Не найти, пожалуй, ни одного человека в цивилизованном мире, как в России, так и за её пределами, который не слышал бы о Владимире Ивановиче Дале и не ассоциировал бы это славное имя с изданием крупнейшего Толкового словаря. Между тем, масштаб личности этого человека настолько велик и многогранен, что невозможно осветить его полно и десятком статей. Писатель, лингвист, переводчик, лексикограф, этнограф, врач, морской офицер, государственный чиновник, педагог, Владимир Даль (1801–1872), известный также под творческим псевдонимом Казак Луганский, — личность столь значимая для русской науки, что можно только попытаться понять величие, мудрость его замыслов, проследив основные вехи жизненного пути этого уникального человека. В этой работе акцентно представлен анализ второго по значимости для самого автора труда его жизни — сборника «Пословицы русского народа».
Ключевые слова: Даль, Россия, сборник, пословица, поговорка.
Владимир Иванович Дал родился в Екатеринославской губернии шахтёрского предместья Луганский завод (ныне — город Луганск) в семье обручавшего датчанина Иоганна Кристиана фон Даля, принявшего в 1799 году русское подданство вместе с русским же именем — Иван Матвеевич Даль. Его сыну выпало родиться в один день с лидером Реформации Мартином Лютером и немецким поэтом Фридрихом Шиллером. Это совпадение Владимир Иванович помнил всегда, что настраивало его на особый ход мышления и творческий лад.
В семье, где росли четверо сыновей, где царила атмосфере высокой нравственности и строгой набожности, где мать свободно владела пятью языками и всегда звучала музыка, непременно должен был вырасти разносторонний гений и славный сын своего отечества. Хорошее домашнее образование, далее — как положено дворянину, кадетский корпус Санкт-Петербурга, дали будущему писателю первую профессию морского офицера. Отслужив на флоте положенный для обучающихся за государственный счёт срок, Даль в возрасте 25-ти лет вышел в отставку и поступил на медицинский факультет Дерптского университета[1] «по стопам отца». Университетская среда подарила Далю тесные дружеские связи с такими выдающимися учёными своего времени как Николай Пирогов, Фёдор Иноземцев, Геннадий Сокольский, Николай Языков, Василий Жуковский. Дар Даля-хирурга пригодился на полях сражений Русско-турецкой войны. Работая быстро, одинаково владея правой и левой руками, Даль спас немало жизней и не забывал пополнять копилку новых слов даже в боевых походах. Первые литературные опыты Даля относятся тоже к военным временам.
А в 1832 году на Даля обрушилась литературная известность, скандальная и даже опасная. Вышла в свет первая полноценная книга[2] Даля «Русские сказки из предания народного изустного на грамоту гражданскую переложенные, км быту житейскому приноровленные и поговорками ходячими разукрашенные Казаком Владимиром Луганским. Пяток первый». Историк литературы, цензор А. В. Никитенко, тогда мрачно предрёк: «Люди, близкие ко двору, видят тут какой-то политический умысел. За преследование дело не станет». И оказался прав, увы, не только по отношению к вышеозначенной книге, но и к последующим далее трудам автора. Уже на второй день после поступления книги в продажу весь её тираж был конфискован, а сам Даль — арестован прямо в больничной палате. Далее, как в круговороте, высокие чиновники разного уровня то обвиняли автора, то извинялись. Помог привычный ресурс: полезные административные связи, к чему Даль за всю жизнь так и не мог привыкнуть. Но невзирая на цензурные препоны, на признание книги неблагонадёжной, именно она стала началом мощной литературной деятельности Даля.
Дальнейший этап жизни, что Даль провёл в Оренбурге, ознаменован частыми публикациями его медицинских статей. Параллельно пополняется картотека будущего словаря. Тогда местные жители и дали доктору Далю прозвище «справедливый», ведь именно это слово в полной мере характеризовало любую общественную деятельность, которая увлекала Владимира Ивановича. «…жизнь дана на радость, но неё надо уметь отстоять, поэтому истинное назначение человека — борьба за правду и справедливость, борьба со всем, что лишает людской радости…» [1, с.18]
Даль открыт для экспериментов. Следующий период жизни, петербургский, стал для Даля-писателя весьма плодотворным. Уже зрелый мастер, словист, он выпускает, начиная с середины 40-х гг., сразу несколько книг, а также статьи «О русских пословицах» (1847) и «О поверьях, суевериях и предрассудках русского народа» (1845–1846 гг.). В облюбованном и популярном у литераторов XIX века жанре «физиологического очерка» — наглядных изображений уклада жизни, ценностей и устоев определённых слоёв общества — Даль публикует цикл небольших рассказов (в общей сложности — около ста), в числе которых — «Картины из русского быта» (1848). А когда приятель Даля, художник-любитель Андрей Сапожников, создал серию из 50 медных гравюр с мотивами народной жизни, Даль с азартом берётся сделать комментарии к ним, которые вместе обретают вид целой повести. В 1844 году эти заметки выходят отдельной книгой, что становится первым в русской литературе подобным опытом творческого сотрудничества художника и писателя. Белинский определил его «живой статистикой русского народонаселения», а самого автора — первым после гоголя писателем [1, с.21].
