Созвучие эпох: «Божественная комедия» Данте и роман Т. Толстой «Кысь»

В романе Т. Толстой «Кысь» привлекает внимание цитата, не заключенная в кавычки: «Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу! Утратив правый путь во тьме долины!» [14, с. 179]¹. Это первая терцина «Божественной комедии» Данте:

Земную жизнь пройдя до половины,

Я очутился в сумрачном лесу,

Утратив правый путь во тьме долины².

Казалось бы, что общего между величайшим памятником поэтической культуры XIV века и удивительным, завораживающим, необычным романом современности? «Земную жизнь пройдя до половины…», – середина человеческой жизни. Вершиной Данте считает тридцатилетний возраст, и в этом возрасте совершает свое странствие по девяти кругам Ада, посещает Чистилище и Рай. В романе Т. Толстой дантовские строчки органично вплетаются в повествование. Герою романа Бенедикту не только пошел «третий десяток», но и стоит он перед началом жизненной драмы: «… такого ужаса еще, небось, ни с кем и не приключалось» (14, 179). Провожатым Данте через Ад и Чистилище в Рай был Вергилий – знаменитый римский поэт, автор «Энеиды». Данте преклоняется перед поэтом:

Ты мой учитель, мой пример любимый;

Лишь ты один в наследье мне вручил

Прекрасный слог, везде превозносимый. (А., I, 85-87)

В романе «Кысь» наставником Бенедикта должен стать А. Пушкин – гениальный русский поэт. Но поскольку в городе Федор-Кузьмичске после Взрыва все старопечатные книги под запретом, то «тропа» к Пушкину лежит через Никиту Иваныча – из Прежних, который живет более 200 лет, помнит и любит поэзию Пушкина. Мать Бенедикта, из поколения «энтелегенцыи», и Никита Иваныч настояли на том, чтобы он начал изучать азбуку, и герой стал ходить на работу в Рабочую Избу «перебеливать» (переписывать) книги.

Т. Толстая не только приводит на странице романа русский алфавит, но и каждую главу обозначает буквой дореформенной русской азбуки, от «аз» до «ижицы». Букв всего 33. Данте в построении своего произведения соблюдает строгую симметрию, «так как счет положен изначала» (Ч., ХХХIII, 139). В «Божественной комедии» три части: «Ад», «Чистилище», «Рай». «Ад» состоит из 34 песен. «Чистилище» и «Рай» – по 33 песен каждая. Случайным это совпадение назвать сложно.

М. Бахтин отмечал, что «познавательно-этический момент содержания», который необходим для художественного произведения, берется авторами-творцами не только из «мира познания и этической действительности поступка, а при взаимодействии с предшествующей и современной литературой, создавая некий "диалог"» [2, с. 35]. А.С. Пушкин писал: «Талант неволен, и его подражание не есть постыдное похищение – признак умственной скудости, но благородная надежда на свои собственные силы, надежда открыть новые миры, стремясь по следам гения, – или чувство, в смирении своем еще более возвышенное: желание изучить свой образец и дать ему вторичную жизнь» [12, Т. 5, с. 432]. Можно с уверенностью сказать, что Т. Толстая в романе «Кысь» приглашает в «поводыри» великого итальянского поэта Данте – автора бессмертного памятника мировой литературы.

Не приходится удивляться, когда сравниваешь описание «Ада» в «Божественной комедии» и города Федор-Кузьмичска:

…мы вступили в одичалый лес,

Где ни тропы не находило око.

Там бурых листьев сумрачен навес,

Там вьется в узел каждый сук ползущий,

Там нет плодов, и яд в шипах древес…

Там гнезда гарпий, их поганый след…

С широкими крылами, с ликом девьим,

Когтистые, с пернатым животом,

Они тоскливо кличут по деревьям. (А., ХIII, 2-6, 10, 13-15)

«На семи холмах лежит городок Федор-Кузьмичск, а вокруг городка – поля необозримые, земли неведомые. На севере – дремучие леса, бурелом, ветви переплелись и пройти не пускают, колючие кусты за порты цепляют, сучья шапку с головы рвут. В тех лесах, старые люди сказывают, живет кысь». Население города боится невидимой птицы. Боится ее и Бенедикт: «Сидит она на темных ветвях и кричит так дико и жалобно: кы-ысь! кы-ысь! – а видеть ее никто не может. Пойдет человек так вот в лес, а она ему на шею-то сзади: хоп! и хребтину зубами: хрусь! – а когтем главную-то жилочку нащупает и перервет, и весь разум из человека и выйдет» (14, 10). Цитата из «Божественной комедии» о «гнездах гарпий» не дает полного представления о невидимой птице в романе. Можно дополнить:

… предо мной две бледных голых тени,

Которые, кусая всех кругом,

Неслись, как боров, поломавший сени.

Одна Капоккьо в шею вгрызлась ртом

И с ним помчалась; испуская крики… (А., ХХХ, 25-29)

В разговоре с Форезе Донати – приятелем Данте – поэт говорит:

… Если ты окинешь взглядом,

Как ты со мной и я с тобой живал,

Воспоминанье будет горьким ядом. (Ч., ХХIII, 115-117)

О «безмерно горьком мире» (Р., ХVII, 112) читаем и в романе «Кысь»: «…на луне вроде как лицо видать, а то лицо плачет: смотрит на нас, на жизнь нашу, и плачет» (14, 228). Можно сказать, что авторы описывают: Данте – Ад неземного мира, а Толстая – Ад на земле. И все же разница есть. В «Божественной комедии» мучаются грешники, совершившие зло на земле. В романе «Кысь» страдает ни в чем не повинное население, потому что был Взрыв: «Будто люди играли и доигрались с АРУЖЫЕМ» (14, 22). Но дантовский Ад воспринимается, тем не менее, условно, после прочтения потрясающих строк – надписи на вратах Ада:

Я увожу к отверженным селеньям,

Я увожу сквозь вековечный стон,

Я увожу к погибшим поколеньям. (А, III, 1-3)

Город Федор-Кузьмичск и является «отверженным селеньем», названным в романе городом, т.к. «прежде имя ему было» – город Москва^.

