Художественное мастерство Аркадия и Бориса Стругацких поражает умы литературоведов уже не первое и, надо думать, не последнее десятилетие. Слишком велико умение этих авторов тонко и органично вплетать в сюжетную канву произведения глубокие социально-философские размышления, истинную полноту которых далеко не всегда удается рассмотреть и, что гораздо важнее, осознать с первого взгляда. Одним из наиболее сложных и противоречивых произведений братьев Стругацких является повесть «Град обреченный». Великое множество авторских мыслей, приемов и замыслов собрано в этом уникальном тексте. Но, как однажды заметил классик, нельзя объять необъятное. Поэтому в данной статье я остановлюсь лишь на паре идей, нанесенных несравненным литературным мастерством писателей на бессмертные страницы этой великолепной повести.
Главный герой произведения Андрей Воронин, на мой взгляд, представляет собой мощную психофизическую проекцию библейской истории о падении Люцифера с последующим его становлении в образе Дьявола на реалии хаотичного земного мира. Кроме того, в результате анализа личностного развития Воронина в непосредственном взаимодействии с нумерологической символикой текста, становится абсолютно очевидным тот факт, что путь главного героя Стругацкие вырисовывали с применением фундаментальных догматов Пифагорейского учения. Эти два тезиса, по моему мнению, лежат в основе понимания личности Андрея Воронина и его истинного значения как художественного персонажа. Однако прежде чем перейти к аргументации обозначенных тезисов, необходимо определить общекомпозиционные предтечи последующих выводов. И, в данном случае, главной предтечей является библейское понимание мира «Града обреченного».
С первой отсылкой к великой Книге Книг читатель встречается еще до знакомства с непредсказуемым и пугающим «миром эксперимента», а именно – в одном из эпиграфов к повести. «Знаю дела твои и труд твой, и терпение твое и то, что ты не можешь носить развратных и испытал тех, которые называют себя апостолами, а они не таковы, и нашел, что они лжецы» [8, 4] – эти строки из Откровения Иоанна Богослова пока еще ни о чем не говорят читателю, но подсознательно готовят его к восприятию идеи о трудности поиска истины и неизбежности столкновения с многочисленной и многоликой ложью.
Вторая отсылка к Библии связана непосредственно с одной из характерных черт мира «Града обреченного». «Помните, вы у меня допытывались, как это так: люди разных национальностей, а говорят все на одном языке и даже не подозревают этого. Помните, как это вас поражало, как вы недоумевали, пугались даже, как доказывали Кэнси, что он говорит по-русски, а Кэнси доказывал вам, что это вы сами говорите по-японски, помните?» [8, 30] – слова Наставника недвусмысленно заставляют вспомнить о библейском Вавилоне, в котором до строительства знаменитой Башни все люди говорили на одном языке. Однако Вавилон в Библии упоминается дважды: в 11 главе Бытия и в Апокалипсисе (17 и 18 главы). В Бытии мы наблюдаем строительство Вавилона, и отражение этого образа в идейном плане «Града обреченного» заметить совсем не трудно. Это образ храма: от «храма совести» Андрея Воронина, воплощенного для наглядности в виде Красного Здания, до таинственного, но такого человеческого Храма Иосифа Кацмана, представленного в виде неказистых пирамидок посреди бесконечного жаркого марева. Вавилон из Откровения Иоанна Богослова совсем другой: «И жена облачена была в порфиру и багряницу, украшена золотом, драгоценными камнями и жемчугом, и держала золотую чашу в руке своей, наполненную мерзостями и нечистотою блудодейства ее; и на челе ее написано имя: тайна, Вавилон великий, мать блудницам и мерзостям земным… Жена же, которую ты видел, есть великий город…» [4, Новый Завет – 301] Очевидно, что это описание отлично подходит для Града Стругацких, Града Обреченного, хаотичного и непредсказуемого мира, лишенного всякого порядка и надежды на светлое будущее (достаточно вспомнить разговор Воронина с о разрастающейся преступности или упоминания Наставника об уже пережитых городом несчастьях). С другой стороны, слова о некой «жене» и «блудодействах ее», если не брать во внимание символический аспект, отчетливо заставляют вспомнить Сельму Нагель.
