Способы реализации принципа автономии воли в международных частных отношениях



В статье анализируются различные проявления автономии воли сторон в международных гражданских, семейных, трудовых отношениях в контексте российского законодательства. Автор уделяет внимание объему автономии воли в обязательственном праве, исключению сторонами Венской Конвенции, избранию Lex mercatoria в качестве применимого права, автономии воли в внедоговорных обязательствах, семейных и трудовых отношениях с иностранным элементам. Целью статьи является раскрытие автономии воли через призму конкретных примеров способов её реализации в правоотношениях, осложнённых иностранным элементом.

Ключевые слова: международное частное право, автономия воли, коллизионное регулирование, применимое право, Принципы УНИДРУА, lex mercatoria, нормы негосударственного регулирования, Семейный кодекс РФ.

Принцип автономии воли сторон является одним из важнейших принципов в международном частном праве. Принцип автономии воли является основополагающей идеей международного частного права, целью которой является определение применимых материально-правовых норм в выборе применимого к их отношениям права. Благодаря автономии воли стороны получают возможность расширить границы принципа свободы договора, что в свете многообразия обычных коллизионных привязок и отсутствия консенсуса среди законодателей различных государств по вопросу наделения какой-либо привязки статуса генеральной приводит к возможности для сторон заранее определить правопорядок, который будет регулировать спор между ними, в случае его возникновения.

Общеизвестно, что данный принцип получил широкое признание в мировой доктрине и практике, о чем свидетельствует закрепление принципа автономии воли во многих международных договорах и так называемых «мягких кодификациях»: Кодексе Бустаманте 1928 г., Конвенции СНГ о правовой помощи и правовых отношениях по гражданским, семейным и уголовным делам 1993 г., Принципах международных коммерческих договоров УНИДРУА 1994 г., Гаагских принципах о выборе права, применимого к международным коммерческим контрактам 2014 г. и во многих иных международных договорах и кодификациях.

В Российской Федерации принцип автономии воли также занял прочное место, что подтверждается его отражением в статье 1210 Гражданского Кодекса (далее — ГК РФ), которая имеет закономерное название «Выбор права сторонами договора» [1]. То есть, автономия воли имеет свое выражение, в том числе, как институт международного частного права –совокупности норм, регулирующих правоотношения сторон по поводу выбора ими применимого права.

Также автономия воли может быть представлена в виде субъективного права сторон — мере дозволенного поведения, выражающейся в дозволении сторонам, заключающим договор, самостоятельно осуществить выбор закона, который должен регулировать отношения, возникающие из этого договора.

В российской доктрине отсутствует консенсус по вопросу правовой природы автономии воли сторон. На сегодняшний день известны различные, зачастую диаметрально противоположные, подходы признанных деятелей науки к пониманию автономии воли, которые высказаны в различных научных статьях, учебниках, пособиях. Так, и В. Л. Толстых убежден, что автономия воли является институтом международного частного права [2]; Л. А. Лунц заключал, что автономия воли сторон является одной из коллизионных норм [3]; И. В. Гетьман-Павлова отстаивает своего рода «кумулятивную» позицию, раскрывая автономию воли одновременно как источник, общий метод, специальный принцип и коллизионную привязку [4].

Впрочем, уяснение онтологии автономии воли не является предметом данной статьи. Автор ставит цель наглядно продемонстрировать как автономия воли может быть реализована практически, обращая внимание на примеры как из практики государственных судов РФ, так и практики МКАС.

Сущность принципа автономии воли раскрывается, в том числе, Верховным Судом РФ, который констатирует, что сущность автономии воли сторон заключается в субъективном праве сторон выбрать по соглашению между собой право, которое подлежит применению к их правам и обязанностям по договору и иным связанным с договором положений, закреплённых в ст. 1215 ГК РФ [5].

Отдельно стоит отметить и существование так называемых «подразумеваемых» соглашений о применимом праве, то есть таких соглашений, которым хоть и не предана какая-либо форма, но которые вытекают из условий договора либо обстоятельств дела [6].

К примеру, стороны не заключили соглашение о применимом праве, однако в процессе спора аргументировали свою позицию исключительно нормами российского права. Подобный акцент внимания на праве определенного государства (в приведенном примере таковым будет право РФ) даёт возможность судам или составу арбитража констатировать факт «подразумеваемого» соглашения сторон о выборе российского права [7].

Следует помнить, что принцип автономии воли имеет ряд ограничений в своем действии. Нижеуказанные ограничения преследуют одну или несколько целей: во-первых, это защита «слабой» стороны правоотношений; во-вторых, это защита интересов третьих лиц; в-третьих, защита интересов суверенитета государства в виде запрета для сторон от ухода от сверхимперативных норм.