В романе «Кысь» и в «Божественной комедии» есть «одичалый лес», и река, и мост, и даже болото: Екиманское в романе и Стигийское, в котором «казнятся гневные» в произведении Данте. В описании избы Бенедикта и Никиты Иваныча Т. Толстая следует А.Н. Радищеву, который в «Путешествии из Петербурга в Москву» (1790), обозревая крестьянскую избу на станции «Пешки», пишет: «Четыре стены, до половины покрытые, так, как и весь потолок, сажею; пол в щелях, на вершок по крайне мере поросший грязью… окончины, в коих натянутый пузырь, смеркающийся в полдень, пропускал свет… стол, топором срубленный … горящая свеча… кадка с квасом, на уксус похожим, и на дворе баня…» (13, 212). В статье «Путешествие из Москвы в Петербург» А. Пушкин отмечал: «Наружный вид русской избы мало переменился со времен Мейерберга. Посмотрите на рисунки, присовокупленные к его «Путешествию». Ничто так не похоже на русскую деревню в 1662 году, как русская деревня в 1833 году» [12, Т.6, с. 282]. Уровень жизни в городе Федор-Кузьмичске не укладывается в эти временные рамки. Но в таких условиях учат азбуку, переписываются и распространяются книги: «Народ вообще-то книжицу читать любит…» (14, 109).

Как и все жители города, Бенедикт боится санитаров: «Скачут они в Красных Санях – тьфу, тьфу, тьфу, – в красных балахонах, на месте глаз – прорези сделаны, и лиц не видать…» (14, 59). Однако женится герой на дочке Главного Санитара. Создается впечатление, что Бенедикт попадает в рай. Кудеяр Кудеярыч сделал Бенедикту «доступ» к библиотеке старопечатных книг. «Когда Бенедикт доступ к книгам-то получил – и-и-и-и-и-и! - глаза-то у него так и разбежались, ноги подкосились, руки затряслись, а в голове паморок сделался» (14, 249). Кудеяр Кудеярыч охраняет покой Бенедикта: «Работай, учись спокойно» (14, 260). Дочери объясняет: «Читает – значит надо» (14, 258). В «Божественной комедии» можно найти терцину, объясняющую «бенедиктовский рай»:

Он устремил шаги дурной стезей,

К обманным благам, ложным изначала,

Чьи обещанья – лишь посул пустой. (Ч., ХХХ, 130-133)

И это так. Уж очень Кудеяр Кудеярыч похож на стража восьмого круга «Ада» Гериона:

Вот острохвостый зверь…

Вот, кто земные отравил просторы.

И образ омерзительный обмана…

Он ясен был лицом и величав

Спокойством черт приветливых и чистых,

Но остальной змеиным был состав.

Две лапы, волосатых и когтистых… (А., ХVII, 1, 3, 7, 10-13)

Превращая Гериона в «образ омерзительный обмана», Данте следует «Генеалогии Богов» Боккаччо, где рассказывается, что царивший на Балеарских остравах Герион кротким лицом, ласковыми речами и всем обхождением улещивал гостей, а потом убивал доверившихся его радушию (Прим. А., XVII, 1-27).

Кудеяр Кудеярыч, хитрый и расчетливый, зорко следил за Бенедиктом. И вот, когда кончились книги, он тут же «торкнул Бенедикту в руки – откуда не возьмись – крюк двуострый… швырнул Бенедикту балахон; оболокло Бенедикта, ослепило на мгновение, но прорези сами пали на глаза…» (14, 279). И «балахон», и «крюк» встречаем в «Божественной комедии». Загребалы-бесы, вооруженные крюками, топили грешников в смоле:

«…Когда не хочешь нашего крюка,

Ныряй назад в смолу». И зубов до ста

Вонзились тут же грешнику в бока. (А., ХХI, 50-52)

Грешники в аду идут:

Все – в мантиях, и затеняет вежды

Глубокий куколь, низок и давящ;

Так шьют клунийским инокам¹ одежды.

Снаружи позолочен и слепящ,

Внутри так грузен их убор свинцовый,

Что был соломой Федериков плащ².

О вековечно тяжкие покровы! (А., ХХIII, 61-67)

Ради того, чтобы удовлетворить свое желание – читать книги, Бенедикт становится убийцей, по существу, дантовским бесом. «Вот, я сегодня предложил тебе жизнь и добро, смерть и зло» (Вт 30:15), – читаем в Библии о том, что человеку предоставлена свобода жизненного выбора. Выбор Бенедикта точно описан в Библии: «Но каждый испытывается, увлекаясь и соблазняясь собственным желанием. Затем желание, когда оно зачнет, рождает грех; грех же, когда совершён, рождает смерть» (Ик 1: 14-15). Это подтверждают дальнейшие события романа.

