Статья представляет собой фрагмент готовящегося к печати 1-го тома книги «Российские монархи из династии Романовых: биографии царей и императоров». Она посвящена биографии Петра III — недооцененного монарха в истории России XVIII в., ее малоизученным страницам, раскрывающим с неожиданной стороны личность и деятельность российского императора.
Ключевые слова: Петр III, Екатерина II, биография, XVIII в., история России, дворцовые перевороты.
В июне 2022 г. исполнилось 260 лет со дня дворцового переворота 28 июня 1762 г., в результате которого император Петр III, внук Петра Великого и внучатый племянник его противника в Северной войне Карла XII, был свергнут с престола своей супругой, ставшей правящей императрицей Екатериной II.
Все эпитеты, адресованные Петру III современниками и многими последующими историками: «марионетка Пруссии», «поклонник Фридриха Великого», «солдафон», «пьяница», «безумный император, не похожий на настоящего государя» и т. д., восходили к сильно предвзятым оценкам Екатерины II и ее окружения, которым надо было оправдать отстранение от власти законного императора и возведение на российский престол его супруги, не имевшей на него вообще никаких прав (в лучшем случае Екатерина могла быть только регентшей до совершеннолетия своего сына Павла Петровича).
Одним из первых призвал к объективной оценке Петра III как личности и государственного деятеля известный писатель, публицист и историк Н. М. Карамзин (1766–1826), тогда еще будущий автор знаменитой многотомной «Истории государства Российского», который в 1797 г., в заметках для планировавшегося им к изданию журнала «Вестник Европы», писал: «Прошло более тридцати лет с той поры, как печальной памяти Петр III сошел в могилу, и обманутая Европа все это время судила об этом государе со слов его смертельных врагов или их подлых сторонников». Опровергать созданную Екатериной и ее приближенными легенду о «супруге-идиоте» было трудно в во второй половине XVIII и даже в первой половине XIX вв., поскольку от времени короткого правления Петра III сохранилось сравнительно мало достоверных документов (если не считать именных указов, манифестов, указов императора Сенату, Синоду и другим учреждениям, вошедшими позднее в «Полное собрание законов Российской империи», которое начало издаваться при его внуке Николае I). Дореволюционная русская историография по большей части приняла екатерининскую легенду как официальную, но реальные впечатления о Петре Федоровиче как великом князе и императоре Я. Штелина, М. В. Ломоносова, Г. Р. Державина и других его известных современников, лично с ним встречавшихся и общавшихся, были совсем другими и опровергали официальную легенду.
С 1855 г., после смерти Николая I и вступления на престол Александра II, публикации различных источников в подцензурных и бесцензурных тогдашних российских и зарубежных изданиях (в том числе «Записок» Екатерины II, изданных А. И. Герценом в своем эмигрантском журнале «Колокол»), сделали тему царствования Петра III и дворцового переворота в пользу его супруги открытой для исследования в отечественной исторической литературе, несмотря на усилия правительства не допустить публичного оглашения неудобных для династии Романовых-Гольштейн-Готторпов подробностей. Однако большинство дореволюционных авторов, как историков, так и публицистов, на основании в том числе весьма тенденциозных мемуаров Екатерины II, ставших теперь доступных для исследования, подвергали Петра III жесткой критике и выносили однозначный обвинительный приговор личности и деятельности свергнутого и убитого императора.
В советское время данная историографическая тенденция почти не изменилась, однако с начала 1990-х гг. в современной российской исторической литературе наметилось другое направление (наиболее яркими его представителями являлись А. С. Мыльников, К. Леонард, В. П. Наумов), попытавшееся посмертно реабилитировать гольштейнского внука Петра Великого. Теперь российские историки отмечали великодушие и веротерпимость Петра III, имевшиеся у него задатки государственного деятеля, не совпавшего со своим временем. В постсоветский период удалось по-иному представить необычного российского государя и отрешиться от образа, навязанного его супругой-соперницей и ее окружением. В 2000-х гг. тенденцию посмертной реабилитации Петра III в исторической литературе продолжил автор-составитель книги «Российские государи. 862–1917» М. Г. Давыдов, а автор книги «Романовы», вышедшей в 2015 г. в серии «Жизнь замечательных людей», историк И. В. Курукин в главе, посвященной Петру III, отметил как положительные, так и отрицательные качества Петра III как личности и государственного деятеля, опираясь на противоположные мнения современников и последующих историков.
В целом, личность и деятельность Петра III представлена неоднозначно в отечественной исторической науке и публицистике, но, безусловно, внук Петра Великого, основатель Гольштейн-Готторпской династии на российском престоле, по-прежнему называвшей себя домом Романовых, заслуживает более объективной и справедливой оценки, чем та, которая была дана ему Екатериной II и ее сторонниками.
Будущий российский император Петр III родился 10 февраля 1728 г. в городе Киле (порте на берегу Балтийского моря), столице немецкого Гольштейн-Готторпского герцогства (в России его называли Голштинией).
Будущий российский государь был единственным сыном герцога Карла Фридриха Гольштейн-Готторпского и старшей (из выживших) дочери Петра Великого цесаревны Анны. По лютеранской традиции маленького принца назвали тройным именем Карл-Петер-Ульрих, в честь знаменитых предков, в том числе первого российского императора и его противника в Северной войне Карла XII. По отцу Карл-Петер приходился внучатым племянником Карлу XII, по матери — являлся внуком Петра I. Таким образом, будущий Петр III мог потенциально наследовать два престола: шведский и российский.
Маленький гольштейнский принц рано осиротел. Вскоре после родов в молодом возрасте (20 лет) умерла его мать цесаревна Анна Петровна. Овдовевший герцог Карл Фридрих по-своему любил сына, но связывал с ним исключительно политические расчеты: возвращение в состав герцогства захваченного Данией Шлезвига. Новая российская императрица Анна Ивановна, племянница Петра Великого, не скрывала неприязни к своей двоюродной сестре Елизавете и ее кильскому племяннику, стремясь закрепить российский престол за своей династической линией. Стремясь не допустить дальнейших контактов Гольштейна с Россией, Анна совместно с Австрией и Данией предложила Карлу Фридриху миллион рейхсталеров (в России эту денежную единицу германских земель называли ефимками) в обмен за отказ от возвращения Шлезвига. Герцог Гольштейнский, несмотря на бесперспективность своих надежд, категорически отказался от подобных территориальных уступок.
Родивший крепким, в детстве Карл-Петер часто болел. Отец по-военному воспитывал сына, в 10 лет он присвоил ему звание секунд-лейтенанта. Это произвело на будущего наследника российского престола большое впечатление, впоследствии любовь к военным парадам и «экзерцициям» стала у Петра III второй натурой и явно преобладала у великого князя и императора над всем остальным. После смерти отца в 1739 г. гольштейнский принц остался круглым сиротой, регентский совет возглавил его двоюродный дядя Адольф Фридрих (вопреки завещанию Карла Фридриха), ставший впоследствии королем Швеции. Став опекуном маленького герцога, он не вмешивался в образование и воспитание племянника, поэтому официально все продолжалось по ранее составленному плану обучения Карла-Петера. Согласно донесению регенту гофмаршала гольштейнского двора и воспитателя юного герцога О. Брюммера, составленному 26 апреля 1740 г., его обучали немецкому, французскому языкам, латыни, истории, счету и письму, танцам, фехтованию. Но беда состояла в том, что Брюммер, невежественный и грубый шведский аристократ, не гнушался отборной ругани и часто изощренно и жестоко унижал своего воспитанника. Свидетель подобного «воспитательного процесса» учитель французского языка Мильд отмечал, что Брюммер «подходил для дрессировки лошадей, но не для воспитания принца» [9, с. 36]. Позднее, уже будучи великим князем и наследником российского престола, Петр Федорович вспоминал «о жестоком обращении с ним его начальников», которые в наказание часто ставили маленького герцога коленями на горох, «от чего ноги краснели и распухали» [16, c. 69].
Перемены в политическом раскладе чувствительно сказывались на формировании личности будущего российского императора. Первоначально его воспитывали в православии (в расчете на императорский трон в Петербурге), но при Анне Ивановне, двоюродной тетке гольштейнского правителя, маршрут Киль — Петербург оставался для него закрытым. Двери в Россию, казалось, окончательно захлопнулись для Карла-Петера после смерти императрицы 17 октября 1740 г. По завещанию племянницы Петра Великого ей наследовал внучатый племянник Иван Антонович. Маленького герцога начали срочно воспитывать в лютеранской вере, внушать антирусские настроения и готовить к переезду в Стокгольм для провозглашения наследником шведской короны.
