Образ Мехмене Бану
Еще в начале действия, сама героиня Мехмене Бану сокрыта от зрителя. Нам ее скрывают за замысловатыми движениями-раздумиями приближенных, за выходом визиря, который подобен коршуну. Он готов за волю своей правительницы пожертвовать своей и чужой жизнью и в этих колких, невероятно резких движениях представлен его выход. Но настает время выхода Мехмене Бану, она появляется из гигантской книги-легенды. Точнее являет нам себя, потому что происходящее на сцене настолько глубинно архаично, непривычно и по-восточному диковинно, что вызывает ощущение явственного присутствия перед зрителем чего-то сакрального, сокрытого от всего мира за чертой сцены. Мы словно стоим на пороге какого-то мистического действия-откровения, на пороге тайны. Будто бы зрителя здесь и не ждали. Дело в том, что, в отличие от показных проходок, от сцен только лишь для эстетического удовольствия зрителя нет ничего. И, если зритель и получает в процессе просмотра спектакля это эстетический восторг, то он опять — таки создан путем «подглядывания в замочную скважину» этого спектакля. Он настолько архаически внутренний, настолько не для внешнего шарма красоты, но, однозначно, для внутреннего потрясения зрителя. Этот спектакль словно крадет, поглощает все зрительское равновесие, все представления о классическом балете. Он крадет наше понимание того, как должно быть, и дарит взамен нечто многогранное, многомерное, суть которого сразу и не постигнешь, это как верхушка айсберга, которая подразумевает и сам айсберг в целом. Отсюда такой успех у спектакля.
Безусловно, сыграть в таком балете честь для артиста. И, подобно горе, которая не растет лишь вверх, но растет и вширь, для того чтобы вырасти вверх, артист, играющий одну из главных ролей, здесь должен быть всесторонне развит, должен не просто быть личностью и личностью гармоничной, он должен пойти на подвиг. Чтобы вынести напор и мощь этой драматургии, усиленной танцем, нужно всей душой прочувствовать, и прочувствовать детально свой образ, малейшие оттенки чувств. Это не обязательно говорит о большом количестве времени для такой подготовки. Но говорит об интенсивности погружения в образ, сильнейшей вовлеченности в него, здесь требуются очень большие психические силы, чтобы просто соответствовать образу, например, Мехмене Бану, здесь требуется густота этих сил, стойкость этой густоты и умение проживать партию со всем эмоциональным накалом в течение всего спектакля. Не расплескавшись, и, в то же время, эмоционально не скупясь в подачи образа. То есть это даже не сценическая работа, а настройка внутреннего мира, который должен быть очень крепким, как кристалл, сильный, дух у человека, играющего главные роли должен быть очень стойким. Это можно сравнить с тем, как готовят космонавтов, прокручивая их на центрифуге, именно такой выносливостью всех: физических, душевных и духовных сил должен обладать любой из главных героев этого балета, ибо планка очень высока. Это не просто речь о добре и зле, это, может, и глубинное постижение бытия через данную драматургию, каждый из зрителей решит сам. Но соответствовать той планке, на которую поставлен этот балет может только личность, способная на подвиг, или уже в нем находящаяся. Роль Мехмене Бану, безусловно, наиглавнейшая в этом балете. Игра «на разрыв аорты» в синтезе с многосмысловым молчанием, монологами, наполненными всех оттенков трагедийности, и страсть, граничащая с умопомрачением, но, так и не переходящая в степень безумства под силу лишь единицам. Вся глубина хореографической мысли способна жить в исполнении великих мастеров балета. Имеет смысл немного написать о той балерине, проживающей эту роль невероятно, запредельно, за гранью человеческих возможностей, за гранью представлений о человеческих возможностях. У нее есть та духовная составляющая, которая совместно с другими физическими и актерскими данными выводит эту роль в авангард всего балета, преображает как зрителя, так и саму личность балерины.
Еще нужно отметить и то обстоятельство, что образ Мехмене Бану обладает большой духовной чистотой, отсюда и столько сил и царственности в Мехмене Бану, это даже не образ сильнейшей по драматизму Карениной, это много выше, это должен быть еще более запредельный образ. У Мехмене Бану целый оркестр красок. Поскольку в Мехмене Бану должно быть очень много не только драматизма, но и лиризма, и много, много полутонов ее души, ведь это очень жертвенный человек, удивительный человек, необычайно редкий. Мехмене непреклонна, она, как скала и при этом она очень духовна, она не будет делать глупостей ни при каких обстоятельствах ни против себя ни против других (если мы говорим о той легенде о любви представленной нам в балете), а значит ее выход должен как бы сметать нас, зрителей наповал. Он должен пугать своим величьем, он должен восхищать своим великодушием, своей статью, своим благочестием, и, одновременно своим трагизмом. (по уровню высоты драматизма немного похоже на Гамлета, а Гамлет это одна из драматических вершин.)