Т. Толстая показывает, как изменяется облик героя: «ступал Бенедикт тяжкой поступью; сам знал, что страшен», «что глаза кровью налиты, под глазами провалилось, притемнилось личико» (14, 336; 357). Страшные сны снятся Бенедикту: «он вроде как летать умеет». «А раз приснилось, будто хвост у него вырос кружевной, да резной» (14; 252, 253). «Птичьим, переливчатым кликом, взмахом руки призываю товарищей…», – рассуждает Бенедикт (14, 356). Тренировкой он добивается того, что «… крюк летал как птица» (14, 339). В «Божественной комедии» «бледная» тень «в шею вгрызлась ртом…», в романе Т. Толстой кысь «на шею-то сзади: хоп! и хребтину зубами: хрусь! – а когтем главную-то жилочку нащупает и перервет…». Но подобное происходит и при изъятии книг Бенедиктом: «рука до локтя чувствовала хруст… вместо того, чтоб захватить книгу, да дернуть, да вырвать – попал голубчику прямо по шее, по шейной жиле, а как крюк-то повернул неловкими пальцами, – жила и выдернись, и потекло, черное такое, и голова на сторону, и в глазыньках-то потухло, и изо рта его тоже как бы срыгнулось» (14, 281). Когда читаешь о том, как голубчики сопротивляются во время изъятия книг Бенедиктом, то попадаешь в «царство мук» «Божественной комедии»:

… ропот дикий,

Слова, в которых боль, и гнев, и страх,

Плесканье рук, и жалобы, и всклики

Сливались в гул, без времени, в веках… (А., III, 25-28)

И какой следует вывод? Т.Толстая рассеивает сомнение: в споре Бенедикта с тестем побеждает Кудеяр Кудеярыч: «Кысь-то – ты!» (14, 397). Восхищаешься Данте, который писал:

На них такая грязь от жизни гадкой,

Что разуму обличье их темно. (А., VII, 53-54)

Процесс изменения личности Бенедикта можно соотнести с событиями «Божественной комедии». Данте описывает змея, который обхватывает обитателя ада и сливается с ним в единое чудовище: «И жуткий образ медленной походкой, ничто и двое, продолжал свой путь» (А., XXV, 77-78). «Змееныш лютый» – Франческо жалит Буозо и меняется с ним обликом: Франческо превращается в человека, а Буозо – в змея (Прим. А., XXV, 83). Поэт признается:

Так, видел я, менялась естеством

Седьмая свалка; и притом так странно,

Что я, быть может, прегрешил пером. (А., XXV, 142-144)

Герои «Божественной комедии»: «К подножью башни наконец пришли» (А., VII, 130). С башни подается сигнал о прибытии двух душ: «два зажженных огонька». С башни города Дита следует ответный сигнал, вслед за которым отплывает на челне перевозчик. Для Данте – это еще один шаг по преодолению ада на пути в рай, где его ждет Беатриче. «Башню» и «сигнал» «Божественной комедии» находим и в романе Т. Толстой: «Вот лежишь. – Рассуждает Бенедикт. - Лежишь. Лежишь. Без божества, без вдохновенья. Без слез, без жизни, без любви. Может, месяц, может, полгода, и вдруг: чу! будто повеяло чем. А это сигнал» (14, 353). Легко узнаваемые строки из стихотворения А. Пушкина «Я помню чудное мгновенье…» (К***) передают состояние Бенедикта, который пребывает «в томленьи грусти безнадежной». Бенедикт тоже приходит к башне: «Дозорная башня вышиной выше самого высокого терема, выше дерева, выше александрийского столпа» (14, 367). Счастью Бенедикта нет предела, т.к. он, наконец, «догадался, вычислил», где еще есть книги – в Красном Тереме. Он мечтает: «…упиться, упиться, упиться буквами, словами, страницами, их сладким, пыльным, острым, неповторимым запахом!.. О маков цвет! О золото мое нетленное, невечернее! – Ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы!!!.. – крикнул в блаженстве Бенедикт» (14, 371). Но на башне их оказалось двое. Кудеяр Кудеярыч, следящий за Бенедиктом, понял, что «зятек созрел». Разрабатывается план захвата власти, а это значит, что Бенедикт станет обладателем книг Красного Терема. Дозорная башня для героев Т. Толстой – еще один шаг к подлости, предательству, преступлению.

О гнев безумный, о корысть слепая,

Вы мучите наш краткий век земной

И в вечности томите, истязая! – (А., ХII, 49-51)

предупреждает Данте о неотвратимой расплате за содеянное зло.

«Господи! Да ведь так же всегда и было: и в древности то же самое! "Но разве мир не одинаков в веках, и ныне, и всегда?.." Одинаков! Одинаков!» – читаем в романе (14, 363). Действительно, создается впечатление, что события, описанные в «Божественной комедии» и в романе «Кысь», происходят параллельно. Перекличка тем, мотивов, образов двух произведений показывает, что мир не изменился, в нем также царят ложь, коварство, жестокость, преступления, борьба за власть. Созвучие эпох отражено в поэтических строчках романа:

Весь трепет жизни, всех веков и рас,

Живет в тебе. Всегда. Теперь. Сейчас. (14, 382)

В «Божественной комедии» поэт из «сумрачного леса» выходит к холму: «…к холмному приблизившись подножью» (А., 1,13). Данный стих терцины объясняют: над лесом грехов и заблуждений возвышается спасительный холм добродетели, озаряемый солнцем истины (Прим. А., 1,13). Восхождению Данте на холм препятствуют три зверя: рысь – сладострастие, лев – гордость, волчица – корыстолюбие. Вергилий поясняет, что поэт еще не подготовлен к тому, чтобы взойти на отрадный холм. Предварительно он должен посетить три загробных мира:

Ты должен выбрать новую дорогу…

И к дикому не возвращаться логу. (А., 1, 91, 93)

В минуту жизненной невзгоды Бенедикт идет: «Под горку. К реке. Через мосток – в лес и дальше, дальше…». И оказывается на холме: «Проплакавшись давеча на холме, в хвощах, проговоривши сам с собою – а словно бы и другой кто присутствовал, но это только всегдашняя кажимость, – Бенедикт прояснился и укрепился духом. Али разумом. Спокойнее как-то стал на все смотреть – а это, пишут, есть признак зрелости» (14, 399; 405). Если следовать Данте, то герой романа после посещения холма «должен выбрать новую дорогу» и не возвращаться в Красный Терем: «И к дикому не возвращаться логу». Или в логово змей. У дверей Красного Терема Бенедикт сделал выбор: он предаст Никиту Иваныча, сохраняя при этом «доступ» к книгам Красного Терема. «Но старик, можно сказать, сам, добровольно вызвался. Почти совсем добровольно. Высказал понимание момента. Правда, и Бенедикт все разъяснил ему ясно и четко: надо. Надо, Никита Иваныч» (8, 404). Так просто и кратко сказано о важном. «Каждое слово значимо, выделено, играет <…>, – пишет о романе Б. Парамонов. – «Кысь» – выдающееся словесное построение» [10]. Страницы романа могут служить примером к высказыванию А. Пушкина: «Точность и краткость – вот первые достоинства прозы. Она требует мыслей и мыслей – без них блестящие выражения ни к чему не служат» [12, Т.6, с. 159].