В 1859 году Даль уходит в отставку с государственной службы и переезжает в Москву. Этому предшествовал насыщенный период его духовной и творческой зрелости, реализации возможностей и замыслов, и он заканчивает подготовку издания «Пословиц русского народа» публикацией ряда статей о русском языке : «О наречиях русского языка» (1852), «О русском словаре» (1860), «Напутное слово» (1962), «Заметка о грамотности» (1957).
В сборнике пословиц представлено более 30 000 единиц, распределённых принципиально не по алфавиту, а тематически, например: «Воля — Неволя», «Правда-Кривда», Прямота-Лукавство», «Народ — Язык» и т. д. Таким образом, составитель подошёл к обобщению материала по-новому, с опорой на смысловые связи. Книга получилась уникальным собранием русских народных пословиц, поговорок, афоризмов, присловий, поверий, загадок, скороговорок, припевов и прибауток. Занимательным текстом даже не автор, но собиратель, беседует с читателем на понятном всем, живом языке, детали, шутки которого, бережно собранные Далем, спасены им от забвения времени.
Пословица как вид устного народного творчества бессмертна и вне времени. Её определение можно встретить уже у Аристотеля: « Пословица — сохранившийся обломок древней философии» [7, с.62] . Откуда берутся пословицы, какими должны быть, когда и в каких изданиях увидели свет — на эти и другие вопросы Даль попытался дать ответы в напутном слове — предисловии к сборнику. Древних рукописей он не разбирал, а помимо услышанного непосредственно от народа пользовался только современными ему печатными изданиями и сборниками авторов XVIII века: Княжевича [4], Снегирёва [6], Бодянского[3], Буслаева[4]. Но, в сравнении с трудами Княжевича или Снегирёва, которые содержат около 5300 и 400 пословиц соответственно, Даль прибавляет ещё 6000 из книг и прочих печатных изданий, что вместе составило 1/5 долю его сборника, а всё остальные народные перлы взяты из устных бесед и «на слух». Работа по «отбраковке» всего, что не пригодно для широкой печати ввиду искажений, «умничания», недоразумений, противоречивости суждений, описок, опечаток, а то и вовсе оскорбительных, нецензурных высказываний — велась Далем очень тщательно. И всё это — с целью сохранности тех образцов, что, по мнению писателя, достойны пойти к широкому читателю. Работу затрудняли сомнения, борьба с личным предвзятым мнением и стремлением к универсальности вида фраз. Даль понимал, что, как нередко случается, пословицу признают бессмыслицей из-за недопонимания посыла, что она несёт. Это, в свою очередь, бывает по причине намеренного искажения, или шутки. Столкнувшись несколько раз с подобным, обидным для автора казусом, он начинал сомневаться и даже корить себя, что не вправе браковать, отбирать, что не видит пределов разборчивости. И не лучше ли внести в издание текст как он есть. Пусть окажется лишним, но судьбу его решит читатель. Такое самоедство перфекциониста Даля поясняет то обстоятельство, что в сборник вошло много пословиц искажённых и, по его мнению, «сомнительных». Не решаясь обделить читателя, принимал и всё, что только прилично было читать в обществе вслух, «не извращённое чопорностию, ни излишнею догадливостью, а потому и обидчивостью».
