В статье рассматривается один из наиболее актуальных вопросов современного чеховедения — художественное своеобразие очерковой прозы писателя. Очерки «Из Сибири» стали результатом путешествия писателя, собранный фактический материал получил своеобразное художественное оформление. Все это позволяет говорить о совмещении в творческой лаборатории писателя традиций путевого, этнографического, физиологического очерков.
Ключевые слова: жанр очерка, литературный процесс второй половины XIX века, писатель как путешественник и как исследователь.
«Из Сибири» — очерковое произведение А. П. Чехова, впервые опубликованное в 1890 году, в журнале «Новое время» и состоящее из 9 глав. Первые шесть глав печатались под названием «Из Сибири», последние три главы — «По Сибири». Общее название — «Из Сибири» было определено самим писателем в письме А. С. Суворину от 20 мая 1890 г. Некоторые главы целиком или частично были перепечатаны из «Нового времени» в газетах «Сибирский вестник» и «Восточное обозрение» за 1890 год. Как отмечают исследователи, А. П. Чехов не придавал большого значения данным очеркам и рассматривал их как замену личных писем, которые будет использовать впоследствии для рассказов о совершенном путешествии, хотя эти материалы имеют и художественную ценность, перекликаясь с прозой писателя.
Говоря о художественном своеобразии чеховского произведения, обратимся к определению жанра путешествия. В основе данного жанра лежит «описание путешественником (очевидцем) достоверных сведений о каких-либо, в первую очередь, незнакомых читателю или малоизвестных, странах, землях, народах в форме заметок, записок, дневников, журналов, очерков, мемуаров. Помимо собственно познавательных, путешествие может ставить дополнительные — эстетические, политические, публицистические, философские и другие — задачи; особый вид литературных путешествий — повествования о вымышленных, воображаемых странствиях, с доминирующим идейно-художественным элементом, в той или иной степени следующие описательным принципам построения документального путешествия» [1, c. 314-315]. Следует отметить, что если речь идет о литературных путешествиях, то «информационный материал освещается на основе художественной и идеологической концепций автора» [5, c. 134].
Жанр литературного путешествия связан с развитием общественной мысли, политической ситуацией и литературным процессом. Исследователи отмечают пограничное состояние путевого очерка, его принадлежность искусству и науке: «Путевой очерк по своей природе находится на грани искусства и науки, в нем органически сочетается то, что, казалось бы, лежит на разных полюсах искусства и науки: документы, цифры, статистика, таблицы и художественно-предметный мир автора, включающий в себя на равных все его элементы: портрет, пейзаж, интерьер, а главное — самого рассказчика (повествователя). Интересное замечание делает Л. Я. Гинзбург: «Установка на подлинность как структурный принцип произведения делает документальную литературу документальной, литературой же как явлением искусства ее делает эстетическая организованность» [2, c. 10]. С данным высказыванием перекликается мысль Ю. Лотмана и Б. Успенского, которые определяют путевой очерк как литературное произведение, которое оценивается «по законам художественного текста» [3, c. 567].
В. М. Гуминский относит путевой очерк к литературной форме, в которую включаются «элементы различных жанровых образований» [8]. Все это вместе представляет собой художественную целостность и различия между научными и художественными элементами нет. О. М. Скибина при определении жанрового своеобразия путевого очерка выделила идею «жанровой свободы». «Идея свободы», однако, не означает отсутствия композиционной стройности, соотнесения части и целого в любом художественном произведении. Как бы ни называли свои очерки «путешественники» — «записки», «заметки», «письма с пути», «портреты и пейзажи», все они подчинены в конце концов законам жанрового единства и жанровой автономии. Их не отнесешь ни к мемуарам, ни к эпистолам, ни к дневникам. Жанр этот — «гибридный», промежуточный, следует говорить о «полицентризме» его генезиса» [5, c. 135]. Работая в жанре путешествия, писатель решает ряд задач, исходя, прежде всего, из цели путешествия и своей личной роли как участника путешествия. Речь идет о логике подачи материала. Информация научного характера становится основой для художественного воплощения. При этом индивидуальное восприятие не мешает объективному изложению фактов. Для очерковых произведений характерно «сочетание стремления к лаконичности с вниманием к подробностям» [4, c. 3]. А. В. Сафронов отмечает: «Имея в своей основе невыдуманные факты, события, явления, реальных героев, художественная документалистика не исключает в разумных пределах авторскую фантазию, домысел и вымысел» [4, c. 3].
Известно, что А. П. Чехов готовился к путешествию, изучая разнообразный материал, составивший впоследствии идейно-тематический уровень цикла очерков «Из Сибири» и определивший его проблематику, а также общую концепцию. Путешествуя по сибирскому тракту («по Сибири») пишет автор именно «из Сибири», проникая в ее жизнь и тайны, наблюдая за бытом и нравами людей, изучая природу, язык и верования. Чехов путешественник со своим характером, который не только сторонний наблюдатель и собиратель этнографического материала. Его цикл очерков — очередной рассказ о человеке. В данном случае о людях Сибири, далекой от России, отличающейся от нее, но довольно близкой, если говорить о человеческих качествах.