Подробно описана в романе Т. Толстой подготовка к празднованию Нового года, Восьмого марта, переживания по поводу объявления года високосным, но нет традиционных православных праздников: Рождества Христова, Крещения, Пасхи. Можно услышать, как «колокольцы каменные застучали» на шее перерожденцев, запряженных в сани, но не слышно церковного колокольного звона. Церкви нет. Весь роман пронизан страхом: боятся невидимой птицы, заболеть, санитаров, своевольных мыслей, Набольшего Мурзу. Страха перед Богом за содеянное зло нет. Список старопечатных книг из библиотеки Главного Санитара можно воспринимать по-разному, но в нем нет Пушкина, нет Данте, нет и Библии. Есть упоминание о Библии в разговоре Никиты Иваныча с Бенедиктом: «… нравственные законы, при всем нашем несовершенстве, предопределены, прочерчены алмазным резцом на скрижалях совести! огненными буквами – в книге бытия!» (14, 214). Вот она и Библия – «путь спасенья», о котором пишет Данте: «У вас есть Ветхий, Новый есть завет… // Вот путь спасенья, и другого нет» (Р., V, 76-78). В «Божественной комедии» находим терцину, в которой поэт говорит и о Книге Бытия:

… как ты должен знать

Из книги Бытия, господне слово

Велело людям жить и процветать. (А., XI, 106)

В беседе с Бенедиктом Никита Иваныч сообщает: «Жизнь наша, юноша, есть поиск этой книги, бессонный путь в глухом лесу, блуждание на ощупь, нечаянное обретение!» (214). Итак, у героев «Божественной комедии» есть Библия, а в романе Т. Толстой ее еще предстоит «обрести», но результат один: вместо того, чтобы «жить и процветать», люди умудряются устроить на земле ад.

В романе «Кысь» много слов, написанных с прописной буквы, а вот книга бытия – Первая Книга Моисеева – Бытие – со строчной. В таком «плотном» тексте монолога Никиты Иваныча ее рассмотреть, услышать, воспринять получается не сразу. Т. Толстая поясняет: «Ты, Книга!... пригоршня буковок, только-то, а захочешь – вскружишь голову, запутаешь, завертишь, затуманишь…» (14, 289). Это только одна книга, а если перед литературоведом два произведения, между которыми семь веков с момента написания? Т. Толстая не скрывает связи двух произведений и в то же время уловить эту связь непросто. Надо прислушаться к внутреннему голосу – интуиции, распознать знаки, которые подает автор, слова-сигналы, объединяющие два произведения. Стоит вспомнить персидского поэта Джами (1414-1492), который, объясняя суть восточной газели, писал: «Ты вглядывайся в грани строк, следи за тайной их игрой» [6, с. 581].

Анализируя первую терцину «Божественной комедии» и цитату в романе можно увидеть, что Т. Толстая во втором и третьем стихе терцины вместо запятой и точки ставит восклицательный знак. Автор обращает внимание читателя на важность данного цитирования. Первая терцина является золотым ключиком, который открывает дверцу в мир «Божественной комедии», устанавливая связь двух произведений. Можно предположить, что Т. Толстая применяет в прозе прием драматургии. У А.П. Чехова было так: если в первом акте на сцене висит ружье, то оно должно выстрелить. Упоминание о Буратино в романе можно рассматривать с этой же позиции. Если есть Буратино, то должен быть и золотой ключик. О папирусе Александрийской библиотеки автор напоминает тоже не случайно. В библиотеке насчитывалось около 700 тыс. папирусных свитков, включавших произведения древнегреческой литературы и науки. Основана она была в начале 3 в. до н.э. Большая часть Александрийской библиотеки сгорела в 47 г. до н.э., часть уничтожена в 391 г. н.э., остатки – в 7-8 вв. Уничтожаются книги и в романе «Кысь» – из-за того, что люди «играли и доигрались с АРУЖЫЕМ», затем с «пинзинчиком».

В главе «Глаголь» читаем легенду о кладе книг. Кажется, что это выдумка Толстой, но автор поясняет: «И будто у людей эти книги видели». Данте рассказывает о встрече с Брунетто Латини – ученым, поэтом, которому принадлежат: «Книга о сокровище», обширная энциклопедия в прозе на французском языке, и «Малое сокровище», дидактическая поэма в стихах. Латини просит Данте: «Храни мой Клад, я в нем живым остался; Прошу тебя лишь это соблюсти» (А., XV, 119-120). Сначала Данте, затем Т. Толстая выполняют просьбу Латини, сохраняя память о поэте и его творении в своих произведениях. Не менее важным является то, что и роман «Кысь» можно считать кладом, в котором скрыта «Божественная комедия» Данте.

По просьбе Никиты Иваныча Бенедикт, мастер на все руки, вырезает памятник Пушкину из дубельта: «Только верхнее тулово до кушака. А дальше – как ступа, гладкое» (14, 233). Но почему для автора важно, что «эта древесина, дубельт, всегда от дождей чернеет»? (14, 234). Образ поэта, созданный из почерневшего дерева, соотносится со «Святым Ликом» – византийским распятием из черного дерева в Луккском соборе [Прим. А., ХХI, 48]. И как бесы в ХХI песне «Ада» издеваются над грешником, который с почерневшим от смолы лицом стал похож на это изваяние, так и «бесы земные» поджигают в романе памятник поэту. По существу, Т. Толстая создает иконный образ Поэта: «Только верхнее тулово до кушака», – так обычно пишут небольшие иконы; и материал изготовления соответствует иконному. Подтверждение можно найти и в романе «Кысь».