Это далеко не все библейские параллели в тексте (к другим мы обратимся позже), но их более чем достаточно, чтобы представить себе, чем с этой точки зрения является «мир эксперимента». Апофеоз библейского подтекста в «Граде обреченном» мы находим в завершение второй главы повести: «Вы – Люцифер, – проговорил старик с благоговейным ужасом. – Гордый дух!» [8, 148] Именно эта фраза является четким сигналом, призывающим к переосмыслению всего предыдущего и последующего личностного развития Андрея Воронина.
Итак, Воронин – Люцифер. Это по замечанию пана Ступальского. Но так ли далек таинственный старик от истины, или напротив, так ли он близок к ней? Вспомним библейскую историю о падении Люцифера. Хейлель (оригинальное имя падшего ангела на иврите) был пламенным херувимом, лучшим, красивейшим и сильнейшим из всего небесного воинства: «Ты был помазанным херувимом, чтобы осенять, и Я поставил тебя на то; ты был на святой горе Божией, ходил среди огнистых камней. Ты совершен был в путях твоих со дня сотворения твоего» [4, Ветхий Завет – 804-805]. Но Люцифер, денница, утренняя заря восстал против Ветхозаветного бога, бросив в горнило чудовищной небесной войны легионы верных ему ангелов. Причиной такого поведения послужило несколько фактов. Во-первых, Бог установил примат человеческого существа над ангельским, позволив первому обладать мудростью при наличии свободной воли, каковая к числу достоинств ангельского народа не относилась. Во-вторых, своего сына Иисуса Христа Бог провозгласил равным себе во всем, тем самым ставя ему в подчинение своего любимца Люцифера, который небезосновательно считал себя «первым после бога». Таким образом, гордость, зависть и обида переплелись в душе мятежного ангела, и он восстал против своего создателя. В результате Светоносец («Люцифер» с греческого языка переводится как «несущий свет», этим словом греки обычно называли Венеру) был повержен и вместе с выжившими боевыми товарищами низвергнут в ад, где пребывает и поныне, представляя собой главный противовес божественному началу в земном мире. Более подробно и разнопланово образ Люцифера раскрывается в «Розе мира» Даниила Андреева, «Тайной доктрине» Елены Блаватской, «Книге Урантии» Уильяма Сэдлера, а также в некоторых апокрифических текстах. Однако, пытаясь учесть все аспекты образа падшего ангела, описанные в различных источниках, мы рискуем не заметить действительную сущность персонажа ввиду того, что каждый автор неизменно привносил в его описание что-то свое. Так у Андреева Люцифер – богорожденная монада, стремящаяся к созданию собственной Вселенной, не похожей на мир, созданный Творцом [1, 92]. А в книге Сэдлера падший ангел – апофеоз ложного и порочного стремления к личной свободе [9, 758].
Таким образом, чтобы исключить негативный и неуместный эклектизм, я в своем анализе буду использовать лишь ветхозаветный образ Люцифера. Грубо библейскую жизнь ангела утренней зари можно разделить на два основных этапа: время безусловного подчинения своему демиургу и время стабильного правления в преисподней после низвержения в роли главного антипода Творца. Для полноты картины необходимо добавить в условную схему промежуточный этап, самый короткий, но наиболее динамичный: время бунтарства, включающее в себя восстание, войну и непосредственно акт низвержения. Любопытно, что аналогичные жизненные метаморфозы претерпевает и главный герой «Града обреченного». В первой и частично второй главах повести Андрей Воронин предстает перед нами как молодой, красивый, энергичный комсомолец, безоговорочно верящий в светлое коммунистическое будущее. «Есть только одно дело на Земле, которым стоит заниматься – построение Коммунизма!» [8, 81] – восклицает Андрей. Воронин абсолютно уверен в том, что он – идеальное оружие своего вождя, имеющее лишь одну четкую цель – установление коммунистического порядка в окружающем мире. Даже выведенный из адекватного состояния изрядным количеством алкоголя, в центре невероятного балагана он уверенно мыслит в одном направлении: «Скажем, такой вопрос: выбрать между успехом Эксперимента и здоровьем товарища Сталина... Что лично мне, как гражданину, как бойцу... Правда, Кацман говорит, что Сталина не стало, но это не существенно. Предположим, что он жив. И предположим, что передо мной такой выбор: Эксперимент или дело Сталина... Нет, чепуха, не так. Продолжать дело Сталина под сталинским руководством или продолжать дело Сталина в совершенно других условиях, в необычных, в не предусмотренных никакой теорией – вот как ставится вопрос…» [8, 80]
Однако вскоре жизненные ориентиры Андрея начинают необратимо меняться под давлением сторонних обстоятельств. Воронин в сердце Красного Здания сталкивается с самим Сталиным, по сути – своим создателем: «Он видел только своего партнера, невысокого пожилого мужчину в костюме полувоенного образца, в блестящих хромовых сапожках, мучительно на кого-то похожего и в то же время совершенно незнакомого» [8, 130]. Андрей в этот самый момент, в момент схватки, понимает, что «великий стратег» ему не союзник, что он – по другую сторону шахматной доски. Понимает внутренне, на уровне инстинкта, но осознанно принять это понимание пока не может, – слишком долго он находился под влиянием идеологии «стратега». Но факт кардинального изменения, факт восстания на лицо. В разговоре с паном Ступальским сразу после схватки в Красном Здании Андрей говорит: «Раннее христианство – это идеология смирения, идеология рабов. А мы – бунтари! Мы камня на камне здесь не оставим, а потом вернемся туда, обратно, к себе, и все перестроим так, как перестроили здесь!» [8, 148] Не это ли слова истинного Люцифера?