Некоторая фривольность текстов многих пословиц, «топорность», отсутствие изящества слога и слишком простоватая манера, конечно, видны были собирателю — дворянину. Но при этом он понимал, что иного пути нет: за пословицами и поговорками можно идти только «в народ», основной своей массой неграмотный и необразованный. В просвещённом, образованном обществе пословицы не жили. Попадались лишь их слабые отголоски, искалеченные, залаченные, опошленные заимствованием слов из нерусских языков или вообще — выдержки из плохих переводов с чужеязячных басен. Высшее общество пословиц не принимало, потому как это почти всегда — картины чуждого ему быта. Своих не слагало ввиду приличий света: пословица метко бьёт не в бровь, а в глаз, да и не гоже господам поминать в разговорах, например, лапти, соху, ступу или рубаху. Просвещение, таким образом, являлось невольным гонителем своего, родного, народного, в том числе — его чистой русской речи и того, что она созидает. Со времён Ломоносова, с первых попыток «подтянуть» русский язык к римским или германским лекалам, наша речь всё больше удаляется от своих корней. Для Даля было очевидно, что, если не поспешить собрать и сберечь народные пословицы вовремя, они, «вытесняемые уровнем безличности и бесцветности, стрижкою под гребёнку, то есть общенародным просвещением, изникнут, как родники в засуху» [2, с. 6]. Надежда была только на простой народ, который бережно хранит исконный свой быт, даже в его косности способен видеть как дурные, так и хорошие стороны, а новизны принимает недоверчиво, справедливо вопрошая: «Всё по-новому да по-новому, а когда же будет по-доброму!?» Простой народ неохотно меняет то, что впитал с материнским молоком и что выстроено слаженной картиной его нехитрого мира, на чуждые условности, чужую грамоту, пусть даже красивую. Самые «живучие» пословицы и поговорки исстари слагались и слагаются только на основе «первобытной» простоты речи. И, наряду с корнями нашими, этим достойны и памяти, и изучения. Так, например, допуская просторечие, мы позволяем себе высказываться пословицами типа «семь раз отмерь, один раз отрежь». При этом не мы придумали это, а, взявши в народном устном творчестве. Ещё и исказили. Тогда как народ говорил это правильнее и красочнее: «Десятью примерь да прикинь, одновА отрежь». Мы не только не в состоянии сами сочинить ни одной меткой пословиц, но и готовые понимаем плохо. Так, очень популярное «не выноси сору» — это целая притча, которая права и в прямом, и в переносном смысле. В переносном: не неси домашние склоки «в люди», не сплетничай, разбирай семейные дрязги только под своей крышей. В прямом: мусор крестьяне никогда не выметали и не носили на улицу, а собирали и сжигали в печи. Был популярен даже такой свадебный обычай. Гости заставляли невесту мести избу, при этом сорили всюду, где она уже подметала, приговаривая: «Мети, мети, да из избы не выноси, а сгребай под лавку да клади в печь, чтоб дымом вынесло» [2, с. 7].
Даль испытывал некоторый соблазн включить в сборник яркие изречения русских писателей, таких как Грибоедов и Крылов, которые по меткости и краткости своей достойны стать народными поговорками. Но всё ж выбрал их них только те, что услышал в народе, из книг же намеренно не брал. К тому же с горечью осознавал, что во все времена были недобросовестные собиратели и переписчики, которые, ссылаясь на старинные сборники, искажали смысл пословиц до неузнаваемости. А, стало быть, даже ценные старинные списки пословиц не всегда могут являться образцами и не доказывают, что пословица была в ходу именно в том виде, как записана.
Бесценный сборник был подвергнут жесточайшей цензуре. Сначала учёное сообщество, от которого зависело издание книги в печать, признало публикацию вредной и даже опасной. После были обнаружены и другие «недостатки»: автор, т. е. русский народ, не столь верноподданный и благочестивый. А составитель, Даль, не потрудился цензурировать народную мудрость, показав «народные изъяны» и непрофессионализм писателя. Претензии к Далю были выражены, в числе прочего следующими словами: «Замечая и подслушивая говоры народные, г. Даль, видно, не скоро их записывал, а вносил после, как мог припомнить; оттого у него редкая пословица так записана, как она говорится в народе…» [2, с. 7]. В пример приводились такие мудрости: записано «эту беду я бобами разведу», тогда как в народе звучит «чужую беду бобами разведу, а к своей ума не приберу». Вероятно, эти критики не удосужились прочесть и обратить внимание, что в сборнике имеются оба варианта, каждый на своём месте, поскольку имеют различный смысл. А именно: «эту беду я бобами или на бобах разведу» — беда не велика, влезет в ворота, отворожиться или отделаться можно; а «чужую беду на бобах разведу, а к своей ума не приложу» означает совсем иное, что чужое горе всегда выглядит легче и проще для перенесения, тогда как своя боль — крупный нарыв.
Судьи Даля и его труда нашли, что сборник посягает на развращение нравов, что «домогаясь напечатать памятник народных глупостей, г. Даль домогается дать им печатный авторитет». Ещё одним страшным грехом было признано наличие в нём, кроме пословиц, поговорок, пословичных изречений, скороговорок, прибауток, загадок, поверий, суеверий, примет и простых оборотов речи, ставших крылатыми. Оценщики настаивали на положении рукописи «под сукно», потому как «…всё совокуплено в одну книгу, через что он (собиратель) смешал назидание с развращением, веру со лжеверием и безверием, мудрость с глупостью и таким образом свой сборник много уронил» [2, с. 10]. Ознакомившись с такими отзывами, признал сборник Даля «вредным» и Николай I. Цензурный комитет «не нашёл возможным печатание рукописи Даля в настоящем её виде» [1, с.26]. Противоположное мнение высказал только заведующий Публичной библиотекой.[5]Академия наук предложила Далю сборник переработать и сократить. На это Владимир Иванович ответил, что «пословица не судима». И «что не болит, то не плачет».