В беседе с Бенедиктом Никита Иваныч говорит: «И наш поэт, скромный алтарь коему мы с тобой воздвигаем…» (14, 214). Алтарь – главная, восточная часть церкви, отделенная от молельного помещения иконостасом. Герои романа создают одну из икон иконостаса, который является неотъемлемой частью алтаря. Представляет интерес и другое высказывание Никиты Иваныча: «А мы с тобой, юноша, идола воздвигнем на перекрестке, и это будет наш вызов и протест» (14, 211). Соблюдая обычай подготовки Варвары Лукиничны к погребению, Бенедикт: «Сложил руки крестом… теперь икону? Это что они на бересте рисуют? идола-то?» (14, 327). Икона и идол?! Икона – у верующих: предмет поклонения – живописное изображение святого. Идол – статуя, которой язычники поклонялись как божеству, кумир [9]. Бенедикт рисует идола: изображение изготовленного им памятника Пушкину, т.е. икону. Независимо от того, как читатель воспринимает памятник Пушкину – как икону или как идола – он является предметом поклонения.

Автор романа поясняет: «У Никиты Иваныча, у старика, сейчас две мечты дурацких: Бенедикту хвостик обрубить да пушкина на перекрестке воздвигнуть… Дался ему этот пушкин. Дрожит над ним, и Бенедикту дрожать велит, вроде как благоговеть» (14, 211). Для Никиты Иваныча памятник Пушкину: «Восстановление святынь!» (14, 295). Но «благоговеть» насильно не заставишь, тем более, что те отрывочные знания, которые получил Бенедикт, не могли составить целостное представление о Пушкине. Если Бенедикт хоть что-то знал о поэте, то остальные жители города относятся к «народу непосвященному», о котором пишет А. Пушкин в стихотворении «Поэт и толпа». В стихотворении народ характеризует себя:

Мы малодушны, мы коварны,

Бесстыдны, злы, неблагодарны;

Мы сердцем хладные скопцы,

Клеветники, рабы, глупцы;

Гнездятся клубом в нас пороки. (12, Т.1., 297)

Данные пороки и отражены в романе «Кысь».

В главе «Фита» романа читаем: «Что в имени тебе моем?» – первая строка стихотворения Пушкина, в котором поэт писал:

Но в день печали, в тишине,

Произнеси его тоскуя;

Скажи: есть память обо мне,

Есть в мире сердце, где живу я … (12, Т.1, 321)

Напоминая о стихотворении, Т. Толстая говорит о том, что, только сохраняя память о поэте в сердце, можно преклоняться перед гениальным русским поэтом. Каждый приходит к Пушкину, изучая его поэзию – «святую лиру». Поэт был уверен: «Нет, весь я не умру – душа в заветной лире мой прах переживет и тленья убежит…». «Поистине, – писала А. Ахматова о Данте, – этот Человек победил смерть и ее верную служанку – забвение» [1, 725]. А.С. Пушкин, как Данте Алигьери и дантовский Брунетто Латини, «живыми» остались в своих произведениях.

Творчество Пушкина не может оставить равнодушным. Так, в стихотворении «Стихи к Пушкину» М. Цветаева писала:

Пушкин – в роли монумента?

Гостя каменного? – он…

Пушкин – в роли Командора? (16, с. 291)

В романе «Кысь» памятник Пушкину – «Пушкин – в роли монумента»: «Стало быть, вот он у нас стоит, сердешный, шум уличный слушает… дух мятежный и гневный…» (14, 234). Не только «шум уличный слушает», но и является свидетелем и участником происходящих событий. Более шести раз Т. Толстая в романе цитирует строки из стихотворения Пушкина «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…»:

Вознесся выше он главою непокорной

Александрийского столпа. (12, Т.1, 425)

«Нерукотворный» памятник Пушкина не могут заменить никакие монументы, что подтверждается уничтожением памятника в романе. И, пожалуй, самое важное: «Мне кажется, мы еще в одном очень виноваты перед Пушкиным. – Писала Ахматова. – Мы почти перестали слышать его человеческий голос в его божественных стихах» [1, с. 675]. Это и показала Т. Толстая, создавая памятник Пушкину – «Пушкин – в роли монумента».

«Мрачная мысль – гиганта поставить среди цепей. – Пишет М. Цветаева о памятнике А. Пушкину в эссе «Мой Пушкин». – Ибо стоит Пушкин среди цепей, окружен («огражден») его пьедестал камнями и цепями: камень – цепь, камень – цепь, камень – цепь, все вместе – круг. Круг николаевских рук… разомкнувшийся только Дантесовым выстрелом» [17, с. 18]. Но и Бенедикт, когда почувствовал, что значит в Красном Тереме сидеть, тоже решил оградить памятник цепями.

«Мы имеем все основания рассматривать Командора как одно из действующих лиц трагедии «Каменный гость». – Писала А. Ахматова. – У него есть биография, характер, он действует» [1, с. 392]. В романе «Кысь» известно, что Пушкин – поэт: «Много… он стихов написавши» (14, 211); «певец свободы», «гигант духа», «гений». Подробно представлен в романе процесс «ваяния» памятника, который тоже имеет свой «характер, он действует»: «… чтоб гений больше как бы ссутулимшись стоял, как есть он очень за жизнь в общем и целом опечален»; «пушкин, рвущий с себя отравленную рубаху, веревки, цепи, кафтан, удавку, древесную тяжесть: пусти, пусти!» (14, 232; 402).

