Преступления политические или государственные по своему правовому статусу и тому общественному резонансу, который они производят, выделяются в особую категорию преступных деяний. Все составы входящих в эту категорию преступлений объединяет их общая направленность против государственного строя и порядка государственного управления. Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона трактует государственные (политические) преступления как «совокупность преступных деяний, направленных против государства как политического целого. <…>. В более узком смысле государственные преступления обнимают все те преступные деяния, предметом которых являются публичные, государственные права» [9]. Феномен политической преступности — в динамизме и чрезвычайном многообразии ее форм. Этим объясняется то, что в отдельные временные периоды могут значительно активизироваться одни формы политической преступности и стать сравнительно редкими другие. В силу важности объекта, на который они направлены, политические преступления традиционно занимают особое положение и по наказуемости. За их совершение законодательствами различных стран всегда были предусмотрены наиболее тяжкие наказания, включая смертную казнь.
Развитие политической преступности в Российской империи в конце XIX — начале XX вв. происходило на фоне стремительного роста революционного движения, вовлечения все новых слоев населения в борьбу с самодержавием, а также ужесточения карательной политики царизма. Вплоть до начала XX в. главным источником уголовного права в России было принятое еще в 1845 г. «Уложение о наказаниях уголовных и исправительных», пережившее ряд переизданий. В своей структуре оно имело специальный раздел «О преступлениях государственных», который включал в себя следующие составы: преступные деяния против Священной Особы Государя Императора и членов императорского дома, бунт против верховной власти, государственная измена, а также преступления против народного права (деяния, которые ставили под угрозу существующие отношения России с другими государствами). Начиная с 1904 г. на государственные преступления было распространено действие нового «Уголовного Уложения» (высочайше утверждено 22 марта 1903 г.). Новый уголовный закон хоть и не выделял государственные преступления в отдельный раздел, тем не менее, уточнил старые формулировки и пополнил перечень относящихся сюда противоправных деяний. В частности были введены в действие новые статьи о бунте против верховной власти, о государственной измене и о смуте. Бунт против верховной власти подразумевал любое действие, направленное на изменение в России или в какой-либо ее части существующего образа правления, а также на отторжение от нее тех или иных территорий. Понятие смуты охватывало следующие формы преступного деяния: участие в скопище (демонстрации, митинге, забастовке) и запрещенном сообществе (имеющем целью изменить в стране образ правления или совершить преступление против Особы Императора), а также проявление неуважения к действующей власти, публичные призывы к ниспровержению существующего строя и пр. (гл.гл. 3 и 5 Угол. Улож.).
Таким образом, в рамках российского уголовного законодательства конца XIX — начала XX вв. сложилась определенная классификация политических преступлений. Последние были разделены на три группы: 1) посягательства на внутреннее бытие государства (образ правления, порядок наследования престола, государственная целость России); 2) посягательства на внешнее бытие государства; 3) преступления против Особы Государя Императора и членов императорского дома. [4, с. 239–240]. В тексте Уложения первая и третья группы были объединены. Разумеется, уголовное законодательство не могло охватить всех составов преступной деятельности политического характера, ввиду чрезвычайного многообразия последней. Учитывая тот факт, что государственная измена была довольно редким явлением (это подтверждают и статистические данные), большая часть преступлений политического характера в России рассматриваемого периода, так или иначе, увязывалась с первой и третьей группой вышеприведенной классификации.
Уголовный закон в качестве этапов совершения преступного деяния выделял: 1) умысел на преступление, обнаруженный через что-либо; 2) приготовление к приведению его в действие; 3) покушение на совершение преступления; 4) собственно совершенное преступление [8, с. 9]. В отношении политических преступлений наказанию, как правило, подлежало не только покушение на его совершение, но, нередко, и сам умысел. Особенно жестокими в этом плане выглядят статьи 242 и 243 Уложения о наказаниях, согласно которым виновный в злоумышлении в преступлении против Государя Императора, так или иначе обозначивший устно или письменно свое намерение, наказывался смертной казнью. То же наказание ждало и всех соучастников, а также тех, кто, зная о злом умысле и имея возможность донести об этом правительству, не сделали этого. Таким образом, обнаружение умысла приравнивалось по тяжести наказания к совершенному преступлению. Подобный подход к трактовке умысла на совершение политического преступления существовал и в Уголовном Уложении. Известный российский и советский юрист Н. Н. Полянский пишет: «Страшась всякого рода революционных и даже просто противоправительственных выступлений, авторы Уголовного Уложения включили в него несколько статей, которые должны уловить «внутреннего врага» в тот самый момент, когда его деятельность находится еще на самой границе между обнаружением умысла и приготовлением средств к совершению государственного преступления» [4, с. 254]. Данный тезис хорошо иллюстрирует 4-я часть статьи 102 Уголовного Уложения, согласно которой ссылкою на поселение наказывался подговор на создание сообщества с целью изменить общественный строй России, даже если такое сообщество не было создано. С точки зрения современного права назначение наказания за подобные действия видится абсурдным, ибо никакой опасности для государственной власти подобный подговор содержать не мог.