Так, автономия воли, главным образом, ограничена 1) необходимым наличием иностранного элемента, которым отягощено правоотношение; 2) кругом вопросов, для разрешения которых стороны применили право; 3) оговоркой о публичном порядке; 4) сверхимперативными нормами; 5) в случае, если договор наиболее тесно связан с правом другой страны, то выбор сторонами права не должен наносить ущерба применению норм права этой другой страны [8].

Также, в российском законодательстве наличествует ряд ограничений, присущих конкретным видам правоотношений, например, в договорах с участием потребителя выбор права не может повлечь за собой лишение потребителя защиты, которая предоставляется ему императивными нормами права страны места жительства потребителя (ст. 1212 ГК РФ).

Также законодатель определил в ч. 1 ст. 1223.1 ГК РФ, что для регулирования деликтных и кондикционных обязательств стороны могут избрать применимое право лишь только после самого совершения действия, имеющего признаки деликта или неосновательного обогащения.

Следующим примером узконаправленных ограничений является обособление недвижимого имущества. Так, ст. 1213 ГК РФ дозволяет сторонам выбрать права к договору, предметом которого является недвижимое имущество, однако ч. 2 этой же статьи выводит находящиеся на территории Российской Федерации земельных участки, участки недр и иное недвижимого имущество, из орбиты действия автономии воли, устанавливая для них одностороннюю коллизионную привязку в виде применения права Российской Федерации.

В Кодексе торгового мореплавания Российской Федерации (далее — КТМ), несмотря на то, что автономия воли является генеральной коллизионной привязкой, установлено четкое ограничение: наличие соглашения о применимом праве не может повлечь за собой устранение или уменьшение ответственности, перевозчик должен нести за вред, причиненный жизни или здоровью пассажира, утрату или повреждение груза и багажа либо просрочку их доставки (ч.2 ст. 414 КТМ).

Данный перечень не является исчерпывающим, однако именно перечисленные ограничения являются наиболее часто встречающимися.

В целом, российское законодательство является довольно либеральным в некоторых аспектах регулирования автономии воли, что является следствием сильного влияния международных конвенций, а также рекомендаций, не имеющих обязательного характера, например, Гаагских принципов о выборе права, применимого к международным коммерческим контрактам 2014 г., на характер коллизионного регулирования отечественным законодателем.

Так, в отличие от США, российское законодательство не содержит каких-либо требований взаимосвязи избранного сторонами права и тех правоотношений, которые такому праву подчинили [9]. Иными словами, положения ГК РФ дозволяют сторонам избрать право третьей страны, что признаётся арбитражной практикой [10].

Другим примером развитости российского законодательства в области регулирования автономии воли, является возможность сторон «зацементировать» право, то есть, избрать те нормы права определенного государства, которые действуют на момент заключения договора [11]. Впрочем, стоит усвоить, что в таком случае, ограничить автономию воли сторон могут положения п. 2 ст. 422 ГК РФ, устанавливающие возможность применения закона, принятого после заключения договора, на отношения, возникшие из такого договора в силу прямого указания в законе [12].

Наиболее классической сферой проявления выбора применимого права является обязательственное право. Законодатель довольно подробно детализировал положения о выборе применимого права в данной подотрасли гражданского права, однако представляется возможным уделить внимание такому мало урегулированному аспекту как депесаж, то есть ситуации, при которой различные элементы одной и той же сделки регулируются одновременно правом двумя или более государств.

Ярким примером такого множественного регулирования может являться решение из практики МКАС. В нём стороны выбрали применимым материальным правом российское право; при этом МКАС отметил, что по вопросам, относящимся к требованиям, стандартам, строительным нормам и правилам, также подлежит учету также избранное сторонами греческое право (право места проведения строительных работ). Состав арбитража признал подобного рода «дихотомию» применимого права и для разрешения спора применил российское право, так как предметом спора были исключительно удержанные залоговые средства [13].

Впрочем, депесаж не допускается, например, в вопросах регулирования вещных прав. ГК РФ предусматривает возможность для сторон избрать право для регулирования вещных прав, однако, положения п. 3 ст. 1206 ГК РФ предусматривают лишь распространение права, применимого к договору в целом, на вещные права в частности.

Отдельно стоит отметить, что принцип автономии воли может проявиться не только в избрании какого-либо права, но и наоборот, в исключении какого-либо источника права. Наиболее распространена ситуация, когда таким источником является Конвенция ООН о договорах международной купли-продажи товаров 1980 г. (далее — Венская Конвенция). Обосновывается такой феномен положениями самой Венской Конвенции: в ст. 6 предусмотрена возможность для сторон исключить ее применение.

Механизм исключения Венской Конвенции, по общему правилу, представляет собой указание в соглашении о применимом праве на использование законодательства, а не права какого-либо государства. Это связано с тем, что под законодательством подразумевается та часть российской правовой системы, которая включает в себя только нормативные акты, регулирующие гражданско-правовые отношения внутри страны, и не охватывает международные договоры Российской Федерации [14]. Такой механизм признаётся не только в доктрине, но и находит своё отражение в многочисленной арбитражной практике [15].