Однако 25 ноября 1741 г. судьба будущего российского императора круто переменилась. В результате очередного дворцового переворота на престол вступила его родная тетушка Елизавета Петровна. Новая императрица, официально бездетная, как и ее предшественница на троне, для укрепления династических позиций ветви потомков Петра I уже в декабре 1741 г. вызвала из Киля в Петербург своего племянника. Ответственную миссию по доставке в столицу Российской империи потенциального наследника Елизаветы, единственного оставшегося в живых внука Петра Великого, государыня поручила многоопытному немецкому дипломату на русской службе Н. А. Корфу. К этому крупному государственному деятелю России елизаветинского и екатерининского времени великий князь, а затем император Петр Федорович навсегда сохранил теплые и почтительные чувства. Регент Адольф Фридрих охотно отпустил двоюродного племянника в далекую Россию, поскольку в его отсутствие он мог полновластно править Гольштейн-Готторпским герцогством.
Переезд юного герцога из Киля в Петербург осуществлялся в глубокой тайне. Елизавета опасалась, что ее племянника могут перехватить недружественные России и ей лично силы (задержать, поскольку в Стокгольме уже шли приготовления для его назначения наследником престола, или взять в заложники, потребовав освобождения свергнутого императора Ивана Антоновича и других членов Брауншвейгской фамилии). То и другое нанесло бы по далекоидущим планам императрицы непоправимый удар. Поэтому в помощь Н. А. Корфу был направлен еще один Корф — Иоганн Альбрехт, который при Анне Ивановне с 1734 г. являлся «главным командиром» (президентом) Петербургской Академии наук, а в 1740 г. был назначен русским послом в Дании. Видимо, Елизавета опасалась возможных интриг и со стороны королевского двора в Копенгагене. Поэтому оба Корфа строжайше соблюдали инкогнито своего высокого молодого подопечного: через немецкие земли, по легенде, везли не будущего российского императора, а некоего графа Дюкера. Однако тайное быстро становилось явным, поскольку король Пруссии везде имел своих агентов и шпионов.
5 февраля 1742 г. 14-летний герцог Гольштейнский благополучно прибыл в столицу России. Однако, заполучив племянника, императрица продолжала спешить. 7 ноября, когда из Стокгольма прибыло посольство, чтобы уведомить Елизавету об избрании ее племянника наследником шведского престола, было уже поздно: герцога Карла-Петера-Ульриха больше не существовало, поскольку к тому времени он уже перешел (точнее был переведен вторично) из лютеранства в православие и был провозглашен великим князем Петром Федоровичем, наследником российского престола.
К имени своего будущего преемника Елизавета повелела в официальных документах добавлять «внук Петра Великого».
Сама не слишком образованная императрица при личной встрече ужаснулась невежеству племянника, который в свои годы едва выучился читать и писать, хотя и, по свидетельству современников, немного говорил на французском и немецком языках. К Петру Федоровичу, по повелению августейшей тетушки, срочно были приставлены учителя и воспитатели. Русскому языку наследника престола обучал видный русский дипломат еще петровских времен и бывший воспитатель императрицы Исаак Веселовский, в православной вере (как вскоре и Екатерину Алексеевну) великого князя наставлял иеромонах Симон Тодорский. Обязанности главного наставника Петра Федоровича были возложены на академика Якоба фон (Якова Яковлевича) Штелина. Позднее Штелин вспоминал, что его подопечного не слишком привлекали гуманитарные науки, вместо них «часто просил он дать урок из математики». Больше всего молодой великий князь увлекался военными науками (фортификацией и артиллерийским делом), а «видеть развод солдат во время парада доставляло ему гораздо больше удовольствия, чем все балеты» [16, c. 76–77].
Несмотря на болезни и суету придворной жизни «большого двора» Елизаветы, благодаря тактичному и умелому обхождению Я. Я. Штелина со своим подопечным, наставнику удалось добиться некоторых успехов. Не получив в детстве должного развития, великий князь, от природы сообразительный и впечатлительный, обладал великолепной памятью. По словам Штелина, она была «отличная до крайних мелочей» [16, c. 110]. К концу 1743 г., когда императорский двор вернулся в Петербург, Петр Федорович «знал твердо главные основания русской истории, мог по пальцам перечислить всех государей от Рюрика до Петра I». Но любимыми занятиями по-прежнему у наследника престола оставались военные, особенно артиллерия и фортификация.
В 1745 г. великий князь достиг совершеннолетия (по тем временам), ему исполнилось 17 лет, поэтому этот год ознаменовался для него важными переменами в жизни. 21 августа великий князь женился на принцессе Софии-Фредерике-Августе Ангальт-Цербстской, которая в православии получила имя Екатерины Алексеевны (в честь матери Елизаветы). Разница в возрасте у великокняжеской четы была невелика: Петру было 17 лет, Екатерине — 16.
Делая выбор невесты для своего племянника и наследника, Елизавета полагала, что в будущем бедная и захудалая немецкая принцесса не доставит ей особенных неприятностей. Кроме того, видимо, императрица считала, исходя из тогдашних религиозных представлений в России, что лютеранка (и вообще протестантка любой конфессии) сможет легче воспринять православную веру, чем католичка. Нужно отметить, что расчеты императрицы не вполне оправдались в будущем, но, исходя из них, она отвергла предлагавшиеся ей кандидатуры польско-саксонской принцессы Марианны (дочери Августа III) и французской принцессы, одной из дочерей Людовика XV. Пренебрегла государыня и доводами высшего духовенства, которое обращало внимание на недопустимость подобного брака из-за близкого (как считалось в те времена в православной традиции) родства Гольштейн-Готторпского и Ангальт-Цербстского домов: Петр Федорович и Екатерина Алексеевна являлись троюродным братом и сестрой. И, конечно, во всей этой брачной истории будущих Петра III и Екатерины II главную закулисную роль сыграл не кто иной, как Фридрих Великий.
Для современников, естественно, это вряд ли было большим секретом, тем более, что позднее закулисный прусский сват прямо заявил, что именно будущая императрица Екатерина II «более всех годилась для России и соответствовала прусским интересам» [2, c. 195]. Из этого замечания можно сделать вывод, что король Пруссии, вероятно, лучше, чем при императорском дворе в Петербурге, знал, что годилось для России. Являясь протеже
Фридриха II, уже тогда лукавая и не по годам сообразительная немецкая принцесса прекрасно понимала, какую роль в ее неожиданном возвышении сыграл закулисный сват. Находясь в Москве (в Россию София-Фредерика приехала с матерью в начале 1744 г., вскоре приняв православие) и готовясь к предстоящей свадьбе с наследником российского престола, она написала очень откровенное письмо королю Пруссии. О чем же писала будущая великая княгиня и императрица? Как ни странно, не о любви к будущему супругу и о семейном счастье. О них 16-летняя принцесса даже не помышляла.
Вот что писала Екатерина своему закулисному покровителю: «Государь, я вполне чувствую участие Вашего Величества в том положении, которое я только что заняла, чтобы забыть должное за то благодарение Вашему Величеству; примите его уже здесь, государь, и будьте уверены, что я сочту его славным для себя только тогда, когда буду иметь случай убедить Вас в своей признательности и преданности» [2, c. 197]. Конечно, это не было обычное благодарственное письмо бедной немецкой принцессы, волею случая и покровительства закулисных сил (в первую очередь, короля Пруссии), ставшую супругой наследника престола великой европейской державы. Это было письмо-обязательство. Свой долг перед Фридрихом II Екатерина II выполнила спустя почти два десятилетия, заняв изначально притягательный для нее российский трон: подписала в 1764 г. союзный договор России и Пруссии.
Постепенно у великокняжеской четы образовался свой «малый (или молодой) двор», отдельный от «большого двора» Елизаветы в Петербурге. Его постоянной резиденцией стал Ораниенбаум (ныне Ломоносов), который государыня, любившая Петергоф, как одну из своих загородных резиденций в окрестностях Петербурга, подарила наследнику престола в 1743 г. С 1756 г. придворным архитектором Петра Федоровича стал знаменитый итальянский зодчий на русской службе Антонио Ринальди, построивший для будущего императора потешную крепость Петерштадт (1756–1759), в которой он постоянно обучал военному делу гольштейнские полки, переведенные из Киля, и миниатюрный двухэтажный дворец (1759–1762).