Еще одной существенной характеристикой уголовного законодательства конца XIX — начала XX вв. в отношении политических преступлений являлась то, что оно косвенно поощряло доносы. В Уголовном Уложении 1903 г. рядом статей (ст.ст. 163, 164) устанавливалось наказание за недонесение о готовящемся преступлении, а также подтверждалась безнаказанность соучастников преступления, донесших о его приготовлении (ст.ст. 51, 127). По словам Н. Н. Полянского «трудно представить себе более грубое противоречие с выработанным веками народным убеждением, формулированным в пословице: «Доносчику первый кнут»» [4, с.295].
Общую картину политической преступности в России в конце XIX — начале XX вв. рисует уголовная статистика. Ее источниками являлись официальные отчеты министерств, выборки из тогдашней прессы, труды отдельных авторов (Е. Н. Тарновского, М. Н. Гернета, С. С. Ушеровича и др.). К сожалению, объем и характер статистических материалов по государственным преступлениям не могут дать исчерпывающую характеристику этого явления общественной жизни. Причин тому несколько. Во-первых, вплоть до начала XX в. статистика по государственным преступлениям практически нигде не публиковалась. Отчетность по преступлениям данного вида, скапливающаяся, преимущественно, в министерстве юстиции, специальной статистической разработке не подвергалась. Во-вторых, дела о преступлениях политического характера находились под юрисдикцией как гражданского судопроизводства, так и военного. Существовала и система внесудебной расправы. Все эти факторы, разумеется, не способствовали созданию единой статистики по политическим преступлениям.
Согласно имеющимся данным, разработанным Е. Н. Тарновским, за период 1901–1903 гг. было привлечено к дознанию за политические преступления 7796 человек. Из них 2247 человек (28,8 %) обвинялись в участии в революционном сообществе. Чуть меньше — 26,8 % (2093 чел.) были повинны в составлении и распространении противоправительственных изданий и участии в демонстрациях. По этим двум статьям обвинения проходило вкупе более половины числа обвиняемых в государственных преступлениях — 55,6 %. Далее, по мере убывания числа обвиняемых: участие в противозаконном сообществе — 19,4 % (1515 чел.); оскорбление Величества — 11,5 % (901 чел.); хранение противоправительственных изданий — 10,8 % (842 чел.); распространение злонамеренных политических слухов — 1,1 % (86 чел); выдача военных тайн, государственная измена — 0,2 % (14 чел.). В делах оставшихся 98 человек (1,4 %) статьи Уложения о наказаниях обозначено не было [5, с. 77].
Если сравнить эти данные с показателями 1906–1912 гг., то получается следующая картина. За 7 лет (1906–1912) число подсудимых по делам политическим составило 35363 человека. Из них было осуждено 25277 человек. Своего пика число осужденных достигло в 1907 и 1908 гг. (5146 и 5894 человек соответственно) [6, с. 39]. На основе анализа ряда показателей Тарновский приходит к выводу, что на протяжении всего 10-летия 1903–1912 гг. число политических преступлений в России неуклонно росло. Главными же статьями обвинения по государственным преступлениям в 1907–1912 гг. оставались бунт против верховной власти и преступления против Священной особы Государя Императора (13290 осужденных) и смута (9437 осужденных) [6, с. 42].
Среди политических преступлений рассматриваемого периода выделяется группа сравнительно малозначительных преступных деяний, таких как хранение противоправительственных изданий, заочные оскорбления Величества и распространение ложных политических слухов. На их долю, тем не менее, приходилось значительное число случаев преступных деяний, предусмотренных двумя вышеуказанными статьями обвинения. Так как опасности для государственной власти такие преступления не представляли, они лишь условно могли быть относимы к политическим. Особенно показательны в этом плане многочисленные случаи заочного оскорбления Величества. Как правило, эти нарушения совершались абсолютно чуждыми политике малограмотными крестьянами, преимущественно в состоянии алкогольного опьянения или по неосторожности, и карались в большинстве случаев арестом (ст.ст. 103 и 106 Угол. Улож.). Из числа 1957 осужденных за преступления против Особы Императора за 1911 год 1203 человека, то есть почти 2/3 (62 %) судились именно по этим двум статьям [6, с. 42].