Впрочем, Венская Конвенция обладает «наднациональным» характером и, согласно ч. 4 ст. 15 Конституции РФ, является неотъемлемой частью правовой системы Российской Федерации. Иными словами, с точки зрения позитивистской теории права является правом в полном понимании этого термина. Следуя такой логике, может возникнуть вопрос об особенностях проявления автономии воли сторон, направленной на избрание lex mercatoria для регулирования споров между ними?

Отвечая на поставленный вопрос, первичным является определение того, что включает в себя латинское выражение «lex mercatoria». В научной литературе отсутствует единое мнение по этому вопросу, однако, если уйти от научной полемики и максимально упростить дефиницию «lex mercatoria», то можно обозначить, что lex mercatoria — совокупность норм, лишенных государственного происхождения, направленных на регулирование международных частноправовых отношений [16]. Схожим по смыслу с lex mercatoria является активно используемый в отечественной литературе термин «неправо», обозначающий те источники права, которые порождаются не самим законодателем какого-либо государства, а происходящие от самих участников экономических отношений.

Справедливым будет указание на то, что единогласно в российской юридической доктрине наиболее рассматриваемыми в контексте lex mercatoria являются правовые обычаи и так называемые «мягкие кодификации». Примерами таковых могут являться международные правила Incoterms и Принципы международных коммерческих договоров УНИДРУА (Далее — Принципы УНИДРУА) соответственно, о которых далее пойдет речь.

Действительно, использование правовых обычаев и иных негосударственных источников права признаётся законодателем (например, в ч. 11 ст. 1211 ГК РФ) и в литературе. Судебная практика также признаёт возможность использования «неправа». Так, АС г. Москвы в своём определении, оставленном без изменения ФАС МО, опроверг довод стороны о невозможности использования Принципов УНИДРУА для разрешения спора [17].

В сущности, в юридической науке не стоит вопрос о самой возможности использования «неправа» как источника регулирования конфликтов между сторонами в силу однозначного утвердительного ответа на такой вопрос с оговоркой на прямое волеизъявление всех сторон на применение lex mercatoria. Более того, в литературе доминирует мнение о том, что применение lex mercatoria является одним из проявлений свободы договора и представляется наиболее эффективным и удобным инструментом для разрешения споров [18].

Гораздо более неоднозначным будет ответ на вопрос о возможности выбора сторонами исключительно «неправа» для разрешения потенциальных споров, без указания на какую-либо правовую систему. Иными словами, представляется ли возможным для сторон избрать, например, исключительно Принципы УНИДРУА для разрешения спора? Будет ли признан такой выбор в качестве надлежащего соглашения о выборе права или суду (арбитражу) придётся обратиться к коллизионным нормам?

Указанный вопрос является довольно актуальным и неоднократно поднимался в академической среде. В целом, обобщая существующие исследования на данную тему, возможным представляется сделать заключение о практической трудности сделать выбор в пользу только «неправа».

Такой вывод следует из отношения законодателя и правоприменителя к выбору lex mercatoria как единственного регулятора споров между сторонами.

Так, законодатель в 1210 ГК РФ допускает лишь выбор сторонами «права». То есть, законодатель таким образом обращает внимание на то, что стороны могут избрать те нормы, которые являются объективными и имеют государственное происхождение.

И. С. Зыкин, рассуждая на данную тему, развивает вышеуказанную мысль, объясняя позицию законодателя тем, термин «право» в данном случае сигнализирует о происхождении норм вне зависимости от воли сторон. К категории права не могут быть отнесены не вступившие в силу международные конвенции, проекты таких конвенций, типовые законы (например, типовой закон ЮНСИТРАЛ), проекты национальных нормативных актов и т. п. Впрочем, несмотря на то, что в такой парадигме ссылки на «неправо» хоть и не признаются соглашением о выборе, такие ссылки могут представлять собой способ согласования между сторонами контрактных условий [19].

То есть, по мнению И. С. Зыкина, хоть законодатель отмечает важность lex mercatoria в современном правовом регулировании, однако, это не приводит к признанию «неправа» в качестве полноценного регулятора спорных правоотношений.

Свой взгляд на данный вопрос имеется у правоприменителя. Так, определенная позиция прослеживается у Верховного Суда Российской Федерации. В вышеупомянутом Постановлении Пленума № 24 Верховный Суд указал, что стороны вправе выбрать торговые обычаи документы, содержащие правила, рекомендованные участникам оборота международными организациями или объединениями государств (например, Принципы УНИДРУА, Европейские принципы договорного права, Модельные правила европейского частного права).