В «Каменном госте» читаем диалог статуи с Дон Гуаном. Монолог Бенедикта у памятника Пушкину неожиданно переходит в диалог скрытый в тексте монолога: «Не будь меня – и тебя бы не было! Кто меня враждебной властью из ничтожества воззвал? – Я воззвал! Я!» (14, 341) (Выделено нами. Цитата из стихотворения А.С. Пушкина «Дар напрасный, дар случайный…». – М.К.).

Дон Гуан в «Каменном госте» приглашает Командора в гости к Донне Анне. Дон Гуан погибает. В романе народ приглашают на казнь к памятнику: «Никита Иваныч соглашался гореть на столбе «Никитские ворота», но семья даже слушать не захотела. Пущай горит на пушкине» (14, 405). Вся семья погибает. В эпизоде после пожара автор романа опять напоминает о том, что «дубельт – дерево крепкое». Благодаря этому памятник Пушкину спасает от гибели Никиту Иваныча. Вероятно, есть все основания и памятник Пушкину рассматривать «как одно из действующих лиц» романа «Кысь».

«Статуя Командора – символ возмездия, – отмечает А. Ахматова» [1, 388]. В отличие от дантовского «Ада», возмездие в трагедии «Каменный гость» совершается на земле «из вечной тьмы». Совершается возмездие и в романе «Кысь».

Для исследования представляет интерес эпиграмма Пушкина на лицейского гувернера и учителя рисования Сергея Гавриловича Чирикова:

Портрет

Вот карапузик наш, монах,

Поэт, писец и воин.

Всегда, за всё, во всех местах,

Крапивы он достоин:

С Мартыном поп он записной,

С Фроловым математик;

Вступает Энгельгардт-герой –

И вмиг он дипломатик.

(12, Т. 2, 164)

Пушкинского «карапузика» напоминает Набольший Мурза: «… ростом Федор Кузьмич едва-едва Бенедикту по колено … шажки такие маленькие: туку-туку-туку» (14, 83). Правда, воина и героя из него не получилось. Во время «революции» Федор Кузьмич плакал: «Не трогайте меня, я добрый и хороший!» (14, 378). Он, подобно герою эпиграммы, был и «поэт и писец»; художник, математик – «счетные прутики изобрел»; «сани измыслил, колесо из дерева резать догадался, научил каменные горшки долбить, лодки-долбленки из бревен мастерить…» (14, 26). Обман Федора Кузьмича был раскрыт: «Вот ведь какой – маленький, да удаленький. А как-то горько: обманул Бенедикта, обставил, за дурака посчитал» (14, 252).

Внутренний монолог Бенедикта: «Голубчики?! Голубчики – прах, труха, кало, дым печной, глина, в глину же и возвернутся. Грязь от них, сало свечное, очески…», – неожиданно переходит в красивые строчки о книге: «Ты, книга, чистое мое, светлое мое, золото певучее, обещание, мечта, зов дальний, –

О, призрак нежный и случайный,

Опять я слышу давний зов,

Опять красой необычайной

Ты манишь с дальних берегов!..

А книгу раскроешь – и там они, слова, дивные, летучие…» (14, 288). Если следить за «тайной игрой» строк, то становится ясно, что Толстая в «дивных» строчках говорит о себе, Данте и его «Божественной комедии». И этот «дивный» русский язык заложен в романе «Кысь» «изначала», подобно тому, как Данте в построении своего произведения соблюдает строгую симметрию. А.С. Пушкин отмечал, что «единый план «Ада» есть уже плод высокого гения» [12, Т.6, с. 172].

Приведенный на странице романа русский алфавит по своему составу и основам начертания букв восходит к кириллице. В кириллице название букв обозначено словом, что соответствует библейскому представлению: «В начале было Слово, и Слово было с Богом, и Слово было богом… Все появилось через него, и без него ничего не появилось. То, что появилось с его помощью, была жизнь…» (Ин 1:1-4). Если внимательно вчитаться в кириллическую азбуку, составляющую содержание романа, то можно увидеть:

Глаголь Добро Люди Слово

Добро Есть Мыслете Твердо

В наборе слов, составляющих азбуку, находим определенный смысл, обращение и призыв: Люди, Мыслете! Добро Есть! Слово Твердо! Слово, речь должны нести Добро!

Однако А. Пушкин критикует подобный анализ слов азбуки: «Буквы, составляющие славенскую азбуку, не представляют никакого смысла. Аз, буки, веди, глаголь, добро etc. суть отдельные слова, выбранные только для начального их звука» [12, Т.6, с. 308]. Но важно и другое высказывание поэта: «Мысль! великое слово! Что же и составляет величие человека, как не мысль?» [12, Т. 6, с. 291]. И все же в кириллице буква «М» обозначена не словом «Мысль», а словом «Мыслете».

Содержание книги представлено кириллицей. Прослеживая уже известную нам историю русского алфавита, мы получаем: содержание романа «Кысь» – кириллица – русский алфавит – русский язык. Таким образом, содержанием романа является повествование о русском языке или главенствующая роль в романе принадлежит русскому языку. Поэтому в романе много слов с прописной буквы, неоднократное упоминание: «Азбуку учи!». Автор «сигнализирует» словами Никиты Иваныча: «Сто раз повторял! Без Азбуки не прочтешь!» (14, 409). Или не поймешь суть романа.

В наброске статьи «О французской словесности» А. Пушкин отмечал: «… есть у нас свой язык; смелее! обычаи, история, песни, сказки – и проч.». «Читайте простонародные сказки, молодые писатели, – писал поэт, – чтоб видеть свойства русского языка» [12, Т. 6, с. 160, 189]. Т. Толстая следует наказу поэта, наполняя роман сказками, легендами, песнями, частушками, пословицами, поговорками, заговорами, включая и описание обычаев.