Серьезную угрозу для общества представлял такой важнейший вид преступной деятельности, как терроризм. Чаще всего террористические акты совершались революционерами против государственных деятелей и высокопоставленных чиновников и имели целью прекращение политической деятельности последних. Так как уголовное законодательство России не предусматривало специальных наказаний за терроризм, уголовная ответственность за террористические акты (если они не были направлены против представителей царствующей династии) поначалу наступала как за преступления против жизни и здоровья частных лиц. Согласно статистическим данным «только за относительно небольшой по историческим меркам период времени, с 1 июня 1881 года по 1 января 1888 года на территории Российской империи департаментом полиции было зарегистрировано 1500 уголовных дел по фактам совершения актов политического терроризма в отношении 3046 человек» [10]. В начале XX века ситуация мало изменилась, лишь наказания за терроризм стали значительно жестче (особенно в связи с деятельностью военных судов). Всего же «с 1901 по 1911 ее боевики совершили 263 теракта, жертвами которых стали 2 министра, 33 генерал-губернатора, губернатора и вице-губернатора, 16 градоначальников, полицмейстеров, прокуроров, 7 генералов и адмиралов» [10]
Нельзя оставить в стороне и вопрос о личности осужденных за преступления политического характера. Согласно статистическим данным Е. Н. Тарновского политическими преступниками чаще всего становились молодые мужчины в возрасте до 30 лет, при этом пик их политической активности приходился на возраст 21–25 лет. В 1884–1890 гг. моложе 30-летнего возраста было 77,4 % привлеченных к дознанию за политические преступления (из них в возрасте 21–25 лет — 35,4 %), а среди осужденных по политическим делам в 1901–1903 гг. — 75,6 % (из них 21–25 летних было 32 %) [6, с.55]. В 1906–1912 гг. ситуация несколько изменилось: снизился процент осужденных в возрасте до 30 лет за счет увеличения процента в более старших возрастных группах. По словам Е. Н. Тарновского это стало возможным в результате общей демократизации политического движения и активного включения в политическую борьбу рабочих и крестьян [6, с 56–57]. Эта тенденция к демократизации хорошо иллюстрируется цифрами, характеризующими образовательный уровень политических преступников. Если получивших высшее образование в 1884–1890 гг. было 34,2 %, в 1901–1903 гг. их стало уже 11,5 %, а в 1906–1911 гг. их осталось только 1,9 %. Получивших среднее образование было в 1884–1890 гг. 33,2 %, в 1901–1903 гг. — 14,3 %, а в 1906–1911 гг. — только 7,6 %. Все это происходило на фоне увеличения процента грамотных (с 25,7 % до 76,2 %) и неграмотных (с 6,9 % до 14,3 %) [6, с.60]
Весьма интересен и классовый состав политических преступников. Традиционно среди них высоким был процент представителей дворянского сословия, однако он имел устойчивую тенденцию к снижению. Если в 1884–1890 гг. доля дворян и детей чиновников среди политических преступников составляла 30,6 %, духовенства — 6,4 %, купечества и почетного гражданства — 12,1 % (всего лиц привилегированных сословий 49,1 %), то в начале XX в. процент дворян среди осужденных за политические дела составил всего 10,7 %, а доля представителей привилегированных сословий сократилась до 16,4 %. Основную же группу составляли мещане (43,9 %) и сельские сословия (37 %), в то время как в 1884–1890 гг. эти группы вкупе давали всего 46,6 % [6, с.56–57]. Столь сильное сокращение числа дворян среди политических преступников, по словам С. С. Остроумова, стало следствием массового перехода либеральной интеллигенции на сторону реакции в годы первой русской революции. [2, c.272–273].