Супружеские размолвки уже первых лет семейной жизни, порождавшие неуверенность в себе, не могли не сказаться на дальнейшем формировании характера и личности великого князя. Наблюдавший его в то время прусский посол в России граф Финкенштейн в 1747 г. писал в донесении Фридриху II, что, по его мнению, едва ли наследник российского престола будет царствовать после смерти своей августейшей тетушки. В частности, он отмечал: «Непонятно, как принц его лет может вести себя так ребячески». Позерство великого князя в те годы, часто переходившее в глумливую браваду, было обратной стороной его духовной неутоленности, своего рода защитной реакцией на неблагоприятные жизненные обстоятельства.
В 1748–1753 гг. Я. Я. Штелин, бывший наставник Петра Федоровича, наблюдавший в те годы, по поручению Елизаветы, за жизнью «молодого двора» был вынужден признать, что «великий князь проводит время в забавах». Время шло, а желанного наследника, продолжателя династической линии Петра I, все не было. Наконец, терпение государыни иссякло. По поручению Елизаветы, придворная комиссия, состоявшая из хирурга и повивальной бабки, установила, что у великокняжеской четы полноценная супружеская жизнь отсутствовала по вине мужа. Хирургическая операция помогла справиться с «крайней невинностью», как говорили при дворе в то время, влюбчивого великого князя, который с тех пор стал полноценно пользоваться своими мужскими возможностями.
В любом случае официально великокняжеская чета свои обязанности выполнила: 20 сентября 1754 г. родился долгожданный наследник цесаревич Павел Петрович. Однако к моменту рождения сына Петр Федорович и Екатерина Алексеевна уже стали чужими другу друг людьми. Супруги повзрослели, у каждого из них появились свой ближний круг и свои интересы. А воспитанием маленького великого князя Павла занялась его двоюродная бабушка Елизавета Петровна, которая забрала будущего императора у родителей, а затем назначила его наставником графа Н. И. Панина, впоследствии активного участника екатерининского переворота 1762 г.
Поэтому неудивительно, что и до и после рождения Павла (вплоть до вступления на престол) любимой резиденцией Петра Федоровича оставался Ораниенбаум. Здесь наследник чувствовал себя свободно от сплетен, интриг и условностей «большого двора» Елизаветы. В 1750-е гг. он написал записку фавориту императрицы И. И. Шувалову: «Убедительно прошу, сделайте мне удовольствие, устройте так, чтобы нам оставаться в Ораниенбауме. Когда я буду нужен, пусть только пришлют конюха: жизнь в Петергофе для меня невыносима» [10, c. 490].
Не обращая внимания на обвинения, упреки и наставления, Петр Федорович со временем все больше внимания стал уделять парадам, смотрам и военным упражнениям. Великий князь общался с солдатами и офицерами гольштейнских полков, переведенных из Киля в Ораниенбаум, охотно беседовал с гвардейцами Преображенского полка, шефом которого он являлся по официальному положению. В великосветских и придворных кругах это подвергалось однозначному осуждению и породило мнение о будущем императоре как о грубом солдафоне. С нескрываемым злорадством о подобном поведении своего супруга позднее писала в своих «Записках» и Екатерина II. Однако многое преемница Петра III на троне утрировала, а о многом и просто умышленно умолчала. Например, о том, что довольно рано великий князь увлекся чтением романов и игрой на музыкальных инструментах. Наследник очень ценил итальянскую классическую музыку и украдкой научился неплохо играть на скрипке. Кроме того, великий князь увлекался живописью, книгами и фейерверками.
Провозгласив племянника своим будущим преемником в 1742 г., Елизавета, в сущности, никогда его серьезно и не готовила к управлению великой державой, какой в те времена являлась обширная Российская империя. Все более удалявшаяся от государственных дел «ленивая и капризная», по характеристике В. О. Ключевского, императрица до конца жизни так и осталась по большей части дилетантом в сфере государственного управления. Свою роль здесь сыграли и политические интриги канцлера А. П. Бестужева-Рюмина, делавшего тайную ставку на Екатерину Алексеевну как на будущую правящую императрицу. Русский историк А. П. Лаппо-Данилевский отметил: «По словам современников, Бестужев, внушавший императрице Елизавете опасения, как бы Петр Федорович не захватил престола, много способствовал отстранению его от участия в русских государственных делах и ограничил его деятельность управлением только одной Голштинией» [6, c. 275].
По свидетельству воспитателя великого князя Павла и впоследствии фактического руководителя внешней политики России при Екатерине II графа Н. И. Панина, который, как известно, недоброжелательно относился к
Петру III, великий князь и император предпочитал говорить в ближнем кругу по-немецки, «а по-русски говорил редко и весьма дурно» [7, c. 364]. По словам французского дипломата Ж. Л. Фавье, близко наблюдавшего великого князя в 1761 г., т. е. накануне вступления на престол, Петр Федорович «и теперь еще остается истым немцем и никогда не будет ничем иным» [15, c. 194].
И все же справедливости ради нужно подчеркнуть, что, если Петр Федорович и ощущал себя немцем в России, то немцем именно на русской государственной службе. Поэтому, постепенно свыкнувшись со своим новым положением наследника российского престола, великий князь присматривался к своему окружению и по-своему примеривался к политической ситуации в стране. К середине 1750-х гг. наметились серьезные разногласия наследника престола с императрицей по ключевым вопросам внутренней и внешней политике России. В 1756 г. своим указом Елизавета учредила новый совещательный орган, названный Конференцией при высочайшем дворе, который должен был заниматься военно-политическими, международными и внутренними проблемами страны. В 1757 г. Россия вступила в Семилетнюю войну против Англии и Пруссии на стороне коалиции Франции, Австрии, Саксонии и Швеции. В состав Конференции вошел и великий князь, но ненадолго (впоследствии, после вступления на престол, он ее упразднил). Будучи сторонником прусской ориентации, Петр Федорович осуждал участие России в войне с Пруссией и, в частности, с Фридрихом II. После 1757 г. Елизавета, недовольная политическими взглядами племянника, исключила его из состава Конференции.
По свидетельству Я. Я. Штелина, великий князь «свободно говорил, что императрицу обманывают в отношении к прусскому королю, что нас австрийцы подкупают, а французы обманывают». Петр Федорович также приказал Д. В. Волкову заявить конференц-министрам «от своего имени, что со временем мы будем каяться, что вошли в союз с Австрией и Францией». За подобными суждениями великого князя, не лишенными элементов политического прагматизма, стояли вполне конкретные расчеты, связанные с интересами немецких владений будущего императора. Однако реже в исторической литературе отмечается, что свои гольштейнские интересы Петр стремился соединить с интересами России, страны, которой он в будущем надеялся управлять.
Документальные факты свидетельствовали, что Петр Федорович проявлял интерес к важным вопросам внутренней политики великой европейской державы, которой в будущем, как он верил, ему суждено будет управлять. Наследнику, который во всем любил военную четкость, несомненно, не нравилось многое в текущем государственном управлении елизаветинских времен: растущее пренебрежение императрицы делами, когда многие важные вопросы дожидались резолюции государыни неделями, а то и месяцами, годами и даже десятилетиями, своеволие приближенных тетушки, неупорядоченность общероссийского законодательства, произвол и коррупция в административных и судебных органах, вмешательство высшего духовенства в дела светских властей и многое другое. Об этих наболевших проблемах Петр Федорович знал лично или слышал от своих приближенных и порой высказывал о них весьма рациональные суждения.
25 декабря 1761 г., в три часа пополудни, в Рождество скончалась дочь Петра Великого Елизавета, последняя представительница прямой линии династии Романовых. На российский престол вступил племянник покойной императрицы 33-летний Петр III, который в своем первом манифесте, отдавая дань «щедротам и милосердию» своей предшественницы, провозгласил свое намерение «во всем следовать стопам премудрого государя, деда Нашего Петра Великого». Столь торжественное и многообещающее заявление нового монарха должно было подчеркнуть не только преемственность с петровской эпохой, но и хорошо понятную подданным направление политического курса внука Петра I.