Третья глава демонстрирует нам хаос войны, который должен предшествовать низвержению. И через физические муки (у Люцифера – от яростного падения, у Воронина – от избиения в здании мэрии) герой перерождается. В четвертой и пятой главах Андрей Воронин – отчетливый падший ангел. Он – правая рука нового диктатора, он находится на пике власти в мире, прототипом которому послужил Вавилон – город греха и разврата. Да и сам Воронин теперь не чужд ни первого, ни второго. Он легко изменяет своей супруге прямо на рабочем месте, он высокомерен настолько, что даже не узнает Стася Ковальского, который спас ему жизнь в предыдущей главе («Фермер показался Андрею знакомым – длинный, как жердь, тощий мужик с обвисшими усами» [8, 265]). Воронин начинает испытывать неожиданные приступы жестоко гнева: «И вдруг Андрей почувствовал злость. Даже не злость, а бешеное раздражение, какое испытал сегодня в раздевалке после душа. Какого дьявола! Какого еще им рожна?! Чего им не хватает, этой швали?.. Идиот! Что он этим доказал? Свиньей он не хочет быть, свинопасом он не хочет быть... Скучно ему! Ну и катись к такой матери со своей скукой!.. Перестань реветь! – заорал он на Амалию. – Вытри сопли и ступай к себе» [8, 277-278]. Таков теперь Воронин, образно преодолевший все этапы становления Люцифера и окончательно превратившийся в библейского падшего ангела.
Нужно сказать, что Андрей не единственный Люцифер в повести. С определенной уверенностью можно назвать Люцифером и Фрица Гейгера. В конце концов, революцию поднял именно Гейгер, именно он правит теперь в обреченном Вавилоне. Изя Кацман также в некоторой степени является Люцифером, ведь он, не смотря на странную наивную доброту, всегда целенаправленно пытается показать свое превосходство над собеседником (многочисленные разговоры с Ворониным) и демонстрирует независимость («Я не твой еврей, – возразил Изя, наваливая себе на тарелку салат. – Я тебе сто раз уже говорил, что я – свой собственный еврей» [8, 283]). Кроме того, именно Кацман стремится исследовать руины старых городских кварталов, чтобы найти путь к Антигороду, хотя подобные действия не одобряются ни населением Города, ни его законами. Кстати, Антигород – явление, которое объединяет всех троих Люциферов «мира эксперимента». Все они – Воронин, Гейгер, Кацман – стремятся туда попасть. А ведь если Город – это Вавилон, мир греха, то очевидно, что Антигород – библейский Небесный Иерусалим. И в итоге повести Воронин-Люцифер все же добирается до Антигорода. Он возвращается туда, откуда когда-то ушел (или был низвергнут) – в мир детства, мир идеологии непобедимого и непобежденного «великого стратега».
И здесь библейские параллели заканчиваются и начинаются сходства еще более любопытные и тонкие. Сходства, позволяющие уловить в конструкции повести пифагорейские идеи. Однако прежде, чем говорить о них, позволю себе небольшое историческое отступление, необходимое для целостного осознания рассматриваемого вопроса.