В неоконченной статье «Буквы, составляющие славенскую азбуку…» А.С. Пушкин признается: «Мне … нравится трагедия, составленная из азбуки французской» [12, Т. 6, 309]. Приводится на французском языке трагедия «Эно и Икаэль», состоящая из одной сцены. Роман Толстой можно воспринимать как своеобразный отклик, т.к. содержание – кириллическая азбука. Все фамилии, имена, клички, упоминаемые в романе составляют русский алфавит от А до Я, начиная с Анны Петровны и заканчивая Януарием. Можно предположить, что Т. Толстая следует высказыванию поэта: «Нам все еще печатный лист кажется святым» [12, Т. 6, с. 217]. Поэтому в тексте так много говорится о бережном отношении к книге. Книга в романе «оживает»: «Смысл – он вон где, в книге этой; она одна и есть настоящая, живая…», – пишет Толстая в главе «Ерь».

Автор романа показывает и отношение героев к русскому языку. Бенедикту родной язык нравится: «Что они там по-кохинорски-то сказать могут? По-нашему куда сподручней: сел, рассудил не спеша: вот так, дескать, и так; это вот и то-то. И все ясно» (14, 65). Никита Иваныч видит главную цель – «сберечь духовное наследие». Поэтому он переживает: «Отчего бы это, отчего это у нас все мутирует, ну всё! Ладно, люди, но язык, понятия, смысл! А? Россия! Все вывернуто!». Он даже на костре ратует за чистоту русского языка: «БЕНзинчику, – закричал с верхотуры рассерженный Никита Иваныч, – сколько раз повторять, учить: БЕН, БЕН, БЕНзин!!! Олухи! … Неужели так трудно орфоэпию усвоить?!» (14, 299; 407).

В романе представлены яркие картинки, тесно связанные с событиями, происходящими в произведении Толстой: о русском языке, букве, слове, книге. Примером может служить описание эмоционального состояния Бенедикта: «Я только книгу хотел, – ничего больше, – только книгу, только слово, всегда только слово, – дайте мне его, нет его у меня! Вот, смотри, нет его у меня!.. Голодно мне! Мука мне!..» (14, 401). В стихотворении «1 января 1924» Осипа Мандельштама встречаем строчки, очень близкие к переживаниям Бенедикта:

О глиняная жизнь! О умиранье века!

Боюсь, лишь тот поймет тебя,

В ком беспомóщная улыбка человека,

Который потерял себя.

Какая боль – искать потерянное слово…[9, с. 137]

Кириллическая азбука не только составляет содержание романа, но и включена в текст произведения: «Тени, как гигантские буквицы, плясали по стенам, – «глаголь» крюка, «люди» острого колпака Бенедикта, «живете» растопыренных, осторожных пальцев, ощупывающих стены, шарящих в поисках потайных дверей» (14, 375). Толстая приводит в романе отрывок из «малопонятных» для Бенедикта стихов М. Цветаевой «В черном небе – слова начертаны». Но «пляшущие», «гигантские буквицы» ближе к картине, которую наблюдает Данте в мире рая «Божественной комедии»:

Так стаи душ, что в тех огнях живут,

Летая, пели и в своем движенье

То D, то I, то L сплетали тут.

Сперва они кружили в песнопенье;

Затем, явив одну из букв очам,

Молчали миг – другой в оцепененье. (Р, ХVIII, 76-81)

На латинском было написано: «Любите справедливость, судящие землю».

Глава «Еры» повествует о том, как Бенедикт искал букву: «Нет никакой «фиты», а за «фертом» идет сразу «хер», и на том стоим. Нету». Т. Толстая, напоминая читателю об истоках русского алфавита, заставляет вспомнить о том, что декретом Народного комиссариата просвещения от 23 декабря 1917 г., подтвержденным декретом Совета Народных Комиссаров от 10 октября 1918 г., были исключены из состава алфавита буквы «ять», «фита», «и десятеричное».

Несомненно, что сцена беседы в главе «Еры» интересна еще и тем, что Бенедикт знал не только русский алфавит, но и слова, составляющие кириллическую азбуку. Однако это не вызывает восхищения у Никиты Иваныча: «Читать ты, по сути дела, не умеешь, книга тебе не впрок, пустой шелест, набор букв. Жизненную, жизненную азбуку не освоил!» (14, 342).

Слово, речь в кириллице обозначено: «глаголь». И именно «глагол» употребляется в поэзии, подчеркивая значение Слова силой его звучания. Всем знакомо пушкинское: «Глаголом жги сердца людей». Есть это слово и в «Божественной комедии» в переводе на русский язык: «…познать сокрытое в моем глаголе…» (Ч, XXXIII, 86); «… хотелось внять правдивые глаголы…» (Р., V, 113). И, конечно же, в Библии: «От заповеди уст Его не отступал; глаголы уст Его хранил…» (Иов 23:12). Главное в том, чтобы «слышать слово и постигать его смысл» (Мф 13:23). Данте призывает:

Открой же разум свой словам моим

И в нем замкни их; исчезает вскоре

То, что, улышав, мы не затвердим. (Р., V, 40-42)

Бенедиктом своеобразно применяются полученные знания: «Оружие, крепкое, верткое, само приросло к руке – верный крюк, загнутый, как буква "глаголь"! Глаголем жечь сердца людей! Птичьим, переливчатым кликом, взмахом руки призываю товарищей; всегда готовы!» (14, 356). Происходит это потому, что нарушена связь времен. Если в «Божественной комедии» существует прошлое и настоящее, но нет будущего, то в романе есть настоящее. О прошлом и будущем говорят только Прежние. Четко и просто охарактеризовала А.К. Гайсина роль времени в романе: «Фактически, книги – единственное, что могло бы связать мир до Взрыва и после. Но «старопечатные книги», существовавшие до Взрыва, были объявлены заразными. Книги, доступные жителям «нового мира», переписываются со старых, в ходе этого «переписывания» утрачиваются не только сведения об авторстве, но и о времени их создания.