А. В. Сафронов отмечает характерную черту очерка — типизацию. Речь идет о «создании индивидуальных художественных образов», которые обобщают представления об окружающем мире, а также позволяют оценить жизненные явления. «Можно утверждать, — отмечает А. В. Сафронов, — что типизация не только обязательна в очерке, но что открытое устремление к ней как раз отличает очерк. Ведь очеркист стремится дать только характерное для времени, сокращая до предела наличие образов, лишенных этой черты» [4, c. 13].
В очерках «Из Сибири» А. П. Чехов типическое воплощает, опираясь на ряд традиций русской литературы, фиксируя те или иные факты он с помощью скрытого подтекста («подводные течения») отсылает к классическим образцам и типам Н. В. Гоголя, М. Е. Салтыкова-Щедрина, Н. С. Лескова. Примечательно, что данный прием позволяет на идеологическом и художественном уровне связать, например, Сибирь и Россию. Как отмечает А. В. Сафронов, «построенный как непосредственный отклик на те или другие внешние впечатления, художественный путевой очерк всегда имеет свою «сверхзадачу», свою большую тему, свой единый образ. И путешествует очеркист большей частью по тем дорогам, на которых он рассчитывает найти ответы на волнующие его вопросы» [4, c. 13]. Соответственно, и сам автор очерка представляется личностью умной, мыслящей, понимающей и чувствующей (И. А. Рябов) [4, c. 14]. Это в полной мере относится к жанру путевого очерка, с характерными для него динамизмом и авантюрностью. «Сюжет очерка отражает последовательность событий, происшествий и встреч автора во время его путешествия» — отмечает А. В. Сафронов. В качестве характерного очеркового приема для передачи впечатлений являются «сценки». Они «оживляют повествование, вносят элемент драматической игры, ощущение сиюминутности происходящего и, как следствие, достоверности описываемого материала» [6, c. 390]. Благодаря использованию данного приема писатель собирает галерею ярких образов и характеров.
Сам автор-повествователь в очерке выступает как категория не только эстетическая, но и социально-культурная. Он — свидетель и наблюдатель, участник, комментатор событий, собеседник или репортер, внимательный слушатель своих героев, документалист и историк, краевед и этнограф [4, c. 27]. Для повествовательной манеры А. П. Чехова не характерна «самопрезентация», «передача исключительно собственных эмоций, запечатление собственных ценностей» [6, c. 386], напротив, все увиденное автор «переживает» и осмысливает вместе с другими участниками событий. Часто он включается в борьбу с природой, испытывает тяготы быта. Переживает схожие со своими героями чувства тоски, скуки, горечи. Обратимся к тексту очерка.
В ожидании подходящей для переправы лодки писатель останавливается в избе мужика Андрея, где происходит встреча с Петром Петровичем (Глава V). Это «очень высокий и очень толстый мужик, с широким, бычьим затылком и с громадными кулаками, похожий на русского ожиревшего целовальника». Глава построена на диалоге. Петр Петрович человек деловой и зажиточный: «Живет он в соседнем селе и держит там с братом пятьдесят лошадей, возит вольных, поставляет на почтовую станцию тройки, землю пашет, скотом торгует, а теперь едет в Колывань по какому-то торговому делу». Петр Петрович никогда не был в России, крепко стоит на ногах, самостоятельно обучился грамоте, будучи уже женатым человеком. В разговоре он проявляет интерес, например, к строительству железных дорог, но в его восприятии проявляется наивный тип мышления: «Машина паром действует — это я хорошо понимаю. Ну, а если, положим, ей надо через деревню проходить, ведь она избы сломает и людей подавит!» [7, c. 322]. Такой взгляд основан на веру в природные силы и их очеловечивание. Например, сила и угрюмый характер Иртыша, который может все затопить и смыть с лица земли.