Пифагор родился в греческом городе Самосе во времена правления тирана Поликрата, приблизительно в 530 годы до нашей эры. Позже в италийском городе Кротоне философ основал некое закрыто общество, идеология которого базировалась на системе религиозно-философских взглядов самого Пифагора. Ключевой момент философии пифагореизма заключался в том, что все объекты и явления окружающего мира можно объяснить посредством математики, а числа есть ни что иное, как мельчайшие составляющие материи. Каждой цифре и каждому числу приписывался определенный спектр свойств, отражающих объективную реальность.
Если взять за основу рассмотренную выше теорию об эволюции Андрея Воронина как библейского падшего ангела, то первый этап его развития прописан авторами в первых трех частях повести. В первой части Андрей – отменное и четкое орудие своего создателя. Во второй части внутренний мир Воронина начинает необратимо меняться, однако, он все еще подчиненный, но не подчиняющий. В третье части изменения достигают своего пика, но абсолютно другим человеком герой предстает перед нами лишь в следующей, четвертой части произведения. Все эти тезисы были доказаны выше.
Еще одна кардинальная смена жизненных ориентиров героя происходит в последней шестой части повести. Нужно сказать, что шестая часть в принципе отличается от всего предыдущего повествования. Нет больше Города-Вавилона, нет ни друзей, ни врагов, ни идеологий, ни бунтарств. И если в четвертой части Воронин – Люцифер-деятель, а в пятой – Люцифер-мыслитель, то в шестой он определенно Люцифер-Иисус. Богочеловек, отказавшийся от всего ради высшей цели: «Нормальный человек, как до Хрустального Дворца дойдет, так там на всю жизнь и останется. Видел я их там – нормальных людей... Хари от задницы не отличишь... Нет, ребята, если сюда кто и доберется, так только какой-нибудь Изя-номер-два... И как он раскопает эту пирамиду, как разорвет конверт, так сразу про все и забудет – так и умрет здесь, читаючи... Хотя, с другой стороны, меня ведь сюда занесло?.. Чего для? На Башне было хорошо. В Павильоне – и того лучше. А уж в Хрустальном Дворце... Как в Хрустальном Дворце, я никогда еще не жил и жить больше не буду...» [8, 444] То есть Воронин осознанно оставляет за спиной все мыслимые блага ради иллюзорной надежды найти Антигород и понять фундаментальные законы «мира эксперимента», чтобы потом вернуться назад к Гейгеру и поведать людям правду. Таким образом, Андрей действует на благо общества, совершая немыслимый акт самопожертвования. В отличие от Изи, которого вперед толкает исключительно любопытство, любопытство настоящего ученого. Мотив бредущего через пустыню изнуренного человека дополняет образ Воронина-Иисуса. Вспомним также, что понятие «люцифер» обозначало у греков утреннюю звезду, Венеру, и обратим внимание на следующие строки из Библии: «Я, Иисус, послал Ангела Моего засвидетельствовать вам сие в церквах. Я есмь корень и потомок Давида, звезда светлая и утренняя» [4, Ветхий Завет – 306], «И притом мы имеем вернейшее пророческое слово; и вы хорошо делаете, что обращаетесь к нему, как к светильнику, сияющему в темном месте, доколе не начнет рассветать день и не взойдет утренняя звезда в сердцах ваших» [4, Новый Завет – 188]. То есть дуада Люцифер-Иисус наблюдается при ближайшем рассмотрении и в библейском тексте. В результате, в шестой части произведения в образе главного героя мы получаем сложнейшую триаду Воронин-Люцифер-Иисус.
Аккумулируя все вышесказанное, можно сделать обобщающий вывод о том, что описываемая в повести жизнь Андрея Воронина условно делится на три периода: Воронин-Люцифер до низвержения (первая, вторая и третья части), Воронин-Люцифер после низвержения (четвертая и пятая части), Воронин-Люцифер-Иисус (шестая часть). И здесь мы вплотную подходим к вопросу о присутствии идей пифагореизма в основе эволюции образа главного героя.