Как позднее вспоминал секретарь нового государя Д. В. Волков, он еще при жизни Елизаветы подготовил манифест о восшествии на престол ее племянника и текст присяги новому императору. 25 декабря 1761 г., в половине третьего пополудни, Петр Федорович и Екатерина Алексеевна попрощались с умирающей императрицей. Новый государь после смерти тетушки в мундире Преображенского полка лично объехал гвардейские полки, выстроившиеся возле дворца, и обратился к ним: «Ребята, надеюсь вы не оставите меня сегодня». Царствование внука Петра Великого (1761–1762) началось триумфально, но в то время никто не подозревал, что уже через несколько месяцев оно внезапно прервется в результате нового дворцового переворота.
Одним из первых распоряжений Петра III в качестве императора стало возвращение из ссылки фельдмаршала Б. К. Миниха и бывшего герцога Курляндского фаворита Анны Ивановны Э. И. Бирона. Традиционным стереотипным объяснением этих действий нового императора было его пронемецкие настроения, но самом деле он руководствовался точным политическим расчетом. Если Миниха государь вернул, помня его прошлые военные заслуги и близость к Петру Великому, то с Бироном связывал определенные внешнеполитические расчеты. К тому же отношение Петра III к тому и другому государственному деятелю прошлых царствований было различным.
С первых же дней своего правления Петр III начал кадровые перестановки в государственном управлении и в армии. Уже 25 декабря 1761 г., в первый день нового царствования, канцлер М. И. Воронцов представил императору записку, в которой предлагал монарху среди первоочередных государственных задач: объявить всеобщую амнистию, простить недоимки по налогам и податям, выплатить треть годового жалования армии и гвардии, как можно быстрее произвести новые назначения в гвардии и на придворные должности, проводить ежедневные заседания Конференции при высочайшем дворе и обновить ее состав. Государь решил проявить характер, в подражание своему великому деду-императору, и выполнил далеко не все из того, что предложил Воронцов. Но некоторые кадровые назначения Петр III произвел сразу же после вступления на престол. Вместо князя Я. П. Шаховского генерал-прокурором Сената стал близкий к влиятельному елизаветинскому вельможе П. И. Шувалову А. И. Глебов, на посту командующего русскими войсками в Пруссии был утвержден фельдмаршал П. С. Салтыков, а генерал П. А. Румянцев, проявивший себя на заключительном этапе Семилетней войны, был отозван ко двору, поскольку у государя на него были свои виды.
Со смертью П. И. Шувалова в январе 1762 г. влияние его прежде могущественной семьи при дворе и в государственных структурах пошло на спад. После упразднения Тайной канцелярии родной брат покойного вельможи А. И. Шувалов отошел в тень, а прежний фаворит Елизаветы И. И. Шувалов, судя по его письмам, сам теперь должен был просить поддержки у Д. В. Волкова, который, таким образом, стал одним из влиятельных лиц нового правления.
После вступления на престол Петра III конференц-министры во главе с канцлером Воронцовым представили императору записку о сохранении Конференции «на прежних основаниях». В своих докладах канцлер, к тому времени уже опытный государственный чиновник, сообщал государю, что при «перемене системы» (т. е. при начавшихся новых реформах) необходима координация действий всех ведомств и учреждений, а после ликвидации Конференции эту роль не смогут на себя взять ни Сенат, ни Иностранная коллегия. Но Петр III поступил иначе: своим указом от 20 января 1762 г. он упразднил Конференцию. Самого канцлера император называл «французом», памятуя, что он являлся сторонником сохранения во внешней политике союза России с Францией и Австрией против Пруссии (для государя, поклонника Фридриха Великого, это выглядело едва ли не ругательством).
Однако опытный Воронцов оказался прав. В мае 1762 г., т. е. за месяц до свержения с престола, Петр III был вынужден создать новый совещательный и координационный орган — Императорский совет с правом принимать решения «по делам меньшей важности» без участия монарха. В состав Совета вошли Д. В. Волков, принцы Георг Людвиг Гольштейн-Готторпский и Петр Гольштейн-Бекский, фельдмаршал Б. К. Миних, вернувшийся к государственной деятельности после многолетней ссылки при Елизавете, князь М. Н. Волконский, бывшие конференц-министры князь Н. Ю. Трубецкой и канцлер М. И. Воронцов, генерал А. Н. Вильбуа, новый фаворит императора А. П. Мельгунов.
Однако ключевые должности в центральном и губернском аппарате управления при Петре III сохранили лица, назначенные при Елизавете Петровне. Тем не менее, скромные кадровые назначения на государственной службе император компенсировал повышенным производством военных и флотских чинов: весной 1762 г. было назначено семь новых генерал-аншефов (формально они были равными фельдмаршалам, но на практике стояли ниже них по званию), 23 генерал-лейтенанта, 62 генерал-майора, т. е. больше чем за все предыдущее елизаветинское царствование.
Полгода правления Петра III со всей полнотой выявили противоречивые черты характера императора: не только слабые, вызывающие сожаление у доброжелателей государя и насмешки и порицание у его противников, но и сильные, привлекательные. Почти все современники, как благосклонно относившийся к государю Я. Я. Штелин, так и его недоброжелатели, например, А. Т. Болотов (в то время офицер и адъютант генерал-полицмейстера Петербурга Н. А. Корфа, а впоследствии философ, писатель, ботаник и лесовод, основоположник агрономии в России) и австрийский посол в России Ф. К. Мерси-Аржанто отмечали такие черты характера императора как жажда деятельности, неутомимость, доброта и доверчивость.
Французский посол в России Л. Брейтель часто называл императора «подвыпившим деспотом» и даже «северным тираном» в своих донесениях в Версаль Людовику XV. Однако Штелин отмечал: «На словах нисколько не страшился смерти, но на деле боялся всякой опасности» [16, c. 111]. Кроме того, Петр III стремился не преодолеть опасность, а попросту уйти от нее. Об этой, безусловно, слабой черте характера государя знали не только Штелин, но и многие придворные, в том числе и Екатерина со своими сторонниками.
Стремясь во всем подражать деду и показать, что его правление будет отличаться от «слабой» политики тетушки и ее изнеженного двора, император с первых дней после воцарения обратил внимание на наведение порядка и дисциплины в высших присутственных местах и повышении эффективности органов государственной власти в центре и на местах (с этого же начал свое правление и его сын Павел I, унаследовав престол от Екатерины II). Данными вопросами государь решил заняться лично, для чего установил для себя четкий распорядок дня. О нем можно судить по отрывочным сведениям в воспоминаниях современниках и записям в «Камер-фурьерских журналах» за конец 1761 (декабрь) и 1762 гг. (правда, записи за март — июнь отсутствуют, видимо, из-за уничтожения по распоряжению Екатерины II). Вставал император в 7 часов утра, с 8 до 10 выслушивал доклады приближенных и вельмож. В 11 часов государь лично проводил военные учения и смотры, а в час пополудни (в 13 часов) он обедал либо в своих покоях, либо приглашал на обед интересовавших его людей независимо от звания и положения, либо выезжал на приемы к приближенным и иностранным дипломатам. Вечернее время государь отводил на придворные развлечения и концерты, во время которых сам часто играл на скрипке. После позднего ужина (часто в кругу приближенных и сановников), на который собирались до сотни персон, император до глубокой ночи вновь занимался государственными делами со своим сотрудниками.
Реорганизация органов государственной власти, по мысли императора, должна была обеспечить проведение задуманных им реформ. Документально подтверждено, что законодательная деятельность правительства Петра III действительно отличалась большой интенсивностью. В многотомное «Полное собрание законов Российской империи» за период с 25 декабря 1761 г. по 28 июня 1762 г. вошло 192 документа: именные указы императора, сенатские указы, манифесты, личные резолюции и другие законодательные и подзаконные акты. Другими словами, они издавались государем или по его поручению почти ежедневно.
В манифесте о восшествии на престол племянника «дщери Петровой», опубликованном 25 декабря 1761 г., не было названо имя наследника (при наличии в качестве такового великого князя Павла), а в тексте присяги было сказано о верности новому императору «и по высочайшей его воли избираемым и назначаемым наследникам». Подобные туманные формулировки можно было истолковать по-разному: то ли как простое следование принципам петровского «Устава о престолонаследии» 1722 г., в котором вводилось распоряжение императорским троном по завещательной воле правящего государя, то ли как намерение воспользоваться законом о престолонаследии Петра Великого в дальнейшем. 6 апреля 1762 г. был издан именной указ императора, в котором было объявлено, что от воспитания наследника престола (ему тогда было почти 8 лет) «зависит будущее благосостояние Отечества». Однако, несмотря на наличие этих официальных документов, почва для распространения различных слухов была подготовлена. Говорили (особенно при дворе и в светских салонах), что якобы Петр III намерен отказаться от признания своего отцовства и лишить великого князя Павла прав на престол, а затем развестись с Екатериной и заточить свою не столь уж благоверную супругу (на этот счет придворные были неплохо осведомлены) в монастырь или в Шлиссельбургскую крепость, в соседнюю камеру со свергнутым императором Иваном Антоновичем (в то время еще живым, но убитым охраной в 1764 г. при попытке освобождения).