Однако, в данном утверждении есть определенная оговорка. По мнению Верховного Суда, те вопросы, которые не представляется возможным урегулировать выбранными сторонами документами и обычаями, подлежат разрешению в соответствии с национальным правом, определенным в соответствии с соглашением сторон (либо коллизионными нормами судом или арбитражем). При указанных обстоятельствах «право» будет играть роль субсидиарного статута, к которому можно будет прибегнуть в случае пробела в «неправе».

Таким образом, при анализе позиции правоприменителя в вопросе выбора «неправа» как исключительного источника автор приходит к мнению, что закрепление, например, только правил Incoterms и Принципов УНИДРУА теоретически представляется возможным, однако данные регуляторы закрепляют лишь общие правила поведения для сторон, и на практике не всегда способны помочь суду или арбитражу разрешить спор по существу, что потребует определения конкретного правопорядка, на основе которого подлежит разрешить спор.

Тем не менее, наличествует практика МКАС, где спор был разрешен исключительно на основе общих принципов права и lex mercatoria. Учитывая, что в соглашении сторон о применимом праве содержалась любопытная оговорка, что « все условия соглашения подпадают под действие законодательства как Германии, так и Российской Федерации », состав арбитража пришел к выводу, что такое соглашение не удовлетворяет критерию четкого и однозначного определения какой-либо правовой системы и смог разрешить спор руководствуясь исключительно Принципами УНИДРУА [20].

Однако, стоит иметь ввиду, что разрешение конкретного вышеуказанного случая скорее исключение из общего правила, чем закономерность. Связано такое умозаключение с тем, что в приведенном деле спор возник из толкования положений договора, в свою очередь в Принципах УНИДРУА есть отдельная глава, регулирующая толкование, что и является причиной достаточности использования только Принципов УНИДРУА в решении МКАС.

Подводя итоги, использование норм lex mercatoria как исключительного регулятора спорных правоотношений на сегодняшний день является исключительным явлением, которое, однако имеет место быть при соблюдении двух основополагающих условий: 1) прямо выраженное согласие сторон на выбор «неправа»; 2) достаточность lex mercatoria и общих принципов права для разрешения спора по существу [21].

Развивая мысль о различных проявлениях автономии воли, представляется логичным обратиться к возможности сторон выбрать право, применимое к внедоговорным обязательствам, в частности к преддоговорным обязательствам, деликтам и неосновательному обогащению.

В современной цивилистической науке учёные всё чаще обращают внимание на усложнение экономических связей. Если ранее в международном обороте преобладали короткие экономические цепочки единичной купли-продажи, укладывающиеся в классический правовой механизм «оферта — акцепт — исполнение договора», то на сегодняшний день деятели науки справедливо отмечают тенденцию участников хозяйственного оборота к более сложным и комплексным переговорным процессам, предшествующим заключению договора [22].

Во время ведения таких переговорных процедур всё более распространёнными становятся различные способы формализации переговоров, к которым относят соглашения о ведении переговоров; рамочные и предварительные договоры; договоры о нераспространении информации, полученной в ходе переговоров и т. д.

Всё перечисленное свидетельствует о желании сторон закрепить сам процесс переговоров и, как итог, их результаты для появления возможности защитить свои права в случае недобросовестного поведения со стороны контрагента.

Такое поведение может выражаться в различных проявлениях. Это может быть, согласно ст. 434.1 ГК РФ:

1. Предоставление стороне неполной или недостоверной информации, в том числе умолчание об обстоятельствах, которые в силу характера договора должны быть доведены до сведения другой стороны;
2. Внезапное и неоправданное прекращение переговоров о заключении договора при таких обстоятельствах, при которых другая сторона переговоров не могла разумно этого ожидать;

Именно вышеуказанное усложнение переговорных процессов порождает вопрос: может ли спор, возникший во время переговоров о заключении договора быть разрешен на основе права, избранным сторонами? Ответ на этот вопрос будет положительным, однако с некоторыми оговорками.

Во-первых, законодатель закрепил автономию воли как субсидиарный статут, применяемый в случае невозможности определить то право, которое стороны желали избрать для договора, по поводу которого и велись переговоры. Такое умозаключение происходит из систематического толкования положений ст. ст. 1219, 1222.1 и 1223.1 ГК РФ.

В отечественной доктрине определение автономии воли как второстепенного инструмента для определения применимого права активно критикуется [23]. Однако, автор акцентирует внимание на логику законодателя: положения о преддоговорных обязательствах содержат отсылку на автономию воли при помощи не прямого указания на сам принцип, а путем отсылки к статьям, регулирующим применение права к обязательствам, возникающим вследствие причинения вреда (ст. 1219, 1223.1 ГК РФ) и неосновательного обогащения (ст. 1223.1 ГК РФ), что указывает на намерение законодателя определить преддоговорные обязательства как подвид внедоговорных обязательств сродни деликтным. У приведенного подхода также имеются сторонники в научной среде [24].