Если сложить порядковые номера частей повести, составляющих первый период жизни Воронина, то в итоге мы получим цифру 6 (1+2+3). Сумма порядковых номеров частей, образующих второй период, равна 9 (4+5). Цифру последнего периода определим по номеру единственной включенной в него части – 6. В результате получим следующий ряд цифр: 6 9 6. Сумма их равна 21. На первый взгляд подобные математические преобразования не несут никакой смысловой нагрузки, однако, достаточно посмотреть на полученные цифры с точки зрения учения Пифагора, и общая картина приобретает определенную четкость.
Цифра 6 (или гексада) в пифагореизме представляет собой сотворение мира. Пифагорейцы называли эту цифру совершенством всех частей и посвящали ее Орфею, а также Лахесис и музе Талии. Гексаду именовали формой форм, сочленением вселенной и делателем души. Среди ключевых слов, относящихся к гексаде, находятся такие слова: «время», поскольку шестерка считается измерением длительности; «панацея», потому что здоровье есть равновесие, а гексада – равновесное число; «мир», потому что окружающая реальность подобно гексаде часто видится состоящей из гармонизированных противоречий; «вседостаточность», потому что ее частей достаточно для всеобщности (3+2+1); «неутомимость», потому что она содержит элементы бессмертия [10, 273].
Цифра 9 (или эннеада) у последователей Пифагора была первым квадратом нечетного числа (3х3). Она ассоциировалась с ошибками и недостатками, потому что ей до совершенства числа 10 не достает единицы. Цифра 9 у пифагорейцев называлась числом человека – из-за девяти месяцев его эмбрионального развития. Среди ее ключевых слов «океан» и «горизонт», потому что для древних они были бесконечны. Эннеада бесконечное число, потому что 9 – последняя из цифр. Она именовалась также границей и ограничением, потому что собирает внутри себя все значащие цифры. Кроме того, число 9 рассматривалось как чистое зло, потому что это перевернутая шестерка, обращенная гармония. Согласно Элевсинским мистериям существовало девять сфер, через которые сознания пробивалось к истине при своем рождении (инициации). В тоже время из-за своего сходства со сперматозоидом девятка считалась символом зарождения жизни [10, 275].
Цифра 1 в Пифагореизме называется монадой, потому что всегда остается в одном и тому же состоянии, то есть отделенной от множественности. Единица у последователей Пифагора ассоциировалась со следующими понятиями: ум, потому что ум устойчив и имеет превосходство; Бог, потому что монада, как и Бог является началом и концом всех преобразований; универсум, потому что единица считалась в пифагореизме и честной и нечетной одновременно; мужчиной, потому что в эзотерике примат мужского начала над женским незыблем, как и предположение о его первородстве [10, 269].
Цифра 2 (или дуада) ассоциировалась у пифагорейцев со следующими понятиями: дух, зло, мрак, неравенство, подвижность, дерзость, напор, мнение, ошибка. Ключевым из этих понятий является «дерзость», потому что дуада является первым числом, отделившимся от Божественного Единого, или от, как говорили халдейские оракулы, «святая святых Богом почитаемой науки». Также дуада ассоциировалась с матерью, с женским началом вообще и с женщиной в частности [10, 270].
Теперь нам становится ясен символический аспект числового эволюционного ряда Воронина. В начале своего пути Андрей, как и шестерка, определяющая первый этап его развития (сумма порядковых номеров частей повести, включенных в данный этап, равна шести), однозначно равновесен. Он честно старается качественно выполнять свою работу, какое бы место в мире он не занимал: мусорщик, следователь или редактор. Вне зависимости от выполняемых им действий Воронин четко видит свою цель и знает, что и как ему нужно делать, даже если работа ему совсем не нравится (как например работа следователя). И даже с совестью (которая не единожды приходит к нему в образе Наставника) Андрей находится в полной гармонии. Однако гармония – момент определяющий, но неоднозначный, ведь гармония Воронина (как и гармония цифры 6 в Пифагореизме) состоит из негармоничных элементов: излишняя фанатичность (выше неоднократно подтвержденная цитатами), непростые взаимоотношения с окружающими (с жизненной позицией Андрея соглашается разве что Ван, да и то ввиду своего молчаливого всесогласия), непоследовательность в действиях (которая особенно ярко видна во второй главе, когда Ворониным сначала овладевает апатия, а затем его охватывает яростный, но очевидно бессмысленный порыв докопаться до истины через арест Иосифа Кацмана). Кстати, образ Люцифера до низвержения можно характеризовать теми же чертами: он тоже гармоничен, несмотря на то, что излишне фанатично воспринимает служение Богу, а также несколько отличается от своих собратьев и по личностным характеристикам и по отношению к окружающему миру и своему месту в нем.