Подобно противоречивому характеру императора, предпринимавшиеся им меры со стороны могли показаться чем-то импульсивным и порывистым. Далеко не все было продумано и взвешено, либо просто не совпадало со временем, в котором протекала жизнь и деятельность Петра III, значительно опережая уровень тогдашнего социально-экономического и политического развития России. Но, безусловно, политика правительства внука Петра Великого, как и его предшественников, носила ярко выраженный сословный, продворянский характер.
В законодательстве Петра III, конечно, встречались положения, носившие часто повседневный, второстепенный и мелочный характер, но были акты, безусловно, исторического значения. Среди них нужно отметить «Манифест о вольности дворянства» 18 февраля 1762 г. и манифест об упразднении Тайной канцелярии 21 февраля того же года.
Согласно сведениям «Камер-фурьерского журнала» за 1762 г., 17 января «в четверток по утру» император «изволил высочайший иметь выход в Правительствующий Сенат». Здесь государь объявил о своем намерении освободить дворян от обязательной военной и государственной службы. Эти слова монарха были встречены всеобщим ликованием сенаторов, а на следующий день генерал-прокурор А. И. Глебов предложил Сенату воздвигнуть золотую статую императора от имени благодарного дворянства. Узнав об этом, как отметил С. М. Соловьев, Петр III отклонил предложение, заметив при этом: «Сенат может дать золоту лучшее назначение, а я своим царствованием надеюсь воздвигнуть более долговечный памятник в сердцах моих подданных» [14, c. 12]. На подобные слова мало кто отважился в мировой истории из людей, облеченных неограниченной верховной властью.
В преамбуле манифеста отмечалось, что государь не отказывается от традиционных понятий о дворянстве как о служилом сословии, но модифицирует их. Хотя, как указывалось, петровские установления об обязательной дворянской службе «в начале частию казались тягостными и несносными для дворянства», в итоги они являлись для государства полезными: «…истреблена грубость в грубость в нерадивых о пользе общей, переменилось невежество в здравый рассудок, полезное знание умножило в военном деле искусных и храбрых генералов, в гражданских и политических делах поставило сведущих и годных людей к делу».
Однако торжественная тональность преамбулы манифеста постепенно сводилась на нет, на первый взгляд, незаметными, но все же вполне существенными оговорками. Например, выходить в отставку дворянам в законе дозволялось только в мирное время: это право не применялось во время войны и за три месяца до ее начала. Весьма своеобразно и демократично для того времени решалась проблема дворянской службы в Сенате и его конторе (для этого требовалось соответственно 30 и 20 человек). Обязательность службы в данных высших государственных органах Российской империи должна была решаться самими дворянами путем выборов «ежегодно по пропорции живущих в губерниях».
«Манифест о вольности дворянства» являлся предвестием аналогичных законодательных установлений екатерининского «просвещенного абсолютизма».
Почти через месяц после опубликования знакового дворянского закона, 7 февраля 1762 г., после очередного посещения Сената император объявил о своем намерении упразднить Тайную канцелярию, а все политические дела, которые ранее находились в ее ведении, передать на рассмотрение Сената.
21 февраля высочайшее повеление государя выразилось в опубликование манифеста, текст которого также был написан личным секретарем Д. В. Волковым.
Для тогдашней эпохи это был удивительный официальный документ, поскольку в нем, с одной стороны, оправдывалось создание Тайной канцелярии при деде императора Петре Великом, а с другой — давалась моральная оценка последующих злоупотреблений при расследованиях государственных преступлений. Тайная канцелярия «всегда оставалась в своей силе» и фактом своего существования оказывала развращающее воздействие, поскольку поощряла доносительство и устранение по разным мотивам неугодных людей. Желание пресечь вероятность дальнейших злоупотреблений объяснялось государем принципами человеколюбия и милосердия. Исходя из этих побуждений провозглашалось «крайнее старание» императора «не токмо неповинных людей от напрасных арестов, а иногда от самих истязаний защищать, но паче и самым злонравным пресечь к произведению в действо их ненависти, мщения и клеветы, а подавать способы к их исправлению».
Однако определенные основания для благородного сословия «гордиться» февральскими законами все же имелись. Опубликование «Манифеста о вольности дворянства» позволило значительной части российской светской знати, находившейся на государственной или военной службе вдалеке от своих имений или просто жившей в праздности при императорском дворе, вернуться в родные места. Одни из них предались пьянству, разгулу и пресловутому самодурству, ставшими впоследствии одной из причин мощного Пугачевского восстания. Но были и другие дворяне (а таких оказалось немало), которые занялись полезными для дальнейшего исторического развития России делами: сельским хозяйством, образованием и воспитанием детей, обустройством своих поместий, ставших знаменитыми местными экономическими и культурными центрами, воспитанием и образованием детей, просвещением крестьян, благотворительностью, собиранием библиотек и предметов искусства, чтением отечественных и зарубежных книг и журналов.
«Манифест о вольности дворянства» и упразднение Тайной канцелярии были двумя принципиальными мерами Петра III, задуманными еще до вступления на престол. В это же время государь сделал еще один шаг, а точнее несколько шагов, по претворению в жизнь еще одного своего давнего замысла. Задуманное мероприятие являлось для того времени довольно рискованным, поскольку затрагивало не только укоренившиеся стереотипы, но и материальное положение Русской православной церкви. Речь шла об официальном закреплении в России веротерпимости, иными словами, провозглашении свободы совести.
Конечно, решить столь сложный вопрос одним провозглашенным манифестом было невозможно. При всей своей торопливости и поспешности император это прекрасно осознавал. Поэтому государь начал с урегулирования крайне болезненного аспекта тогдашней религиозной жизни России: положения старообрядцев. В конце января 1762 г., через генерал-прокурора А. И. Глебова, он сообщил сенаторам о своем намерении прекратить преследование старообрядцев в России. В указе Сенату от 29 января предписывалось разработать постановление о возвращении в страну староверов, бежавших в прежние годы от преследований в Польшу и другие страны. Тем, кто пожелал вернуться, предлагалось, на выбор, поселиться в Сибири (в частности, в Барабинской степи) и в ряде других регионов, старообрядцам также разрешалось пользоваться своими церковными книгами и обещалось правительством «никакого в содержании закона по их обыкновению возбранения не чинить».
В ближайшие дни, 1 и 7 февраля 1762 г., специальными указами императора было подтверждено прекращение преследований старообрядцев и уничтожение дел о самосожжениях, а также гарантирована их защита от местного (губернского и уездного) духовенства. В манифесте 28 февраля бежавшим заграницу «великороссийским и малороссийским разного звания людям, также раскольникам, купцам, помещичьим крестьянам, дворовым людям и воинским дезертирам» разрешалось возвращаться в Россию до 1 января 1763 г. «без всякой боязни или страха».
В основе такого политического курса, конечно, лежали соображения социально-экономической выгоды: стремление властей удержать от побегов значительную часть трудоспособного городского и особенно сельского населения, и понимание правительством того факта, что только принуждением и грубой силой добиться этого невозможно. Очень любопытна мотивировка манифеста 28 февраля 1762 г. В нем говорилось, что в России наряду с православными «и иноверные, яко магометане и идолопоклонники, состоят, а те раскольники — христиане, точию в застарелом суеверии и упрямстве состоят, что отвращать должно не принуждением и огорчением их, от которого они, бегая за границу, в том же состоянии множественным числом проживают бесполезно». Эти идеи во многом перекликаются с основными положениями трактата М. В. Ломоносова «О сохранении и размножении российского народа».
В своем трактате Ломоносов прямо называл бежавших «в чужие государства, а особливо в Польшу» староверов «живыми покойниками» и отмечал ущерб для России, происходивший от этого. Он предлагал кардинально пересмотреть насильственные методы борьбы с расколом прежних времен способами, «кои представятся о исправлении нравов и о большем просвещении народа».