Доводы о необходимости разделить рукопись на несколько частей, где бы по отдельности печатались только пословицы, только загадки и т. д. Даль счёл неубедительными. Тем более, что это никак не уменьшило бы опасность «яда», что отравит всякого, кто прочтёт книгу. Собиратель ставил целью представить публике не кодекс нравственности, не наказ по нормам общежития, а сборник народных премудростей и глупостей, доброго и злого, в которых человек предстал бы таким, каков он есть, не скрывая даже худа. И для полноты картины собрать воедино не только собственно пословицы Даль посчитал необходимым. И, предпринимая попытки достучаться до цензоров, пояснял, что именно он предлагал разместить в том или ином разделе, каковы логические их связи, что обусловило взаимосвязь частей рукописи.
Пословица — короткая притча, поучительное суждение, пущенное в народ, понятый и принятый всеми. Состоит из двух частей: общее суждение и приложение, т. е. истолкование общего суждения. Например: « Всякая рыба хороша, коли на уду пошла», «Нет в тебе, так и не ищи на селе». Пословица даже и не сочиняется, а вынуждается жизненными обстоятельствами, как крик души. А сборник пословиц — это свод народной мудрости, плача и стонов людских, житейская правда, которая неподсудна.
Пословичное изречение — это пословица без притчи, иносказания. Строго говоря, к этому разряду относится множество неполных по тексту пословиц. Например: Твори Бог волю свою .
Поговорка — иносказание, без притчи, суждения и умозаключения. Окольное суждение, намёк. Так, вместо « он пьян» поговорка скажет « он невеселе», вместо « он глуп» — «у него не все дома», а вместо «они друзья» — «одного поля ягоды». Поговорка очень близка к пословице. Стоит добавить одно только слово или переставить слова местами — получится пословица.
Приговорка или пустоговорка — одно слово или короткое изречение, повторяемое, без особого значения, по личной или местной привычке. Часто можно встретить в текстах сказок, например: « Близко ли, далёко ли, низко ли, высоко ли». Как простые, так и сказочные пустоговорки также легко превращаются в пословицы, обретая условный смысл: «Я бы и тово, да, вишь, жена-то не тово; ну, уж и я растово». Не менее тонкая грань такой пустоговорки — с прибаутками, и все они неотделимы друг от друга.
Прибаутка или пустобайка — это шуточные поговорки без смысла, чаще характерны для людей одного ремесла (ямские, пирожников и т. д.) Их трудно понять, если не знаешь прибаски, из которой они вышли. К этому разряду относятся и сказочные приукрасы: « как тесто на опаре растёт, не по дням а по часам». Непонятные пословицы часто называют прибаутками.
Присловье — это прозвище, данное по месту жительства или рождения. Иногда — только из одного слова или словосочетания: «рязанцы синебрюхие», «ярославцы белотельцы», иногда — целая прибаутка: «Пенжане свою ворону в Москве узнали». Многие, таким образом, обретают пословичные значения.
Скороговорка, чистоговорка — фраза для обучения чистому произношению, состоящая из сочетания звуков, затрудняющих скорость речи. Большинство из них суть полные пословицы, например « Стоит поп на копне, колпак на попе, копна под попом, поп под колпаком».
Загадки — как всем известно, короткие изречения, содержание по смыслу вопрос, на который следует найти ответ. Загадки чаще всего пословичной формы, или — наоборот, многие пословицы — загадки: «Иная вода стоит крови (слеза)».
Представители любой из этих категорий, где содержатся народные погодные приметы, уже составляют месяцеслов, где каждому явлению напрашиваются поговорки, изречения, прибаутки. В виде пословиц и поговорок в народе ходят пожелания, проклятия, тосты, здравицы, застольные запевки, приметы и приветы, и всё это нашло свои положенные места в сборнике Даля. При этом он сам часто сетовал, что каждый раздел не настолько полон, как ему хотелось бы. И надеялся на творчество его последователей, будущих собирателей равно как на неиссякаемые таланты народной мудрости и сметливости.