На втором этапе своего эволюционного пути (Воронин-Люцифер после низвержения) главный герой приобретает целый спектр негативных черт. Его моральные принципы серьезно меняются в худшую сторону, он из идеализированного борца за свободу и истину, из четкого проводника высшей воли превращается в рядового стереотипного представителя провинциальной власти, который для достижения поставленной цели не гнушается никаких методов. И девятка, символ человека, символ ошибок и недостатков, символ зла в самом широком смысле, отлично подходит для характеристики героя на протяжении четвертой и пятой частей повести.
Третий этап (Воронин-Люцифер-Иисус) возвращает героя к исходной цифре – шестерке. В «Исходе» Воронин вновь равновесен. Но здесь равновесие его несколько отличается о того, которое было присуще герою на протяжении первых трех частей повести. Теперь в Андрее нет ни капли фанатичности, он напротив спокоен и методичен. Он четко видит свою цель, которая, однако, уже не представляется ему чем-то обыденным и приземленным, как, например, тупое машинальное выполнение своих обязанностей для скорейшего достижения полумифического «светлого будущего». Теперь цель Воронина – чистое познание, разгадка фундаментальных законов «мира эксперимента». И отныне Воронин составляет полную гармонию со своим окружением, пусть даже это окружение представлено одним только Изей Кацманом.
Таким образом, числовой ряд 6 9 6 в нумерологическом пифагорейском аспекте точно соответствует трем этапам жизни Андрея Воронина в мире «Града обреченного». А сумма цифр, включенных в этот числовой ряд (21), демонстрирует итог эволюции героя. Сначала Воронин был дерзок, подвижен и напорист подобно дуаде (двойка). А в конце своего пути он обрел мудрость понимания окружающего мира и в этом понимании, несомненно, приблизился к Богу, которого обозначает монада (единица).
В результате, анализируя жизнь Воронина в «мире эксперимента», можно придти к выводу о том, что Стругацкие в ее основу заложили пифагорейские идеи о символизме цифр, которые, однако, для полноты восприятия необходимо рассматривать исключительно в библейском контексте.
Таков, на мой взгляд, один из ключевых символических аспектов повести братьев Стругацких «Град обреченный». Библейский подтекст этого произведения, безусловно, очевиден. Очевидна и аналогия между жизнью главного героя и жизнью христианского падшего ангела. Пифагорейская основа эволюции Воронина несколько более завуалирована, но при определенной доле упорства вполне доказуема, о чем и говорится в данной работе. Тезисы, обозначенные и доказанные в статье, не только демонстрируют всю сложность идейного стержня рассматриваемого произведения, но и говорят о тончайшей гениальности его авторов, братьев Стругацких.
Литература:
- Андреев Д. Роза Мира. – М.: Урания, 2006. – 608 с.
- Беловранин А. «Град обреченный» Стругацких – мир эксперимента. http://sex-lib-party.narod.ru/andjey/bakalavr4.htm
- Берестенев П. Ветхозаветные апокрифы. Книга Юбилеев. Заветы двенадцати патриархов. – Спб.: Амфора, 2000. – 256 с.
- Библия. – М.: Институт перевода Библии, 1989. – 1417 с.
- Волошинов А. Пифагор. Союз истины, добра и красоты. – М.: Просвещение, 1993. – 224 с.
- Лосиевский И. Книги Еноха. Тайны Земли и Неба: перевод с древнееврейского. – М.: Эксмо, 2003. – 496.
- Свенцицкая И., Трофимова М., Апокрифы древних христиан. – М.: Мысль, 1989. – 336 с.
- Стругацкий А., Стругацкий Б. Град обреченный. – М.: АСТ, Астрель, 2010. – 460 с.
- Сэдлер У. Книга Урантии: в пер. Микаэла Ханьяна. – М.: Фонд Урантии, 2005. – 2098 c.
- Холл М. Энциклопедическое изложение масонской, герметической, каббалистической и розенкрейцеровской символической философии. – М.: Эксмо; СПб.: Мидгард, 2007. – 864 с.
- Шюре Э. Пифагор. Дельфийские мистерии. – М.: Амрита-Русь, 2004. – 240 с.