Не ограничиваясь введением веротерпимости в России, Петр III задумал продвинуть дело секуляризации церковных и монастырских земель, причем предполагалась передача управления ими из ведения Синода, как это практиковалось с 1721 г., в руки светской власти. Эти меры пытался осуществить в 1701 г. еще Петр Великий, но даже он вынужден был временно пойти на уступки высшему духовенству. При Елизавете Петровне подобный вопрос также возникал, и в ее присутствии в 1757 г. Конференция при высочайшем дворе одобрила соответствующий указ. Но и в то время ввести в действие этот законодательный акт не удалось. Исполнить ранее принятое решение государь и намеревался, выступая в Сенате и оформив свое повеление особым указом от 16 февраля 1762 г.
Формулировки указа императора были очень расплывчатыми, красной нитью через весь законодательный акт проходила мысль, что новый порядок управления церковным имуществом новым вовсе не являлся и что он лично был одобрен покойной государыней, которая заботилась «о соединении благочестия с пользою Отечества». В указе сообщалось, что поначалу государь, при посещении Сената, предложил его членам обсудить меры по секуляризации совместно, но затем, ввиду «важности сей материи» и опасаясь «бесплодных советований» с Синодом (т. е. в законе прямо намекалось на затяжку в решении вопроса со стороны последнего), предписал Сенату реализовать указ 1757 г. «без всякого изъятия самим делом в действие». Дальнейшее развитие церковная реформа получила в указах императора 21 марта и 6 апреля. В них, вновь ссылаясь на решения, принятые при Елизавете, «дабы духовный чин не был отягощен мирскими делами», и на свой указ 16 февраля, Петр III вводил порядок государственного управления церковными и монастырскими владениями. С этой целью создавалась Коллегия экономии в Москве с конторой в Петербурге, а священнослужители переходили на государственное содержание «согласно штату».
Непосредственно перед дворцовым переворотом в пользу своей супруги Петр III предпринял еще ряд шагов, вызвавших недовольство в гвардейских полках. 9 июня 1762 г. он отказался от звания полковника трех гвардейских полков (Семеновского, Преображенского и Измайловского), которое государь носил, еще будучи наследником престола. Новыми полковниками соответственно стали князь Н. Ю. Трубецкой (в Преображенском полку), бывший глава упраздненной Тайной канцелярии граф А. И. Шувалов (в Семеновском полку) и гетман Украины К. Г. Разумовский (в Измайловском полку). Были также отменены «крестинные и именинные деньги» — обычные знаки монаршего благоволения, которые теперь было предписано причислять к жалованию гвардейцев. Недовольство в гвардейских полках этими мерами государь упорно не замечал. Более того, он облегчил задачу сторонникам Екатерины по организации его свержения с престола, отбыв 12 июня в свою любимую резиденцию Ораниенбаум и взяв с собой наиболее преданных приближенных.
Не следует, конечно, ни идеализировать, ни приуменьшать или преувеличивать все сделанное при Петре III в области внутренней политики. Но, несомненно, можно с определенностью увидеть в этих мерах признаки курса «просвещенного абсолютизма», которому в дальнейшем следовала Екатерина II. Известный советский и российский историк С. О. Шмидт (1922–2013) отметил: «Так называемый Век Екатерины начался по существу еще за несколько лет до ее восшествия на престол» [15, c. 58].
В короткое правление Петра III значительные изменения успели произойти и во внешней политике России. Едва вступив на престол, император совершил переориентацию дипломатии и международной (прежде всего, европейской) политики своего правительства. В многотомном советском издании «История дипломатии» по этому поводу написано: «Не считаясь с государственными интересами, которые привели к вступлению России в антипрусскую коалицию, Петр III и его окружение резко изменили направление внешней политики, заключив с Пруссией не только мир, но и союз» [5, c. 355]. Однако столь категоричное утверждение, давно ставшее стереотипом в отечественной исторической литературе, нуждается в серьезном переосмыслении. Семилетняя война с ее большими потерями как в действующих армиях Пруссии и ее противников, так и среди мирного населения все больше возбуждала недовольство в просветительских кругах (особенно Франции и России).
Конечно, для короля Пруссии мирные предложения российского императора являлись очень выгодными, если не спасительными, учитывая, что его королевство к тому времени находилось на грани полной военной катастрофы. По его собственным словам, он получил гораздо больше того, на что мог рассчитывать. Однако и Петр III получил от Пруссии некоторые гарантии, например, обещание содействовать «действительно и всеми способами» освобождению Шлезвига от оккупации Дании (вплоть до оказания военной помощи), поддержать избрание герцогом Курляндским дяди императора принца Георга Людвига Гольштейнского и польским королем (в случае смерти Августа III) выгодного России кандидата. Осуществление этого дипломатического плана привело бы Фридриха Великого к полной международной изоляции. Таким образом, внешняя политика Петра III не были лишена государственной пользы для России и предвосхитила последующие идеи «северной системы» Н. И. Панина уже при Екатерине II.
Одновременно русское правительство выступило с очень интересной и во многом неожиданной для того времени инициативой: 12 февраля 1762 г. представителям всех европейских держав в России (в том числе, участников Семилетней войны) руководство Иностранной коллегии во главе с канцлером М. И. Воронцовым вручило декларацию об установлении всеобщего мира в Европе. Всем воюющим сторонам в Семилетней войне предлагалось заключить мирный договор и добровольно отказаться от всех территориальных приобретений, сделанных в ходе военных действий, во избежание «дальнейшего пролития человеческой крови». Однако инициатива России встретила более чем сдержанный прием у стран антипрусской коалиции (Франции, Австрии, Швеции, Испании и Саксонии), особенно при венском и версальском дворах. Французский посол в России барон Л. Брейтель в февральском донесении Людовику XV в гротескной форме описал свою беседу с императором по этому поводу. Между тем уже в январе начались переговоры России и Пруссии об обмене военнопленными и частичном выводе русских войск с территории королевства. Солдатам и офицером заграничного русского корпуса правительство обещало скорейшее возвращение на родину.
Однако вскоре благие намерения были сведены на нет дальнейшими действиями Петра III: часть русской армии под командованием генерала П. А. Румянцева была отправлена на помощь Фридриху II и приняла участие в военных действиях против недавнего союзника России Австрии. К тому же император лихорадочно готовился к началу войны с Данией за возвращение Шлезвига. За поддержку этих намерений со стороны короля Пруссии Петр III в конфиденциальном письме от 30 марта гарантировал ему территориальные приобретения у Австрии в ходе Семилетней войны.
Тем не менее, следует подчеркнуть, что при всей своей непоследовательности и нетерпеливости Петр III, даже в целях осуществления своего давнего замысла по отвоеванию Шлезвига у Дании, отнюдь не был склонен к полным односторонним уступкам Пруссии. Скорее даже наоборот. В своей депеше венскому двору 14 апреля 1762 г. австрийский посланник Ф. К. Мерси так передавал слова императора в беседе с ним: «Он сделал уже очень много на пользу короля прусского; теперь ему, государю русскому, нужно подумать о себе и позаботиться о том, как ему продвинуть собственные дела и намерения. Теперь он не может выпустить из рук королевства Пруссию, разве только если король поможет ему деньгами» [8, c. 267]. В мирных договорах России и Пруссии, подписанных 24 апреля и 8 июня, содержалась существенная оговорка, что в случае обострения международной ситуации в Европе, вывод русской армии с территории королевства приостанавливается. И хотя договор России и Пруссии император не ратифицировал, практические выводы из этой формулировки он сделал довольно рано, подписав 14 мая 1762 г. указ Адмиралтейств-коллегии. В документе отмечалось, что по причины «продолжающихся в Эвропе беспокойств не может армия наша из нынешних ее мест скоро возвращена быть, но паче же принуждена неотложно пополнять отсюда заведенные единожды для нее магазины». В соответствии с этим распоряжением государь повелел подготовить к морскому походу Кронштадтскую эскадру («но до указу Нашего не отправлять»), а Ревельскую эскадру под командованием контр-адмирала Г. А. Спиридова, наоборот, послать «крейсировать от Ревельского залива до Штетинского, прикрывая транспортные суда». В феврале и марте под председательством государя были созданы правительственные комиссии для повышения боеспособности армии и флота, чтобы, как отмечалось в одном из указов по этому вопросу, привести «военную нашу силу сколько можно в лутчее еще и для приятелей почтительнейшее, а для неприятелей страшное состояние».