Система наказаний за политические преступления, в зависимости от тяжести совершенного преступного деяния, включала в себя широкий арсенал карательных мер. Так по Уголовному Уложению 1903 г. смертная казнь через повешение полагалась за наиболее тяжкие преступления, среди которых — покушение на жизнь императора или члена императорской семьи, бунт против верховной власти, некоторые виды государственной измены. Следующими по тяжести видами уголовного наказания после смертной казни были ссылка на каторжные работы, назначаемая или без срока, или на срок от 4 до 15 лет, и ссылка на поселение, назначаемая бессрочно. Наиболее употребительными были другие формы наказания: заключение в исправительном доме (от 1 года и 6 месяцев до 6 лет), крепости (от 2 недель до 6 лет) и тюрьме (от 2 недель до 1 года). За наименее важные преступные деяния полагался арест (от 1 дня до 6 месяцев). Важнейшим дополнением к основному наказанию было лишение прав состояния. Оно ставилось в зависимость от рода главного наказания и влекло за собой потерю дворянства, духовного сана, а также всех прав и преимуществ, принадлежавших каждому сословию в особенности. Лишению прав состояния подлежали политические преступники, присужденные к смертной казни, каторге или ссылке на поселение, а также к заключению в исправительном доме. Кроме того, приговор к наказаниям первых трех степеней тяжести автоматически означал для осужденного потерю имущественных, политических, наследственных и семейных прав (ст.ст. 29–30 Угол. Улож.). Чрезмерная жесткость этих пунктов закона, ведущих к гражданской смерти осужденного, не раз становились предметом дискуссии в юридических и общественно-политических кругах. Н. Н. Полянский писал по этому поводу: «Ограничение прав есть выражение общественного недоверия; политические преступления — плод идейного увлечения, иногда, может быть, легкомысленного, но большею частью чистого и бескорыстного, а где основания лишать этого доверия лицо, ставшее жертвой заблуждения, увлечения, предрассудков? Не внесет ли подобное положение разлад между законом и действительной жизнью?» [4, с. 252].
С Н. Н. Полянским нельзя не согласиться в оценке мотивов к совершению политических преступлений. Согласно распространенному в современной ученой среде мнению, такие преступления могут совершаться по глубокому убеждению, в силу корыстных побуждений либо же случайно [1, с. 125–128.]. В рассматриваемый период времени, на наш взгляд, преобладали преступления, совершенные по убеждению. Сложность многих составов преступных деяний политического характера требовала наличия у преступника определенной нравственно-психологической готовности, которую имел, разумеется, не каждый. Действительно, трудно представить себе, например, революционера-террориста, которым двигали бы иные мотивы, чем беззаветная преданность делу революции. В то же время в рассматриваемый период была широко распространена группа «случайных преступников», которых профессор С. В. Дьяков относят к «ситуативному» преступному типу [1, с. 128.]. К числу преступлений, подходящих под данный тип, вероятно, могут быть отнесены такие преступления, которые не требуют от совершившего их особых знаний, качеств характера, идеалов и убеждений. Это вполне могло быть хранение запрещенной литературы или недонесение о готовящемся государственном преступлении. Корыстные побуждения в качестве мотива к совершению государственного преступления, пожалуй, наименее всего были представлены в рассматриваемое время. Ведь тем и отличается политический преступник от уголовного, что он, как правило, бескорыстен и обычно не скрывает своих намерений совершить задуманное преступление.
А вот как различные виды наказания соотносились между собой в числовом виде. По данным Е. Н. Тарновского за период 1906–1912 гг. в судебном порядке было приговорено: к ссылке в каторжные работы — 1138 человек, к ссылке на поселение — 2347 человек, к заключению в исправительном доме — 463 человека, к заключению в крепости — 8752 человека, к заключению в тюрьме — 1774 человека, к аресту — 10312 человек (а также к другим наказаниям — 242 человека, несовершеннолетних — 259 человек). Всего было осуждено 25277 человек [6, с.44]. Как можно убедиться, наиболее частым видом наказания по судебным установлениям был арест (к нему привлекалось примерно 40 % осужденных). Следующим по частоте применения видом наказания было заключение в крепости — 35 % осужденных. Вкупе эти два вида наказания давали 75 % общего числа осужденных.
Как известно, после вступления в силу Положения о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия от 14 августа 1881 года, в местностях, находящихся на усиленной охране, на политические преступления была распространена деятельность военных судов. Как пишет С. С. Остроумов, «назначение этих судов заключалось в беспощадной борьбе с «крамолой» путем «упрощения» следствия и суда, в усилении наказания до смертной казни» [2, с. 270]. Тот же автор приводит выборку из статистических данных по количеству осужденных на смертную казнь военно-окружными судами в 1901–1912 гг. Согласно этим данным за этот период было осуждено 3360 человек, из которых 3063 человека были лицами гражданскими [2, с. 283]. Закон 14 августа 1881 г. изначально принимался как временная мера, однако действовал до февраля 1917 г. Объявление тех или иных местностей на исключительном положении способствовало распространению системы внесудебной расправы. По словам С. С. Остроумова, многочисленные карательные экспедиции, направляемые на подавление сколько-нибудь серьезных актов общественного возмущения, действовали в соответствии с лозунгом «патронов не жалеть» [2, с.281]. Их жертвами зачастую становились весьма далекие от политики люди. Обычной мерой стала также высылка в административном порядке под гласный или негласный надзор всех тех, кого подозревали в политической неблагонадежности. «Так по данным министерства внутренних дел, за период 1892–1898 гг. было сослано в Сибирь 227099 чел., из них по суду только 49222 чел., или 21,7 %. Следовательно, почти 8/10 всех сосланных этапировались в Сибирь царским правительством без вынесения судебных приговоров…» [2, с. 270].
