В данной статье анализируется разнообразие теоретических взглядов в процессе толкования нормативных актов, а также рассматривается роль судебных органов.
Толкование права — необходимый и важный элемент правореализационного процесса, и, в частности, такой его составной части, как правоприменение. Более того, научное сообщество на сегодняшний день уже накопило достаточно аргументации для того, что использовать результаты имеющихся исследований по вопросам толкования права.
Акцент на роль толкования в именно правоприменении мы делаем неслучайно. Действительно, нельзя недооценивать правовой эффект результатов толкования и за рамками правоприменения, например, в процессе правотворчества, пропаганды права и других процессов.
Однако учитывая специфику направленности темы нашей статьи, хотелось бы подчеркнуть, что основной ее задачей является анализ именно той части толкования, которая находит свою реализацию в правоприменении как основной функции судебных органов. Разумеется, нельзя не затронуть и специфику толкования права с позиции правотворчества, так как это тоже является частью, звеном судебного толкования, однако не определяющим его специфику, а потому имеющим лишь опосредованное значение для нашего исследования.
Несмотря на, казалось бы, фундаментальность такого понятия как «толкование права», по большей части, в научной доктрине до настоящего времени так и не сложилось единого теоретического осмысления указанной категории права, и в различные исторические периоды наблюдалось и наблюдается разнообразие научных представлений и мнений относительно формулировки и содержательного наполнения понятия «толкование права». В этом вопросе мы солидарны с позицией Н. С. Малютина о том, что вызвано это по большей части тем фактом, что «в разные периоды, когда перед учеными ставилась задача сформировать подход к понятию токования права, их мнения могли трансформироваться с учетом принадлежности правоведов к той или иной школе правопонимания, а также это могло напрямую зависеть от признаваемого в конкретную историческую эпоху взаимоотношения между судебной и законодательной властью» [8, с. 34].
Также от школы правопонимания зависит не только от общего понимания толкования закона, но и от возможных средств его толкования.
Например, А. В. Смирнов четко указывает на зависимость доминирующей школы правоприменения от выбора динамичного или статичного способа толкования права. В частности, сторонники статического толкования определили его как «процесс выявления единственно возможного смысла нормы, предопределенного неизменной в течение времени волей законодателя» [14, с. 55], а интерпретаторы динамического толкования описывают процесс как «обусловленный изменчивостью реального содержания и смысла правовой нормы с течением времени, ибо само право способно изменяться некоторое время даже в рамках старых юридических форм» [15, с. 56].
Кроме того, хотелось бы отметить, что напрямую влияла на формирование общих представлений о толковании права также и концепция понимания самого права, которой придерживался тот или иной автор: позитивно-нормативистской, естественно-правовой или социологической.
При этом можно отметить, что концепции правопонимания накладывают свой отпечаток на формирование общего подхода к сущности толкования права, и тем не менее, они не предопределяют его, а скорее, происходит адаптация имевшего место в определенной исторической эпохе правового регулирования к тем общественным отношениям, которые эту эпоху опосредуют, за счет чего и меняется представление о толковании права как об инструменте буквального разъяснения нормы или как об интерпретации лишь оценочных норм (общих) принципов права.
Оценивая историю правоприменительной практики по толкованию права, нельзя не отметить, что вплоть до XX века идея толкования права полностью отрицалась, в целом это была международно-правовая тенденция, и Россия не была исключением.
Можно сказать, что в обществе XIX века была сформирована концепция точного исполнения закона, то есть исполнения, соответствующего буквальному смыслу нормы закона, не допускающему «произвола» (интерпретации, толкования). Однако, как отмечает А. П. Озерских, ситуация кардинально начала меняться с начала второй половины XIX века, в период, когда стала формировать новая концепция правосудия в целом [12, с. 37–38].
Именно в этот временной период можно наблюдать, как в трудах отечественных правоведов стали появляться теории толкования права. При этом в данном ключе уместно упомянуть еще об одном факторе, также влияющем на понимание толкования права в этой связи — теория разделения властей, а именно, взаимосвязи судебной и законодательной властей.
Так, например, П. И. Люблинский писал, что на заре идеи о допустимости толкования права, в основе правовой мысли лежала идея о том, что «…судьи не могут быть уполномочены на истолкование закона, в велениях которого воплотилась общенародная воля; в случае встречных затруднений они лишь могут обращаться за разъяснениями к законодателю» [7, с. 97].
Эта позиция отечественного исследователя полностью согласуется с классической доктриной разделения властей, разработанной Ш. Л. Монтескье, который писал на эту тему следующее: «Решения суда — суть, в сущности, лишь точный текст закона. Если бы в них заключалось частное мнение судьи, то в обществе могли бы возникнуть обязанности, на которые народ не давал своего согласия... Судьи нации служат только устами, произносящими слова закона, неодушевленными существами, которые не могут умерить ни силу, ни строгость закона» [3, с. 149].