Как сочетание Луны и Марса в одной личности, (в астрологии есть такое опаснейшее сочетание, при котором личность, имея сильное влияние этих планет в своем гороскопе в сильном положении, обречена на жизнь в подвиге для мироздания, иначе ее ждет неумолимая постыдная участь, такова и Мехмене Бану). Данная роль космическая по всем параметрам, это даже к правильности не имеет никакого отношения. Этот образ имеет отношение к высочайшей духовной мощи в действии. Даже в своей трагедийности образ Мехмене не лишен величия и гармонии, все в ней невероятно восхитительно. Недаром Майя Плисецкая говорила, что образ «Мехмене Бану» это самый глубокий образ, который у нее был.
Екатерина Кондаурова
Очень сложно представить кого-нибудь в этой роли, настолько для нее созданного, как эта балерина. Мехмене Бану Екатерины Кондауровой — это какая- то беспредельно красивая личность. Про этот образ ее уместно сказать «красота страшная сила». Ее Мехмене не только красивая, но еще и хищная, хищная не прямо, но все-таки отчетливо. И вот эта сильная красота с такой тонкой и резной печатью хищности способна вызвать очень большой интерес к героине Кондауровой. Да, безусловно, царственность и достоинство идут вереди ее героини, все ее движения, как будто бы выкованы какой-то идеальной пропорцией. Как будто бы она, героиня Екатерины Кондауровой, вся движется в невидимом никому костюме, как будто бы все ее действия заведомо будут точными, как по щелчку. Но в этой точности нет монотонности, нет механичности, в ней сильнейшее, выверенное напряжение, расчетливо поданное в каждую уготованную и просчитанную точку во времени.
В Мехмене Бану Кондауровой есть нечто жадно ослепительное. Эта сцена прощания с красотой сама по себе напоминает совершенство. Хочется остановить мгновение, растянуть его, так притягательно Кондаурова выписывает эту сцену. Она большой художник в этой роли. Ей очень подходит образ этой героини, Кондауровой легко в нем жить.
Хладнокровность Мехмене Бану Кандауровой тоже обогащает образ главной героини. Но,в то же время, смирение перед злым роком в ее вопрошающих и не нашедших ответа ладонях к незнакомцу о запредельной цене жизни Ширин, дают образу ее Мехмене человечность и теплоту. Вообще в этой балерине есть уникальное изобразительное качество, это жизнь в потоке во время исполнения этой партии. Это значит, что все, что бы не делала Мехмене Бану Кондауровой в процессе своего нахождения на сцене, все будет исполнено блеска и совершенства. Это не пустые слова, так как такое может быть присуще исполняющему партию только когда он в потоке. Этим состоянием концентрации на каждой текущей доле секунды мастерски владеет Екатерина Кондаурова. И здесь в связи с этим выходит ряд преимуществ, совершенно не синтетических, не надуманных, а натуралистичных и естественных. Во-первых, она совершенно волшебно музыкальна. Нет, это не значит, что все, чтобы она не сделала будет попадать в такт, речь идет о той музыкальности, при которой внутренний ритм человека синхронизируется с вибрациями внешнего, оркестрового ритма, и получается такая ритмическая игра, ведомая самим потоком, в котором находится танцующий, редчайшее состояние даже у маститых балерин, так как требует ясности сознания и умения находиться в моменте на протяжении всего выступления. Это сродни йогическим премудростям — игра внутри игры, танец внутри танца. Эффект не только в тончайшем чувстве ритма музыки. Это еще и невероятная, какая-то космическая скульптурность позировок, которая достигается спонтанностью остановок во время потока. Артист как бы ведом своим телом, которое полностью синхронизировалось с пространством по звуковым, настроенческим, даже цветовым параметрам. Все ее существо отражает именно те вибрации, которыми наполнено пространство, это очень красиво и завораживает, и еще одно свойство, которое дает нахождение в потоке, это невозможность ошибки. Это наполнение совершенством, исходящем из пространства дает непоколебимую смелость и одновременно точность всего, что бы не делала балерина на сцене. Она похожа на изваяние, абсолютно совершенное, какую бы позировку не приняла, при этом отдельно достичь такого совершенства невозможно, только при подключении к потоку. Еще это состояние потока, которым владеет балерина, дает мастерское владение мельчайшей нюансировкой тела. Пальцы, вся мимика лица, и любой ракурс тела полностью гармоничны, наполнены жизнью и смыслом. Это можно видеть, когда ее героиня Мехмене Бану проплывает как бы по воздуху, парит над своими золотыми горами, это очень величественно, очень детализировано изобразительно, хотя жест ее при этом широк, но не безмерен, в этом есть какая-то мистичность и завораживающая замедленность. Все: от движения глаз до кончиков пальцев все околдовывает осмысленностью и разумностью, от этого веет вечностью и большим искусством, и, конечно, космосом.