С 1905 г. смертная казнь за государственные преступления находит в России все более широкое применение. Во многом это связано с деятельностью военно-полевых судов. «Положение Совета министров о военно-полевых судах» было принято 19 августа 1906 г. и действовало до 20 апреля 1907. Военно-полевые суды подразумевали ускоренное судопроизводство по делам о гражданских лицах и военнослужащих, которые обвинялись в таких тяжких преступлениях (разбой, грабеж, нападение на должностных лиц и пр.) когда за очевидностью преступления нет необходимости в дополнительном расследовании. Естественно, что в качестве главной, если не единственной меры наказания рассматривалась смертная казнь. За 8 месяцев работы военно-полевой юстиции, согласно данным, приводимым Н. Н. Полянским в книге «Эпопея военно-полевых судов» (1934), «к смертной казни военно-полевыми судами было приговорено 1102 человека, к другим наказаниям — 145, а именно: к срочной каторге — 65, к бессрочной каторге — 62, к ссылке на поселение — 7, к исправительным арестантским отделениям — 11. Оправдан был 71 человек. Кроме того, было предано военно-полевому суду еще 72 человека, приговоры о которых остались неизвестными» [3, с. 74–75].
Политические преступления были неотъемлемой частью общественной жизни Российской империи. Получить статус политического преступника мог практически каждый человек, и для этого вовсе не обязательно было совершать покушения на царя и первых сановников империи. Любое критическое замечание в отношении действующей власти могло превратиться в уголовно наказуемое преступление. Характерно, что наказанию подлежало также недоносительство по поводу готовящегося государственного преступления. Наказания за политические преступления традиционно отличались особой жесткостью, особенно это касается приговоров военных судов. В то же время политические преступники, покушаясь на интересы правящей элиты, часто вызывали сочувствие у значительной части населения, ибо в них видели жертв несправедливости политического режима, а не людей, преступивших закон.
Литература:
Дьяков, С. В. Государственные преступления против основ конституционного строя и безопасности государства и государственная преступность / С. В. Дьяков. — М.: НОРМА, 1999. — 320 с.
Остроумов, С. С. Очерки по истории уголовной статистики дореволюционной России / С. С. Остроумов. — М., 1961. — 304 с.
Полянский, Н. Н. Эпопея военно-полевых судов 1906–1907 гг. / Н. Н. Полянский. — М.: Издательство всесоюзного общества политкаторжан и ссыльнопоселенцев, 1934. — 112 с.
Полянский, Н. Н. Государственные преступления по Уголовному Уложению / Н. Н. Полянский // Русское уголовное законодательство о стачках и другие статьи по уголовному праву. — М.: В. И. Знаменский и К., 1912. — С. 239–300.
Тарновский, Е. Н. Статистические сведения о лицах, обвиняющихся в преступлениях государственных / Е. Н. Тарновский // Журнал министерства юстиции. — 1906. — № 4. — С. 50–99.
Тарновский, Е. Н. Статистические сведения об осужденных за государственные преступления в 1905–1912 гг. / Е. Н. Тарновский // Журнал министерства юстиции. — 1915. — № 10. — С. 37–69.
Уголовное уложение. Высочайше утвержденное 22 марта 1903 г. — Изд. Н. С. Таганцева. — СПб, 1904. — 1127 с.
Уложение о наказаниях уголовных и исправительных 1885 г. — Изд. Н. С. Таганцева. — СПб, 1901. — 926 с.
Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона [Электронный ресурс] / Под ред. И. Е. Андреевского. — Режим доступа http://www.vehi.net/brokgauz/all/030/30741.shtml (28 марта 2013).
Бусыгина, И.М., Захаров, А. А. Общественно-политический лексикон [Электронный ресурс] / И. М. Бусыгина. — Электрон. текстовые дан. — М.: МГИМО — Университет, 2009. — 276 с. — Режим доступа: http://all-politologija.ru/knigi/obshhestvenno-politicheskij-leksikon-busygina-zaxarov (28 марта 2013).