В пословице Даль выделял две стороны: внутреннюю (её риторика) и внешнюю (грамматика). Часто непонимание пословицы связано с элементарным незнанием своего родного языка, богатства его речевых оборотов, простых и сильных, что относятся к разговорной речи и которые вытесняются строгой письменной лексикой, но что сближает наш язык с западными. Что касается риторики, то пословица может научить её красоте и яркому многообразию выражений. Например, метафоры: его голыми руками не возьмёшь, надо ежовые рукавицы. Аллегории: угорела барыня в нетопленной горнице. Гиперболы: У него каждая копейка алтынным гвоздём прибита. Метонимии: Зелёный седому не указ. Синекдоха: Семеро топоров вместе лежат, а две прялки врозь. Ирония: Исплошила зима сватью в летнем платье. Противоположность: Дальше положишь — ближе возьмёшь. Двусмыслие: Смертью люди живут (гробовщики). Олицетворение: Авоська верёвку вьёт, небоська петлю закидывает. Опущение, недоговорка: Матушка рожь кормила всех дураков сплошь, а пшеничка (кормит дураков) — по выбору.
Всё, что было интересно, трогало, заботило, беспокоили простого человека, то обязательно находило своё отражение в жанре народной пословиц, поскольку это обсудили со всех сторон. А чего в поговорках и пословицах нет, то, значит, и не доходило до сердец, не заботило, не печалило, не радовало. И, конечно, замечание, что нередко пословицы противоречат друг другу, следует отнести, скорее, к признанию достоинств автора, чем к недостатку сборника. Сам стиль пословицы, где одной строкой объято необъятное, где многогранный предмет описан предельно кратко и одновременно точно — уже уникален. В том и ценность сборника столь разных относительно кратких суждений, что даётся не однобокое, а полное, всесторонне понятие о вещах и явлениях, всё, что кем-то, где-то и когда-то, да в разном состоянии духа было высказано. И если одна пословица говорит, например, что «дело мастера боится», а другая — « иной мастер дела боится», то обе очевидно правы. Ведь и дела разные бывают, и мастера!
«Пословицы» были напечатаны через 8 лет, и только после кончины императора Николая I. Сменились времена, и печать была предложена Далю сразу в нескольких городах. В Москве свои услуги предлагало Общество любителей русской словесности. Но Даль принял предложение О. М. Бодянского от имени Императорского Общества истории и древностей российских при Московском университете, которое, рискуя, предлагало напечатать сборник сразу после появления рукописи. Так, в 1862 году вышло, наконец, в свет прижизненное первое издание этой замечательной книги, с исправлением искажений и опечаток по рукописи Даля. Первый экземпляр хранится в Государственной публичной библиотеке им. М. Е. Салтыкова-щедрина (Санкт-Петербург). История показала нужность и ценность сборника, который периодически переиздаётся, в том числе — на разных языках народов России и мира. Чтобы каждый любитель и ценитель русского языка и русской народной речи имел бесценную возможность, насколько достанет знаний, терпения, такта и памяти, вобрать в себя этой вековой мудрости и передать потомкам. Поскольку, как верно замечал Владимир Иванович Даль, дружно — не грузно, а один и у каши загинет».
Литература:
- Брагина Н. Г. Владимир Даль. Автор самого популярного словаря. М., АСТ-пресс. 2016. 33 с.
- Даль В. И. Пословицы русского народа. М., Эксмо-пресс. 2000. 616 с.
- Исторические очерки русской народной словесности и искусства. СПб., 1861. 211 с.
- Княжевич Д. М. «Полное собрание русских пословиц и поговорок». С-Пб. Типография К. Крайя. 1822. 269 с.
- Русский быт и пословицы. Духовная культура. //Исторические очерки. М., Институт русской цивилизации. 2015. Т. 1. 1008 с.
- Снегирёв И. М. Русские народные пословицы и притчи. М., Индрик. 1999. 182 с.
- Хоромин Н. Я. Энциклопедия мудрости. Киев, 1918. 112 с.
[1] Дерптский университет, с 1993 г. – Юрьевский, с 1918 г. – Тартуский. Старейший университет Российской империи, ныне – на территории Эстонии.
[2] До этого Даль публиковал только отдельные статьи и очерки в периодических изданиях.
[3] Бодянский Осип Максимович (1808-1877) – русский и украинский писатель, филолог, историк, археограф, один из первых славистов России.
[4] Буслаев Фёдор Иванович (1818-1897) – русский филолог и историк искусств.
[5] Вероятно, речь о таком чиновнике как Кофр Модест Андреевич (1800-1876), писателе, занимающим с 1849 по 1861 гг. пост заведующего Императорской публичной библиотекой Санкт-Петербурга.
