложение работы со стороны наркома образования: автор письма призывает собеседника стать на его место и представить, как бы он содержал себя в России и семью в Швейцарии на тот паёк, который полагается ему за работу в комиссии по народному образованию, куда зовёт его Луначарский. В конце письма адресату делается даже как бы «встречное» предложение вернуться к рабочему социализму, т. е. на позиции самого Богданова, в недавнем прошлом ближайшего единомышленника нынешнего наркома. Здесь же с иронией Богданов констатирует, что, скорее всего, «случай упущен. Положение часто сильнее логики» [1, с. 352–355].
Среди адресатов писем есть и образ оппонента иного рода. Это недоброжелательный оппонент, подающий идеи или личность автора письма в заведомо искажённом, извращённом виде, а потому воспринимаемый тем как клеветник. В данном контексте необходимо рассмотреть писма Богданова Н. Бухарину и Е. Ярославскому. Это два открытых письма, в которых автор решительно отклоняет упрёки в «меньшевизме» и уличает оппонентов в поверхностном знакомстве или даже откровенном незнании его дореволюционной деятельности, его трудов и основных научных положений, на которые они опираются в своей критике «богдановщины». Автор тем более уязвлён, что узнал об этих нападках, находясь за границей и не имея возможности выступить с адекватным опровержением, а на публикацию своих открытых писем оппонентам в России он слабо надеется. Отсюда ирония зачина в письме к Бухарину («я прочитал Вашу статью… в которой мне посвящено так много внимания») и некоторая нарочитость в построении синтаксических конструкций («ответ мой не рискует быть запоздалым» [2]). Испытывая немалый пиетет к Бухарину, Богданов с высоты своего давнего революционного опыта и научных достижений опровергает критические доводы своего оппонента и указывает ему на недопустимость возводить в принцип суждения, высказанные в тех шутливых частных беседах, которые между ними были. «Вы… имеете в виду наши частные разговоры… но Вы как будто забыли, что у нас с Вами были и вполне серьёзные разговоры… Я слишком уважал Вас до сих пор…» [2]. В письме звучит разочарование Богданова в связи с не очень благородными действиями уважаемого им человека: использование для публичного осуждения материала частных бесед, искажение и подтасовка в полемическом контексте высказываний учёного. Сам Богданов отказывается обсуждать то, в чём не очень хорошо осведомлён, судить с чьих-то слов, тем более домысливать информацию даже в целях самозащиты. Эта позиция открыто, хоть и деликатно выражена им и звучит как урок оппоненту: «О “платформе коллективистов” я не могу, конечно, говорить, не имея её перед собою, ибо говорить о ней, исходя из Ваших цитат и комментариев, было бы — Вы согласитесь с этим — едва ли научно» [2]. Корректно, но решительно возражая Бухарину, Богданов воспринимает его именно как недоброжелательного оппонента, но человека компетентного и опытного. Однако ещё больше, чем нападки на себя лично, волнует автора письма то обстоятельство, что выступление Бухарина в «Правде», о котором идёт речь, отражает опасную тенденцию огульного очернительства инакомыслящих. В финале письма его автор выходит напрямую к личности Бухарина, человека, чья харизма близка интеллигентской харизме Луначарского: «когда Вы, тов. Бухарин, начинаете мыслить так, что человек, посвятивший себя великому делу пролетарской культуры, которая есть необходимое орудие организации сил пролетариата в действительном социалистическом строительстве, представляется Вам “банкротом, стоящим не у дел”, и когда я вспоминаю, насколько Вы, тов. Бухарин, являлись до сих пор типом живого идеализма Вашей Партии, то мне кажется, что … “нечто” уже стало утрачиваться» [2].