Если мы допустим, что преддоговорные обязательства являются схожими по своей правовой природе с деликтными, то позиция законодателя становится оправданной. Она заключается в следующем: если известно выбранное сторонами право к договору, то теоретически возможный выбор сторонами права иного государства к деликтным, кондикционным или преддоговорным обязательствам может привести к отсутствию единой взвешенной оценки судом или арбитражем всех обстоятельств дела.

Юрген Базедов обосновывает подобное умозаключение тем, что в различных национальных правовых системах, которые в таком случае будут избраны для разрешения споров, существуют различные подходы к преддоговорным обязательствам как таковым, например, во Франции преддоговорная ответственность признаётся деликтной, в Германии ответственность будет деликтной [25].

Отдельно стоит упомянуть, что в случае с деликтными и кондикционными обязательствами законодателем установлена генеральная привязка в виде автономии воли. На наш взгляд, это связано с тем, что в отличие от преддоговорных обязательств, где стороны уже имели контакт между друг другом, так как имели общую цель — заключить договор, то в случае с деликтами и неосновательным обогащением стороны чаще всего не знают друг друга ante factum, что приводит к невозможности установить какую-либо правовую связь между сторонами, помимо самого деликта или необоснованного обогащения. Однако, в случае если совокупности обстоятельств дела вытекает, что обязательство, возникающее вследствие причинения вреда, тесно связано с договором между потерпевшим и причинителем вреда, заключенным при осуществлении этими сторонами предпринимательской деятельности, к данному обязательству применяется право, подлежащее применению к такому договору (ч. 3 ст. 1219 ГК РФ).

Стоит отметить, на наш взгляд наиболее благоприятный режим автономии воли установлен для лица, которому нанесен вред, причиненный вследствие недостатков товара, работы или услуги. В случае причинения такого вреда, потерпевший имеет право единолично, игнорируя волю контрагента избрать на выбор:

1) Право страны, где имеет место жительства или основное место деятельности продавец или изготовитель товара либо иной причинитель вреда;

2) Право страны, где имеет место жительства или основное место деятельности потерпевший;

3) Право страны, где была выполнена работа, оказана услуга, или право страны, где был приобретен товар.

Впрочем, следует сделать несколько ремарок: во-первых, такой выбор не допускается, если причинитель вреда докажет, что он не предвидел и не должен был предвидеть распространение товара в соответствующей стране; во-вторых, такой выбор применимого права не является проявлением автономии воли сторон в полном понимании этого принципа, так как при выборе права учитывается воля лишь одной стороны, однако с перспективы потерпевшего можно наблюдать неограниченную возможность выбрать из нескольких правопорядков наиболее оптимальный для потерпевшего.

Приведенные выше примеры проявления автономии воли во внедоговорных обязательствах свидетельствует о желании законодателя дать максимально возможную свободу сторонам в вопросе выборе права, путем расширения пределов автономии воли: в некоторых случаях закон дозволил автономию воли как таковую (например, с введением ст. 1222 ГК РФ генеральной привязкой для разрешения споров, где недобросовестная конкуренция затрагивает интересы отдельного лица, а не какого-либо рынка стала автономия воли), так и позволил сторонам выбрать право не только стороны суда (например, ст. 1223.1 ГК РФ).

Такие новации указывают на рецепцию отечественным законодателем прогрессивной доктрины Culpa in contrahendo, а также являются продуктом влияния зарубежного опыта, особенно ярко выраженного, например, в Регламенте Европейского парламента и Совета Европейского Союза от 11 июля 2007 г. № 864/2007 «О праве, подлежащем применению к внедоговорным обязательствам». Такое заимствование опыта положительно оценивается в литературе [26].

Иным образом сложилась ситуация в международном семейном праве. В сравнении с международными гражданскими правоотношениями, вопросы регулирования семейных правоотношений с иностранным элементом урегулированы менее детально, что справедливо вызывает в научной среде разочарование [27].

Тем не менее, предметом данной статьи являются существующие на сегодняшний день проявления автономии воли, а не внесение каких-либо предложений по улучшению семейного законодательства, которые уже были предложены деятелями науки [28].

Анализируя раздел VII Семейного Кодекса Российской Федерации (далее — СК РФ), автор приходит к выводу о наличии двух возможных проявлений автономии воли лица или сторон:

1. Возможность для лица, имеющего гражданство нескольких иностранных государств избрать законодательство одного из этих государств для определения условий заключения брака (ч.3 ст. 156 СК РФ).

Комментируя данное проявление автономии воли, следует иметь ввиду, что законодателем установлена отсылка к ст. 14 СК РФ в части обстоятельств, препятствующих заключению брака. В случае наличия таких обстоятельств, выбор личного статута не является юридически значимым в связи с невозможностью заключить брак. Отдельно стоить отметить, что возможность избрать законодательство исключается, если лицо наряду с гражданством иностранного государства имеет гражданство Российской Федерации. В указанном случае законодатель установил одностороннюю привязку к законодательству РФ, что существенно понижает влияние автономии воли в том случае, когда, по нашему мнению, автономия воли могла быть признана генеральной привязкой без каких-либо условий.