Накануне дворцового переворота 28 июня в пользу императрицы Екатерины Алексеевны Петр III своими напористыми и порой не совсем продуманными действиями настроил против себя значительную часть придворных, чиновников и гвардейских офицеров. Правительственный механизм Российской империи, который государь стремительно стал изменять после вступления на престол, просто не поспевал за его быстрыми распоряжениями и находился в полном разладе, чем и воспользовались Екатерина и ее сторонники. Пристально следивший за политической ситуацией в Петербурге Фридрих II пытался делать какие-то рекомендации российскому императору: короноваться до завершения войны с Данией, не затрагивать поспешными реформами Сенат и Синод, усилить охрану свергнутого императора Ивана Антоновича в Шлиссельбургской крепости и т. д. Намекая на опасность со стороны многолетнего шлиссельбургского узника, прусский монарх отводил куда более обоснованные подозрения от Екатерины, своей давней должницы и протеже. Король Пруссии умел вести двойные игры и ловко этим пользовался.
Однако Петр III, уверенный в своих прочных властных позициях и неоспоримых правах на императорский трон, на которые никто не посмеет посягнуть, возражал своему кумиру. В ответном письме от 15 мая он подчеркнул, что до завершения военной кампании против Дании короноваться не намерен, меры по усилению охраны Ивана Антоновича приняты, а русские его любят.
Но почему Петр III упустил столь нужное для него время, получив известие о событиях 28 июня в Петербурге (провозглашении Екатерины, при поддержке ее сторонников, правящей императрицей), и не использовал две еще сохранившиеся у него возможности: либо закрепиться в Кронштадте, либо отбыть оттуда морем к заграничному корпусу в Восточной Пруссии либо прямо в Киль, поскольку он еще оставался правящим герцогом Гольштейнским? Для характеристики поведения императора в этот критический для него момент ответ на этот вопрос важен и интересен. Прежде всего, пассивность государя в деле удержания верховной власти, которую так легко отобрали у него Екатерина и ее сторонники, объяснялась его панической растерянностью. Свидетельница тех событий племянница тайного мужа Елизаветы А. Г. Разумовского фрейлина Н. К. Загряжская позднее (уже в глубокой старости) говорила А. С. Пушкину: «Государь был очень жалок» [11, c. 175]. Это очень важное наблюдение. Часто говорят, что трус не может проявить себя в действии. Если данное утверждение действительно верно, то нечто подобное произошло с Петром III. Только его трусость являлась не личной, а политической: он совершенно не был подготовлен к решительной борьбе за удержание верховной власти. Более того, император никогда по-настоящему так и не узнал страны, которой он так недолго управлял: Россия в его представлении ограничивалась лишь придворными, чиновниками и гвардией, т. е. правящими кругами. А в критический момент эти силы оказались не на его стороне, что вынудило государя пойти на отчаянный шаг: примириться с супругой, захватившей императорский трон, не имея на него никаких прав. Загнанный в угол сложившимися обстоятельствами и судьбой теперь уже бывший российский монарх, к тому же поддавшись на уговоры своей фаворитки Елизаветы Воронцовой, вступил на заранее обреченный путь переговоров со своей расчетливой, прагматичной и коварной супругой.
Между тем в Петербурге у Екатерины и ее сторонников были свои трудности в деле захвату верховной власти в России. В самый решительный момент, 28 июня, когда сторонники мятежной императрицы агитировали в свою пользу гвардейские полки, они столкнулись со скрытым, а порой и явным сопротивлением. Когда гвардейцы Измайловского и Семеновского полков уже открыто перешли на сторону Екатерины, именно Преображенский полк, в ответ на призывы своих офицеров С. Р. Воронцова (брата сторонницы Екатерины княгини Дашковой и фаворитки Петра III графини Воронцовой), П. И. Измайлова и П. П. Воейкова сохранять верность государю дружно воскликнул: «Мы умрем за него!» [4, с. 36]. Поведение офицеров-преображенцев, оставшихся верными присяге и отказавшихся поддержать заговорщиков, естественно, было опасным для новой правящей императрицы и ее сторонников, поэтому С. Р. Воронцов и многие из них был арестованы.
Однако, установив контроль над гвардией, Екатерина и ее приверженцы в те решающие для них дни (28 и 29 июня 1762 г.) продолжали встречать сопротивление, что принуждало их прибегать не только к угрозам, но и к прямому подкупу.
Но если в Петербурге сторонники Екатерины угрозами, подкупом, а порой откровенными мистификациями (вроде якобы похорон отстраненного от власти императора) смогли воздействовать на массовое сознание, а также взять под контроль государственные структуры (Сенат, Синод, коллегии) и гвардию, то в других регионах России ситуация для них была намного сложнее. Например, в Москве, как сообщал секретарь французского посольства К.-К. Рюльер, по получении из Петербурга манифеста 28 июня о восшествии на престол Екатерины II губернатор огласил его на Красной площади перед военным гарнизоном и жителями прежней столицы, но здравица, провозглашенная градоначальником в честь новой государыни, повисла в воздухе: солдаты и простые москвичи в ответ молчали.
Уже вечером 28 июня 1762 г., когда в Петербурге наспех составляли, а затем оглашали манифест о восшествии на престол Екатерины, в Ораниенбаум, куда прежний император, после безуспешной попытки закрепиться в Кронштадте, был вынужден вернуться, вошли войска и гвардейские полки, перешедшие на сторону новой государыни. По свидетельству Я. Я. Штелина, прибывший сюда по распоряжению Екатерины генерал-лейтенант В. И. Суворов (отец будущего великого русского полководца) арестовал гольштейнских гвардейцев свергнутого императора и распорядился составить опись имущества, денег и драгоценностей из Большого дворца бывшего российского монарха. Петр III добровольно сдался в плен и 29 июня под гвардейским конвоем был препровожден в Ропшу, где был помещен под надзор доверенных лиц Екатерины (Ф. С. Барятинского, А. Г. Орлова, П. П. Пассека и ряда других) в небольшом загородном дворце. Здесь его вынудили подписать отречение от престола, которое было датировано 29 июня 1762 г. По другой версии, 29 июня Петра III сторонники его супруги сначала перевезли в Петергоф, где он подписал отречение от престола, а затем переправили в Ропшу. Известно по сохранившимся документам, что акт об отречении посланники Екатерины вручили ее супругу написанным от руки на огромных пронумерованных листах и со множеством примечаний. Но бывший император не стал его читать и не подписал, а написал свой собственный текст.
Обстоятельства отречения от престола Петра III (в официальной екатерининской версии) были изложены в «Обстоятельном манифесте» Екатерины II, датированном днем кончины ее супруга 6 июля 1762 г., но опубликованном (по не вполне понятным причинам) только 13 июля. К этому официальному документу был приложен акт об отречении от престола бывшего императора. Чтобы оправдать свержение с престола Петра III, против него выдвигались три главных обвинения:
- «Потрясение и истребление» православной церкви с ее заменой на лютеранство. В законодательстве внука Петра Великого не отражено никаких его намерений «потрясти и истребить» церковь, если, конечно, предвзято (т. е. с точки зрения Екатерины и ее окружения) не рассматривать несколько указов императора по вполне конкретным вопросам. Судя по законодательным актам периода его правления и личным высказываниям, Петр III придерживался принципов веротерпимости и свободы совести, а сам к религии относился достаточно равнодушно. Однако, справедливости ради, нужно отметить, что у государя существовали намерения изменить некоторые православные церковные обряды и традиции.
- Заключение мирного договора с Фридрихом II, который в манифесте Екатерины был назван «злодеем». Ранее уже говорилось, что Петр III отнюдь не был склонен к односторонним уступкам Пруссии, о чем хорошо знали его приближенные и сановники, а Семилетняя война с ее продолжавшимися жертвами в общественном мнении России вызывала все большее осуждение. Кроме того, расторгнув мирный договор с Пруссией, Екатерина II продолжала соблюдать его условия, объявив нейтралитет России в Семилетней войне, и более того, именно при ней русские войска окончательно были выведены с территории Восточной Пруссии.
- Плохое управление государством. Это обвинение Екатерины своему супругу и предшественнику также можно опровергнуть документально, поскольку, как мы уже упоминали, в «Полное собрание законов Российской империи» за период с 25 декабря 1761 г. по 28 июня 1762 г. вошло 192 законодательных акта: манифесты, распоряжения, указы Сенату и Синоду, именные указы. Это помимо указов по конкретным вопросам, не вошедшим в «Полное собрание».