Личность Е. Ярославского вызывает у адресанта более негативные чувства, о чём свидетельствует уже упоминавшееся письмо Луначарскому, в котором есть абзац, посвящённый этому человеку. Богданов вспоминает, как Ярославский после эмоциональной реакции последнего на московские погромы писал в своей статье об «истерических интеллигентах, которые … верещат “не могу!”, ломая холёные барские… руки» и т. п. «Таково товарищеское уважение, — комментирует Богданов. — Это пролетарий? Нет, это грубый солдат, который целуется с товарищем по казарме, пока пьют вместе денатурат, а чуть несогласие — матерщина и штык в живот» [1]. Следы этой «грубой солдатской манеры» угадываются и в двух открытых выступлениях Ярославского против Богданова на страницах «Правды» в 1923 г., которые и спровоцировали открытое письмо Богданова [2] («открытое» лишь формально, ибо опубликован ответ не был, как и обращение к Бухарину). Называя оппонента, к которому он в начале письма специально не обращается (и это значимая фигура умолчания), «лично вполне честным человеком и искренним работником пролетарской революции», Богданов выражает (в большей мере риторически) уверенность в том, что «честный человек» сделает всё от него зависящее, чтобы ответ дошёл до читателей. В письме иронично подчёркивается поверхностность знаний оппонента, берущегося судить о философских взглядах автора: «Вы практик, Вам некогда изучать все теории. Но как же тогда судить о них?». Богданов упрекает автора «популярной книги о богах и богинях» в незнании «богдановщины». В письме речь идёт главным образом о вопросах идейно-политического характера, обсуждаются разные трактовки марксизма. Автор письма ставит Ярославскому ряд вопросов и уличает его в незнании существа предмета: «Той системы теорий, о которой Вы говорите, Вы просто не знаете… Представьте себе, что в Вашей… книге… есть «богдановские» ереси… Вы упоминаете об “организационной науке”. А скажите по совести, знаете ли Вы, что это такое?». Он «открывает» оппоненту истину, что не только он, Ярославский, верит в свою правоту, «Каутские, Шейдеманы, Плехановы… верили в свою правоту» так же искренне. Богданов «учит» адресата уважать оппонентов и противников, изучать их труды и знать их позиции. Не сомневаясь в искренности слов и действий своего оппонента, Богданов предостерегает лично его и ему подобных от участия в шельмовании идейных оппонентов.
В письмах Богданова вычленяется и ещё один тип адресата — честный человек и профессионал. Таков Дзержинский, которому адресовано развёрнутое заявление из Внутренней тюрьмы ГПУ [2]. Начальник ГПУ тех лет предстаёт в этом тексте человеком умным, честным, способным разобраться в деле — Богданов излагает ему кратко, но не поверхностно и не упрощённо свои идеи и подчёркивает их актуальность для социалистического строительства. В разговоре с таким адресатом уместно апеллировать именно деловыми соображениями, обосновать ошибки обвиняющих строго логически и аргументировано. Зная трудолюбие и преданность делу самого Дзержинского, Богданов строит аргументы в свою защиту от несправедливых обвинений в сотрудничестве с оппозиционной «Рабочей Партией» на противопоставлении масштабов его собственных научных замыслов и «какого-нибудь маленького подполья». Он не вступает в политические или теоретические дискуссии с адресатом, но подчёркивает, что от практической политической деятельности отошёл. Таким образом, Дзержинский оказывается в ситуации, когда он и его подчинённые держат в застенках учёного и мыслителя «по условиям только формальным и канцелярским», по словам Богданова, а между тем он полон готовности быть полезным стране именно как учёный. Текст письма имеет формальные признаки заявления, хотя намного превышает объём этого документа. Суховатость и деловитость тона обусловлена главным образом законами делового стиля и лишь во вторую очередь — отношением к адресату, с которым автор письма мало знаком. В этом обращении к лицу, наделённому властными полномочиями, нет ни неприязни, ни заискивания. В словах Богданова чувствуется уверенность в том, что этот человек сумеет беспристрастно подойти к делу. В письме не чувствуется подчёркнутой иерархичности между властным адресатом и опальным адресантом. Ведётся профессиональный разговор. И перед лицом истории они будут на равных («наш общий судья»). Нельзя не отметить мужество автора, который в письме на имя начальника ГПУ, затрагивающем судьбоносные для него вопросы, дистанцируется от большевистской власти, которую представляет адресат. В последней фразе письма звучит дерзкое выражение благодарности в случае, если искомая справедливость восторжествует: «…Я буду рад не только за своё дело и за себя, но также за Ваше дело и за Вас».
Таким образом, на примере ряда писем А. А. Богданова властям мы видим разное восприятие адресатов — это и недобросовестный оппонент, и честный человек, профессионал.
Литература:
- Богданов А. А. Вопросы социализма. Работы разных лет. М., 1990.
- Письма вождям: Русская интеллигенция и советская власть / Сост.: Е. Б. Скороспелова, Е. В. Суровцева. М.: Рус. энциклопедия (в печати).