2. Супруги, не имеющие общего гражданства или совместного места жительства, могут сами избрать законодательство, подлежащее применению для определения их прав и обязанностей по брачному договору или по соглашению об уплате алиментов, учитывая императивные требования российского законодательства (ч. 3 ст. 42 СК РФ, ч. 2 ст. 161 СК РФ).

Вышеуказанное положение в доктрине подвергается обоснованной критике, так, например, Г. Ю. Федосеева указывает на отсутствие должной регламентации автономии воли и его детализации [29]. Связано такое негативное восприятие данной нормы, в частности, и с тем, что она распространяется на крайне узкий круг лиц, одновременно исключая супругов, которые являются гражданами одного и того же государства, а также супругов разных государств, имеющих совместное место жительства.

На практике это выражается в наличии крайне скудной судебной практики по ч. 2 ст. 161 СК РФ — в открытых источниках наличествует только одно дело, связанной с положениями данной статьи. Указанное дело [30] о признании права на ¼ доли на земельный участок уже детально исследовалось в вышеупомянутой статье И. В. Гетьман-Павловой и А. С. Касаткиной, в связи с чем, на наш взгляд, анализ данного дела будет излишним.

Более релевантным будет указание на статистику: так, в первом полугодии 2022 года лишь 20 % от всех зарегистрированных браков были оформлены при помощи брачного договора [31]. Это приводит к тому, что внутри указанной относительно малой группы от всех заключенных брачных союзов еще менее существенным будет являться количество брачных договоров с участием иностранных лиц, а уже из этих брачных договоров с иностранными лицами ничтожное количество лиц будут способны реализовать свою автономию воли в силу ограничений субъектного состава, предусмотренного ч. 2 ст. 161 СК РФ, что свидетельствует о низкой эффективности существующих норм.

Несмотря на неэффективность нормы, изложенной в ч. 2 ст. 161 СК РФ, она может быть применена. Статистика Управления ЗАГС г. Москвы показывает, что только за 2021 г. в Москве поженились 11.000 интернациональных пар, что позволяет основания полагать, что некоторые из этих пар воспользовались возможностью избрания брачного договора как регулятора своих правоотношений, и соответственно, избрали применимое законодательство для брачного договора [32].

Еще одним критикуемой составляющей нормы ч. 2 ст. 161 СК РФ является возможность для сторон выбрать законодательство, не имеющее какой-либо связи с правоотношением, что, по мнению Н. В. Тригубовича неоправданным решением законодателя [33]. На наш взгляд, такое замечание является справедливым, по ряду причин.

Во-первых, семейное право, в отличие от гражданского, испытывает значительное влияние публичного интереса, который, вероятнее всего, будет ущемлен в связи с теоретически возможным необоснованным выбором законодательства иного государства, не обладающего связью с правоотношениями;

Во-вторых, представляется возможным избрание законодательства, положения которого могут поставить интересы одного из супругов или третьих лиц в более уязвимое положение, чем при избрании законодательства государства, которое имеет объективную связь с правоотношением;

В-третьих, субъекты семейных правоотношений могут не обладать достаточными знаниями в области юриспруденции и не осознавать последствия подписания соглашения о применимом законодательстве.

Тем не менее, несмотря на определенную стагнацию в регулировании семейных правоотношений, у научного сообщества имеется надежда на возможные перемены в международном семейном праве, которые будут по характеру схожи с нынешними изменениями ГК РФ, нацеленными на расширение автономии воли [34].

Наиболее депрессивная ситуация наблюдается в сфере регулирования трудовых отношений с иностранным элементом. Законодательство РФ не содержит в себе коллизионных норм, непосредственно регулирующих международные трудовые отношения, что представляет собой серьезный пробел в отечественном международном частном праве [35].

Такой феномен может быть отчасти объяснён стремлением защитить «слабую» сторону в трудовых правоотношениях, то есть работника, установив в почти всех международных договорах привязку lex loci laboris [36].

Единственное положение, связанное с трудовой деятельности и предусматривающее автономию воли, является ч. 2 ст. 416 КТМ. Однако, данная норма имеет два значимых ограничения:

1. Сторонами, наделенные возможностью выбрать право являются судовладелец, с одной стороны, и члены экипажа судна, с другой. Такой узкий круг субъектов приводит к невостребованности нормы, которая выражается в полном отсутствии судебной практики, связанной с ч. 2 ст. 416 КТМ;
2. Выбор сторонами трудового договора права, подлежащего применению к отношениям между судовладельцем и членами экипажа судна, не должен приводить к ухудшению условий труда членов экипажа судна по сравнению с нормами права того государства, которыми должны регулироваться данные отношения при отсутствии соглашения сторон о подлежащем применению праве.