Теперь обратимся к событиям, которые происходили в Ропше в последние дни жизни Петра III: с момента его прибытия к месту фактического заключения под конвоем приверженцев Екатерины 29 июня 1762 г. до его смерти 6 июля.
Ропша являлась небольшой загородной императорской резиденцией в окрестностях Петербурга, и в свое время Елизавета подарила ее Петру Федоровичу как наследнику престола. В Ропшинском дворце (фактически это была загородная усадьба) бывшего императора содержали под гвардейским караулом в специальной комнате и не разрешали выходить не только в сад, но даже на террасу. Охрана бывшего государя была подобрана из гвардейцев (семеновцев и измайловцев), перешедших на сторону Екатерины во время дворцового переворота, и никакого особого почтения к узнику не проявляла. Напротив, А. Г. Орлов, возглавлявший гвардейский караул в Ропше, проявлял внимание к бывшему императору и, как мог, его развлекал, играя с ним в карты.
Как выяснилось из сохранившихся документов того времени позднее, для Петра III начали готовить камеру («лучшие покои») в Шлиссельбургской крепости (где уже несколько лет содержался другой свергнутый император Иван Антонович), но в Ропше здоровье бывшего монарха резко ухудшилось. Он страдал от несварения желудка и резких головных болей. 1 июля из Ропши в Петербург прибыл курьер с просьбой от Петра III прислать к нему его лечащего врача голландца Людерса. 3 июля в Ропшу были доставлены придворный врач бывшего императора, его обер-камердинер Тимлер, слуга-арап Нарцис (дань придворной моде того времени), скрипка и любимая собака. 4 июля к бывшему государю приехал еще один придворный врач хирург Паульсен. О событиях 5 июля достоверных сведений не сохранилось, а 6 июля 1762 г. низложенный император Петр III Федорович, внук Петра Великого, правивший Россией всего полгода, скончался в возрасте 34 лет.
На следующий день, 7 июля, Екатерина II обнародовала манифест о кончине своего супруга и предшественника, в котором была приведена ее официальная причина: «В седьмой день после принятия Нашего Престола Всероссийского получили Мы известие, что бывший император Петр Третий обыкновенным и часто случавшимся у него припадком геморроистическим впал в прежестокую колику… Вчерашнего вечера получили Мы другое, что он, волею Всевышнего Бога, скончался» [12, c. 449].
Акта о вскрытии тела Петра III, как и медицинского заключения о его болезни, не сохранилось до настоящего времени (возможно, они были уничтожены по распоряжению Екатерины). Однако 34 года спустя, 11 ноября 1796 г., бывший многолетний екатерининский канцлер граф Безбородко извлек, по приказу нового императора Павла I, из секретной шкатулки покойной государыни записку, написанную 6 июля 1762 г. прерывистым почерком явно сильно выпившего А. Г. Орлова, начальника гвардейской охраны Петра III в Ропше: «Матушка! Готов идти на смерть, но сам не знаю, как эта беда случилась… Матушка, его нет на свете! Но никто сего не думал, и как нам задумать поднять руку на государя! Но, государыня, свершилась беда! Он заспорил за столом с князь Федором (Барятинским — И.Б. ); не успели мы их разнять, а его уже и не стало. Сами не помним, что делали, но все до единого виноваты, достойны казни… Свет не мил, прогневили тебя и погубили душу навек!» [12, c. 450].
На первый взгляд получается, что императрица явно ничего не знала о трагических событиях в Ропше, приведших к смерти ее супруга, поскольку А. Г. Орлов раскаивался в происшедшем, просил пощады и помилования. Может быть, по этой причине Екатерина II все последующие годы жизни и правления хранила записку одного из своих близких людей в тайной шкатулке в качестве, конечно, весьма слабого, но все же доказательства своей невиновности в смерти Петра III перед Павлом.
У последующих отечественных историков и исследователей так и не сложилось единого мнения об обстоятельствах убийства Петра III и о том, кто именно в нем участвовал. Например, историк и публицист князь П. В. Долгоруков (1817–1868) полагал, что за обедом бывшего императора попытались отравить ядом сторонники Екатерины, подмешав его в водку. Петр III выпил рюмку, но потом заподозрил неладное и отказался выпить другую. Тогда сотрапезники попытались силой влить водку ему в рот, но свергнутый государь стал кричать и сопротивляться, поэтому они позвали гвардейцев-охранников, которые повалили бывшего монарха на пол, и чтобы не нанести лишних телесных повреждений, за что могли донести Екатерине и наказать, накинули ему на горло шейный платок и задушили.
По другой версии, бывшему императору прямо за обеденным столом гвардейцы проткнули шею вилкой.
По третьей — еще 4 июля, т. е. за два дня до вышеупомянутой записки А. Г. Орлова Екатерине о смерти ее супруга, Петра III задушил ружейным ремнем бывший член Лейб-компании Елизаветы принявший православие швед Швановиц.
В ночь на 8 июля 1762 г. гроб с телом покойного бывшего императора, по распоряжению Екатерины, привезли в Петербург и установили для прощания в Александро-Невской Лавре. С утра по церквам и храмам столицы священники читали манифест императрицы о смерти ее супруга, впавшего в «прежестокую колику», и призывали «без злопамятства» молиться за упокой души покойного внука Петра Великого.
Два помещения в Лавре были обиты траурной материей. Пришедшие проститься с покойным бывшим государем проходили через первое помещение во второе, где на катафалке, на высоте 40 см от пола и в окружении горящих свечей, стоял обитый красным бархатом и отделанный широким серебряным позументом гроб, немного короткий, поскольку было заметно, что тело Петра III лежало немного скрюченным. Покойный государь лежал в гробу в своем повседневном ношенном светло-голубом с белыми отворотами мундире гольштейнских гусар. Видны были только руки, грудь и плечи почившего. Руки были сложены на груди крест-накрест и одеты в большие с крагами перчатки времен Карла XII. Остальную часть тела накрывало одеяло из золотой парчи, которое свешивалось до самого пола. Шею свергнутого государя окутывал шарф, лицо было черным и опухшим. Свидетели прощания с Петром III считали, что оно свидетельствовало о его насильственной и мучительной смерти.
Погребения в императорской усыпальнице Петропавловского собора Петр III не удостоился (под предлогом того, что он так и не был коронован и отрекся от престола). 10 июля в Благовещенской церкви Александро-Невской Лавры низложенного императора похоронили как простого офицера рядом с бывшей правительницей Анной Леопольдовной. По просьбе Сената Екатерина не присутствовала на похоронах супруга, сославшись на плохое самочувствие. Через 34 года, в ноябре 1796 г., новый император Павел распорядился перезахоронить останки своего отца рядом с недавно скончавшейся матерью.
Литература:
1. Анисимов Е. В. Россия в середине XVIII в.: Борьба за власть. М., 1986.
2. Брюкнер А. Г. Жизнь Петра III до вступления на престол // Русский вестник. 1883. № 1.
3. Брюкнер А. Г. Жизнь Петра III до вступления на престол // Русский вестник. 1883. № 2.
4. Воронцов С. Р. Автобиография // Русский архив. 1876. Кн. 1.
5. История дипломатии. М., 1959. Т.1.
6. Лаппо-Данилевский А. С. Россия и Голштиния: Очерк из истории германо-русских отношений в XVIII в. Пг., 1919.
7. Майков Л. Рассказ гр. Н. И. Панина о восшествии Императрицы Екатерины II на престол // Русский архив. 1879. Кн. 1. Вып. 3.
8. Мельницкий Н. Сборник сведений о военных учебных заведениях России (сухопутного ведомства). СПб., 1857. Т. 18.
9. Мыльников А. С. Искушение чудом. «Русский принц» и самозванцы. М., 1991.
10. Письмо вел. князя Петра Федоровича к И. И. Шувалову // Русский архив. 1875. Кн. 2.
11. Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: в 17 т. М., 1937–1959. Т. 12.
12. Российские государи. 862–1917. Автор-составитель Давыдов М. Г. Смоленск, 2006.
13. Соловьев С. М. История России с древнейших времен. М., 1965. Т. 13.
14. Фавье Ж. Л. Русский двор в 1761 году / Перевод с французской рукописи Лафермиера // Русская старина. 1878. № 10.
15. Шмидт С. О. Внутренняя политика России середины XVIII века // Вопросы истории. 1987. № 3.
16. Штелин Я. Я. Записки о Петре Третьем, Императоре Всероссийском // Чтения в Обществе истории и древностей российских. 1866. Кн. 4. Отд. 5.