Аналогичным образом К. Беккариа обосновал роль суда в толковании права и закона, заявив, что: «Судьям не может принадлежать право толковать уголовные законы исключительно в силу того, что они не являются законодателями. Нет ничего опаснее банальной истины, предписывающей руководствоваться духом закона, что является иллюзорной преградой на пути потока мнений» [6, с. 74].
Соответственно, можно сказать, что, изначально допуская идею толкования права, тем не менее, правоведы не допускали исполнение такой функции судом, тем самым не воспринимая возможности судебного толкования, они ограничивали толкование права исключительно буквальным его толкованием. Следовательно, согласно такой концепции, при возникновении правоприменительной проблемы, суду надлежало обращаться к законодателю, за получением аутентичного толкования.
Разумеется, очевидно, что такая концепция не могла служить целям толкования права вечно. Она имела место быть ровно столько, сколько законодательная власть в тесном контакте с судебной могла оперативно откликаться на просьбы последней о толковании. Однако укрепление положений представительного строя, введение сложных парламентских процедур — существенно затормозили развитие такого подхода к толкованию права, что по-прежнему осложнялось ситуацией несовершенства законодательной техники, его пробельности, а значит, и объективной необходимости толкования.
На смену пришла концепция учета «духа закона» при его толковании судами. Тем самым, суду фактически было дозволено выходить за рамки буквального содержания интерпретируемой нормы. Однако единства научных мнений на счет целесообразности и обоснованности такой концепции также не сложилось.
Например, В. Блэкстон упоминал следующее: «Наиболее действительный способ раскрытия истинного смысла закона, когда слова являются сомнительными, состоит в рассмотрении его разума или духа, иными словами, причины, которые побудили законодателя издать его» [2, с. 61].
С данной позицией был не согласен К. Биндинг, заявляя следующее: «С моментом опубликования закона, с моментом категорического заявления о том, что является законом, а, следовательно, и правом — в один миг исчезает весь фундамент намерений и желаний духовного творца закона, а также самого законодателя: в дальнейшем весь закон покоится только на себе самом, держится своей силой и тяжестью, исполнен только своим собственным смыслом…» [1, с. 450].
Данный автор в своих работах пишет, что закон как императивный регулятор общественных отношений есть объективно выраженная воля законодателя, на которую не должна влиять субъективная специфика процесса его принятия. Иначе, при смене законодательной власти, легитимность всех старых законах утрачивала бы свою силу, так как воля нового законодателя в ней учтена не была.
Более того, не актуально говорить о законе в таком ключе и потому, что ни один законодатель не может предвидеть тех изменений, которые может повлечь за собой та или иная принятая норма. Отметим также, что о важности установления объективной воли законодателя не раз упоминал и Конституционный Суд РФ в своих постановлениях.
Более или менее структурировалась и оформилась идея той эпохи о способах толкования права в работе Ф. К. Савиньи [4, с. 214], который попытался унифицировать само понятие толкования, просто разделив его на несколько видов, которые имели свои специфические (в основном, характерные тому или иному историческому периоду) черты. Так, автор выделял толкование грамматическое (характерное, например, для ранее изложенных идей Ш. Монтескье) и систематическое (что более выраженно в идеях В. Блэкстона, основанных на содержании, духе закона).
Однако и такое деление толкования права нашло своих противников: некоторые авторы писали о том, что нельзя разграничить толкование на грамматическое или систематическое, поскольку ни одно из них не является таковым полностью, грамматическое нельзя назвать грамматическим, так как при толковании исследуется не только сам текст, но и воля законодателя; а систематическое толкование не является по своей сути системным, поскольку основывается на презумпциях отсутствия пробелов и рассогласованности в праве, что, конечно же, на практике, не оправдывает себя [5, с. 116].
Полагаем, что наличие именно таких, порой противоречивых друг другу мнений, относительно сущности толкования права, и стало тем катализатором, который позволил развивать учение о толковании права, и в том числе, говорить о роли судебных органов в этом процессе. Например, в период научной активности О. Эрлиха, О. Ф. Гирке и их современников, общество активно старалось ограничить монополию законодателя на правотворчество, что неизбежно приводило к идеям о возрастании роли судов в процессе толкования права.
Однако зачастую такие идеи были излишне радикальны, высказываясь за то, что суд должен реализовывать свой правотворческий потенциал вместе, а лучше, вместо законодателя. Разумеется, такой подход, хотя и был крайне прогрессивным, не отменял того факта, что субъективизм судей, при осуществлении ими правоприменительной деятельности, мог стать существенной проблемой. В этой связи, постепенно стало складываться множество различных подходов к пониманию толкования права как правовой категории, с позиции его правоприменительной и правотворческой роли.
Например, следуя определению П. Е. Небдайло, под толкованием следует понимать «… составной элемент правоприменительной деятельности, имеющий своей целью установление предметной значимости правовой нормы, то есть истолкование ее в качестве юридического основания для разрешения конкретных случаев общественной жизни» [11, с. 325].