Фоном для данной беседы служат два значимых мотива — мотив затерявшейся лодки и мотив дурачка-юродивого. Писатель все время возвращается к лодке, которая где-то затерялась и борется со стихией: «а лодки все еще нет», «а лодки нет». Ожидание лодки сменяется смирением с тем, что ее появление зависит от сил природы, над которыми человек не имеет власти: «Должно, ветра испугался и не едет. Ишь ведь какой ветер!»... Мотив юродства предвосхищает разговор писателя и Петра Петровича о человеке. Весь день дурачок мечется и мычит как теленок. Его простая работа и мычание переносят писателя мыслями в Россию. Тоска, которая одолевает в ожидании лодки, была у героя и в России. Само поведение юродивого, помогающего своей семье, но все равно беспомощного, наталкивает на мысль, что и в России жизнь бессмысленна и беспросветна: «мне вспоминается жизнь вялая, серая, бесполезная; кажется, что и там нагорел фитиль, что и там кричат: «Ме-ма! бе-ба!».. Нет охоты возвращаться назад». В момент раздумий писателя начинается философский разговор о жизни и предназначении человека. Петр Петрович выступает теперь не как малообразованный, а как мыслящий человек, философ из народа. Теперь он не спрашивает гостя, а высказывает свою точку зрения. «Народ здесь в Сибири темный, бесталанный. Из России везут ему сюда и полушубки, и ситец, и посуду, и гвозди, а сам он ничего не умеет. Только землю пашет да вольных возит, а больше ничего…Даже рыбы ловить не умеет. Скучный народ, не дай бог, какой скучный! Живешь с ними и только жиреешь без меры, а чтоб для души и для ума — ничего, как есть» — говорит Петр Петрович. Скука одолевает человека. Это чувство испытывает и сам писатель под давлением, прежде всего, сложных климатических условий и других особенностей природы данного края. Два вида деятельности — пашет и возит, делает человека похожим на лошадь, занимающуюся только трудом. Это традиционное для русской литературы сравнение встречающееся, например, в «Холстомере» Л. Н. Толстого. «Человек не лошадь. Примерно, у нас по всей Сибири нет правды. Ежели и была какая, то уж давно замерзла. Вот и должен человек эту правду искать» — рассуждает Петр Петрович. Как дурачок из семьи мужика Андрея мечется, мычит, помогает посильным трудом, который ему доступен, но дальше этого не двигается, так и сибирский мужик, делает только посильную работу, не может изменить образ жизни, не понимает ее истинный смысл и глубину. Сам мужик оказывается в такой трактовке дураком, не ведающим, что творится вокруг него и поэтому живущему в полной зависимости от других. Это также традиционная для русской литературы трактовка народа через мотив глупости, покорности (город Глупов и глуповцы М. Е. Салтыкова-Щедрина). Петр Петрович говорит о проблемах общества со знанием дела, он видит ситуацию изнутри. Осознает и свое участие в этом процессе общего произвола и насилия над личностью: «И нет на меня никакой управы, а ему защиты, потому без правды живем…Значит, в метрике только записано, что мы люди, Петры да Андреи, а на деле выходим — волки». Петр Петрович переживает за человека: «Жалко смотреть, господин! Человек-то ведь стоящий, сердце у него мягкое, он и не украдет, и не обидит, и не очень чтоб пьяница. Золото, а не человек, но, гляди, пропадает ни за грош, без всякой пользы, как муха или, скажем, комар. Спросите его: для чего он живет?». (323) По мнению Петра Петровича, человек должен понимать «для какой надобности он живет». Отвечая на вопрос о ситуации в России, писатель опять возвращается к мысли о том, что ситуации похожи: «–В России небось понимают!» — говорит Петр Петрович. «–Нет, не понимают» — отвечает писатель. Разговор писателя-путешественника и философа-самоучки завершается образами лодки и дурачка: «Ме-ма! — мычит дурачок. — Бе-ба! А лодки все еще нет». (323) «Ума мало» — произносит в конце своей речи Петр Петрович. Так писатель возвращается от беседы о поисках правды и ума к реальному положению вещей.
Подводя итоги, отметим черты путевого, этнографического, физиологического, проблемного (критического), художественного очерков в произведении А. П. Чехова. Отсылки к прозе Н. В. Гоголя, Н. С. Лескова, М. Е. Салтыкова-Щедрина, И. С. Тургенева позволяют говорить об особых художественных приемах, характерных для литературы «первого ряда». Но, вместе с тем, оказала влияние на очерковую манеру письма и беллетристика, с характерными для нее этнографическими и путевыми очерками.
Литература:
- Гуминский В. М. Путешествие // Литературный энциклопедический словарь. М., 1987.
- Гинзбург Л. Я. О психологической прозе. — Л., 1977.
- Лотман Ю., Успенский Б. «Письма русского путешественника» Карамзина и их место в развитии русской культуры // Карамзин Н. Письма русского путешественника. — Л., 1984.
- Сафронов А. В. Жанровое своеобразие русской художественной документалистики (очерк, мемуары, «лагерная» проза). — Рязань, 2012.
- Скибина О. М. Жанр путевого очерка на страницах периодики 80–90-х годов XIX века // Вестник Московского университета. Серия 10. Журналистика. — М., 2009. — № 6.
- Скибина О. М. Путевые очерки Чехова в контексте массовой литературы: проблема взаимовлияния // Вопросы теории и практики журналистики. — 2015. — № 4.
- Чехов А. П. Из Сибири / Чехов А. П. Остров Сахалин. Из путевых записок. Владивосток-Южно-Сахалинск. 2010.
- Гуминский В.М. Открытие мира, или Путешественники и странники. – М., 1987. – С. 140.