Память в романе выполняет пассивную роль: она не связывает поколения, а скорее разъединяет. Прежние не могут донести до голубчиков свои представления о морали и культурных ценностях» [3]. Так, Бенедикт без тени сожаления сообщает: «Да и то сказать: Прежние наших слов не понимают, а мы ихних» (14, 36). Непонимание происходит между обитателем ада и Данте. Вергилий говорит:

Довольно с нас; беседы с ним напрасны:

Как он ничьих не понял бы речей,

Так никому слова его не ясны. (А., ХХХI, 79-81)

Данте предупреждает: «Едва замкнется дверь времен грядущих, Умрут все знанья, свойственные нам» (А., Х, 107-108). Поэтому в «Божественной комедии» он неоднократно упоминает бессмертные имена:

Гомер, превысший из певцов всех стран;

Второй – Гораций, бичевавший нравы;

Овидий – третий, а за ним – Лукан. (А., IV, 88-90)

«Метаморфозы» Овидия, а также «Фарсалия» Лукана служили автору «Божественной комедии» немаловажными источниками знаний. Это поэты далекого прошлого, но они не забыты.

В романе «Кысь», цитируя А. Пушкина, М. Лермонтова, Н. Некрасова, А. Блока, В. Маяковского, М. Цветаеву, Б. Пастернака и др., Т. Толстая призывает не забывать творения мастеров русской словесности, которые не должны кануть в безвестность. Это подтверждают последние строчки романа – стихи Крандиевской-Толстой Натальи Васильевны – русской поэтессы, бабушки автора романа:

О миг безрадостный, безбольный!

Взлетает дух, и нищ, и светел,

И гонит ветер своевольный

Вослед ему остывший пепел.

Словом светила (stele – звезды) заканчивается каждая часть «Божественной комедии». Принято считать, что звезда «светит», звезда «горит». Поэтому в романе свет трех звезд превращается в огонь: «…и вал клубящегося огня, словно взбесившееся по весне Окаян-дерево, накрыл и пушкина, и толпу, и телегу с Оленькой, и дохнул жаром в лицо Бенедикту, и простер красное крыло над ахнувшим и побежавшим народом, как птица мести, гарпия» (14, 409). Вот она и «гарпия» из приводимого в начале статьи описания ада «Божественной комедии» (Прим. А., XIII, 10-12). Памятник Пушкину обгорел, но устоял, не превратился в пепел. Значит, не все потеряно. Отличие дантовского ада от ада в романе Т. Толстой в том и состоит, что жизнь на земле можно «начать другую», при условии сохранения духовного наследия и научно-технических достижений предшествующих поколений. «Несмотря на то, что история очень невеселая, книга получилась искусная, нарядная, артистичная. Вот это напряжение – между скорбью и гневом внутреннего послания и узорочьем исполнения – и делает роман Толстой особенным словом в новой русской прозе. Да и не только в новой», – отмечает Н. Иванова в рецензии «И птицу Паулин изрубить на каклеты» [5].

Работая над «Божественной комедией», осознавая важность своего труда, Данте обращается за помощью:

Но помощь Муз да будет мне дана…

Чтоб в слове сущность выразить сполна. (А., XXХII, 10,12).

…..

О Аполлон, последний труд свершая,

Да буду я твоих исполнен сил,

Как ты велишь, любимый лавр вверяя.

….

Войди мне в грудь и вей, чтоб песнь звенела… (Р., I, 13-15, 19)

Уверенный в своем мастерстве и превосходстве итальянского языка Данте задает вопрос:

Кто мог бы, даже вольными словами,

Поведать, сколько б он ни повторял,

Всю кровь и раны, виденные нами?

Любой язык наверно бы сплошал:

Объем рассудка нашего и речи,

Чтобы вместить так много, слишком мал. (А., XХVIII, 1-6)

«О великий, могучий, правдивый и свободный русский язык, – писал в 1882 г. И. Тургенев. – Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу» [15, 172]. Т. Толстая, призывая на помощь классиков русской литературы, написала роман «Кысь»: «…вольными словами – даже не стихами, а ничем не стесненной прозой» (Прим. А., XXVIII, 1), – показала красоту и мощь русского языка.

Литература:

1. Ахматова А.А. Полное собрание поэзии и прозы в одном томе. – М., 2010.

2. Бахтин М.М. Проблемы содержания, материала и формы в словесном творчестве // Вопросы литературы и эстетики. – М, 1975.

3. Гайсина А.К. Время в художественном произведении: На материале произведения Т. Толстой «Кысь» // Литература в школе. – 2008. – № 11, С. 44-45.

4. Данте А. Божественная комедия. – М., 1982.

5. Иванова Н.И. И птицу Паулин изрубить на каклеты. //http://novosti.online.ru/magazine/znamia/n3-01/rec_tolst.htm

6. Классическая восточная поэзия. Антология / Сост. Х.Г. Короглы. – М., 1991.

7. Лингвистический энциклопедический словарь. – М., 1990.

8. Мандельштам О. Полное собрание поэзии и прозы в одном томе. – М., 2010.

9. Ожегов С.И. Словарь русского языка. – М., 1986.

10. Парамонов Б. Русская история наконец оправдала себя в литературе //http://www.guelman.ru/slava/kis/paramonov.htm

11. Пономарева О.А. «Чужое слово» в романе Т. Толстой «Кысь» // Известия Российского государственного педагогического университета им. А.И. Герцена. – 2008. – №49. – С.160-164.

12. Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: В 6 т. – М., 1969.

13. Радищев А. Избранное. – М., 1976.

14. Толстая Т. Кысь. – М., 2008.

15. Тургенев И. Сочинения: В 12 т. Т. 10 – Л., 1982.

16. Цветаева М.И. Стихотворения. – Ашхабад, 1986.

17. Цветаева М. Мой Пушкин. – М, 1987.