Исходя из того, что в законодательстве отсутствуют какие-либо коллизионные нормы вообще, логичным представляется возникновение вопроса о наличии возможности для сторон избрать применимое право. Ответ на заданный вопрос находится в международных договорах.

Из всех существующих многосторонних и двухсторонних договоров, касающихся вопросов регулирования труда с иностранцами только в двух из них наличествует упоминание автономии воли.

Такими договорами являются:

1. Договор между Российской Федерацией и Республикой Польша о правовой помощи и правовых отношениях по гражданским и уголовным делам 1996 г.;
2. Договор между Российской Федерацией и Монголией о правовой помощи и правовых отношениях по гражданским и уголовным делам 1999 г.

В указанных договорах, а именно в статьях 44 и 26 соответственно, содержатся абсолютно идентичные положения: « Стороны трудового договора могут сами выбрать законодательство, регулирующее их трудовые отношения ». Такой норме придана форма генеральной привязки, в случае отсутствия соглашения о выборе права между работником и работодателем применяется коллизионная привязка lex loci laboris, то есть право государства, где работник осуществляет свою трудовую деятельность.

В целом, на сегодняшний день автономия воли в российском законодательстве в указанной области почти полностью отсутствует, за исключением положений КТМ и договоров с Монголией и Польшей.

Таким образом, можно заключить, что институт автономии воли сторон в Российской Федерации находится в стадии активного развития. Действительно, в некоторых областях международного частного права, особенно в его семейном и трудовом подотраслях, право сторон на выбор права существенно ограничено. Тем не менее, российский законодатель идет по пути рецепции зарубежного опыта в регулировании автономии воли, что находит отражение в виде закрепления в ГК РФ новых возможностей для сторон избрать право, тем самым позволяя им проявить один из принципов права — принцип свободы договора еще более явно.

Литература:

1. Гражданский кодекс Российской Федерации часть 3: Федеральный закон от 26.11.2001 № 146-ФЗ [Электронный ресурс]. СПС «Консультант Плюс». URL: http://www.consultant.ru/document/cons_doc_LAW_34154/ (дата обращения: 23.12.2022).
2. Толстых В. Л. Международное частное право: коллизионное регулирование / В. Л. Толстых. — Санкт-Петербург: Юридический центр Пресс, 2004. — 526с.
3. Лунц Л. А. Международное частное право / Л. А. Лунц — М.: Юрид. лит., 1970. — 360 c.
4. Гетьман-Павлова И. В. Международное частное право в 3 т. Том 1 общая часть: учебник для вузов / И. В. Гетьман-Павлова. — 6-е изд., перераб. и доп. — Москва: Издательство Юрайт, 2023. — 320 с. — Текст: электронный // Образовательная платформа Юрайт [сайт]. — URL: https://urait.ru/bcode/512769 (дата обращения: 28.12.2022).
5. Постановление Пленума Верховного Суда Российской Федерации № 24 от 9.07.2019 г. «О применении норм международного частного права судами Российской Федерации».
6. Новикова Т. В. Подразумеваемые соглашения о применимом праве: Обзор судебной и арбитражной практики // Российский юридический журнал. 2019. № 5.
7. См., например: Постановление Арбитражного суда Северо-Кавказского округа от 25 августа 2017 г. № Ф08–5109/2017 по делу № А53–33523/2016; Постановление Федерального арбитражного суда Северо-Западного округа от 16 апреля 2014 г. № Ф07–1643/2014 по делу № А56–6655/2013; Постановление Арбитражного суда Северо-Западного округа от 26 декабря 2016 г. № Ф07–10988/2016 по делу № А56–81618/2015.
8. Стригунова Д. П. Пределы действия принципа автономии воли сторон в правовом регулировании международных коммерческих договоров // Вестник Московского университета МВД России. 2017. № 1.
9. Решение Верховного Суда США по делу Allstate Insurance Co. v. Hague 449 U.S. 302 (1981). — URL: https://h2o.law.harvard.edu/cases/3153 (дата обращения: 23.12.2022).
10. Решение МКАС при ТПП РФ от 27 февраля 2015 г. по делу № 148/2014.
11. Асосков А. В. Коллизионное регулирование договорных обязательств / А. В. Асосков — М.: М-Логос, 2017. — 640 с.
12. Международный коммерческий арбитраж: Учебник / Науч. ред.: О. Ю. Скворцов, М. Ю. Савранский, Г. В. Севастьянов; Отв. ред. Т. А. Лунаева. 2-е изд., перераб. и доп. СПб.: АНО «Редакция журнала «Третейский суд»; М.: Статут, 2018. ХХХ с. (Библиотека журнала «Третейский суд». Вып. 9)
13. Решение МКАС при ТПП РФ от 26 января 2011 г. по делу № 101/2010
14. Новикова Т. В. О толковании терминов «право» и «законодательство» в контексте автономии воли сторон частноправового отношения международного характера // Вестн. Том. гос. ун-та. Право. 2020. № 37.
15. См. подробнее: Решения МКАС по Делам № 52/2008 от 30.03.2009 г.; № 99/2009 от 19.01.2010 г.; № 209/2009 от 29.04.2010 г.; 29/2007 от 10.10.2007 г.; 81/2007 от 13.02.2008 г.
16. Липовцев В. Н. Коллизионное регулирование в lex mercatoria // Международное право и международные организации. 2014. № 4. С. 545–550
17. Определение Арбитражного суда г. Москвы от 19 октября 2012 г. по делу № А40–60955/20124
18. Кискачи М. А. Использование Принципов УНИДРУА в международном коммерческом арбитраже в отсутствие соглашения сторон об их применении // Электронное приложение к Российскому юридическому журналу. 2019. № 2.
19. Комментарий к части третьей Гражданского кодекса Российской Федерации / Исследовательский центр частного права; [под ред. А. Л. Маковского и Е. А. Суханова. — Москва: Юристъ, 2002. — 554 с.
20. Решение МКАС от 5 ноября 2002 г. по делу № 11/2002 — URL: http://www.unilex.info/case.cfm?id=857 (дата обращения: 26.12.2022).
21. Мажорина М. В. Право на выбор неправа: как открыть ящик Пандоры с помощью Lex Voluntatis // Lex Russica. 2021. № 12 (181)
22. Шполтаков О. В. Правовое регулирование преддоговорных отношений в российском гражданском праве: дис.... канд. юрид. наук. М., 2015.
23. Муратова О. В. Преддоговорные отношения в международном коммерческом обороте: специфика и Тенденции правового регулирования // Журнал зарубежного законодательства и сравнительного правоведения. 2017. № 3 (64).
24. Новикова Т. В. Принцип автономии воли во внедоговорных правоотношениях международного характера // Ученые записки Крымского федерального университета имени В. И. Вернадского. Юридические науки. 2020. № 3.
25. Юмашев, Ю. М. Автономия воли в регулировании международных отношений. К Общему курсу международного частного права: учебное пособие / Ю. Базедов; пер. с англ. Ю. М. Юмашева. — Москва: Норма: ИНФРА-М, 2023. — 136 с. — Текст: электронный. — URL: https://znanium.com/catalog/product/1905974 (дата обращения: 25.12.2022).
26. Дмитриева Г. К. Становление российской концепции правовой регламентации трансграничных внедоговорных обязательств // Вестник Университета имени О. Е. Кутафина. 2016. № 12 (28).
27. Войтович Е. П. Правовое регулирование семейных отношений с участием иностранцев в РФ: итоги и перспективы // Актуальные проблемы российского права. 2017. № 5 (78).
28. Смирнова Е. В. Брачный договор с участием иностранного элемента по российскому и зарубежному законодательству // Известия РГПУ им. А. И. Герцена. 2013. № 159.
29. Федосеева Г. Ю. Регулирование отношений между супругами в коллизионном праве РФ // Журнал международного частного права. 2007. № 1. С. 3–13.
30. Определение Верховного суда РФ от 21.01.2014 № 78-КГ 13–35
31. Почти пятая часть от общего числа браков, зарегистрированных в РФ за полгода, оформлена с использованием брачного договора — Текст: электронный // Интернет-портал «Российской газеты» [сайт]. — 2022. — URL: https://rg.ru/2022/08/31/liubov-po-kontraktu.html (дата обращения: 26.12.2022)
32. Брак с иностранцем: статистика Москвы // ЗАГС. 2022. № 1. — URL: https://panor.ru/articles/brak-s-inostrantsem-statistika-moskvy/76472.html (дата обращения: 26.12.2022)
33. Тригубович Н. В. Автономия воли в международном частном праве: дис.... канд. юрид. наук. М., 1999.
34. Гетьман-Павлова И. В., Касаткина А. С. Проблемы коллизионного регулирования брачно-семейных отношений в международном частном праве России // Право. Журнал Высшей школы экономики. 2017. № 1.
35. Гетьман-Павлова И. В. Международное частное право в 3 т. Том 2 особенная часть: учебник для вузов / И. В. Гетьман-Павлова. — 6-е изд., перераб. и доп. — Москва: Издательство Юрайт, 2023. — 470 с. — Текст: электронный // Образовательная платформа Юрайт [сайт]. — URL: https://urait.ru/bcode/512771 (дата обращения: 28.12.2022).
36. Насырова Н. Р. Международные трудовые отношения: проблемы регулирования // Вестник ЧелГУ. 2014. № 24 (353).