Судебное правотворчество не было разрешено в толковании И. В. Михайловского, который отметил, что: «задача толкования юридической нормы заключается в раскрытии социальной цели закона, смысла нормы, насколько он выразился в ее тексте, что полностью исключает судейское правотворчество» [10, с. 361].
Другая группа авторов сочла судебное толкование неизбежным и действительно полезным, Р. Салейль писал: «… толкование — это своеобразный инструмент восполнения законодательных пробелов интерпретатором (правоприменителем), и лучшая интерпретация законов есть такая, которая лучше всего приспосабливает их к социальным потребностям настоящего момента. …Судья должен уметь приспособить каждый закон к существующим социальным потребностям» [13, с. 16].
Рассмотрение самой категории «толкования» представляет не только процесс осознания интерпретатором смысла толкуемого текста, но и трансформации уясненного текста в воспринимаемый формат, то есть ретрансляцию понятого, можно предположить, что данный интеллектуальный процесс подвержен многим субъективным факторам, начиная от психоэмоциональных характеристик субъекта толкования и оканчивая уровнем его правовой культуры и принадлежностью к конкретной юридической школе.
Это приводит к тому, что из одной и той же нормы права в толковании можно извлечь несколько смыслов, которые иногда отличаются друг от друга.
Однако для судебного толкования, по понятным причинам, такое не допустимо, поскольку множественность смыслов не соотносится с целью суда — разрешить конкретное дело с применением нормы, которая была им истолкована. При этом имеется и обратная сторона медали — не всегда толкование может сводиться к раскрытию смысла конкретной нормы, иногда, в силу ограниченности возможностей закона, применительно к спорным правоотношениям, конкретной нормы, подлежащей интерпретации может и не быть вовсе, и тогда у суда возникает проблема выбора, которую призвана решить целая система приемов, которые законодатели предусмотрели для суда. В частности, речь идет об институте судейского усмотрения; разъяснений вышестоящих судебных инстанций; конституционном контроле и т. д.
При этом справедливым вопросом задается, на наш взгляд, И. А. Минникес: «существенной проблемой остается соотношение подобного волюнтаризма со стороны суда к соблюдению принципа правовой определенности, согласно которому лицо, в отношении которого применяется (или должна применяться) та или иная норма должно с определенной долей вероятности предполагать наступление конкретных правовых последствий» [9, с. 113]. По нашему мнению, толкование права имеет специфические особенности в правоприменительной практике, одной из которых, как упомянул И. А. Минникес, является однозначность результата судебного толкования.
Учитывая все вышесказанное, с учетом особенностей судебного толкования, полагаем уместным сформулировать несколько иное понятие толкованию права, как «сложному волевому процессу, заключенному в определении точного смысла нормы права, с целью обеспечить ее правоприменение к конкретным правоотношениями или обеспечить возможность такого правоприменения».
И в заключение хотелось бы отметить, что в настоящее время приходится констатировать отсутствие единообразия понимания как процесса толкования права в целом, так и процесса судебного толкования, его роли и содержания.
Литература:
- Binding K. Handbuch des Strafrechts: Systematisches. Berlin: Habel, 1871, P. 450.
- Blackstone W. Commentaries on the Laws of England. Oxford: Clarendon press, 1773. P. 61.
- Montesquieux Сh. Esprit des loix. Londres, 1757. P. 149.
- Savigny F. K. System des heutigen roemischen Rechts. Berlin: Bei Veit und Comp., 1840. P. 214.
- Авакян С. А. Пробелы и дефекты в конституционном праве и пути их устранения // Материалы международной научной конференции. М., 2008. С. 116.
- Беккариа Ч. О преступлениях и наказаниях. М.: ИНФРА-М. 2004. С. 74.
- Люблинский П. И. Техника, толкование и казуистика уголовного кодекса. М.: Зерцало, 2004. С. 97.
- Малютин Н. С. Судебное толкование нормативных правовых актов в Российской Федерации: монография. М.: Юрлитинформ, 2018. С. 34.
- Минникес И. А. Проблемы эффективности судебного толкования // Вестник Восточно-Сибирского института МВД России. 2019. № 3(82). С. 113.
- Михайловский И. В. Очерки философии права. Томск: В. М. Посохин, 1914. С. 361.
- Недбайло П. Е. Применение советских правовых норм. М.: Госюриздат, 1960. С. 325.
- Озерскис А. П. Новая концепция правосудия во второй половине XIX века // История государства и права. 2008. № 7. С. 37–38.
- Салейль Р. Французский гражданский кодекс и исторический метод. СПб.: Сенатская Типография, 1905. С. 16.
- Смирнов А. В., Манукян А. Г. Толкование норм права: учебно-практическое пособие. М.: Проспект, 2008. С. 55.
- Смирнов А. В., Манукян А. Г. Толкование норм права: учебно-практическое пособие. М.: Проспект, 2008. С. 56.
