В статье рассматриваются традиции житийной литературы в повести Л. Н. Андреева «Жизнь Василия Фивейского». Отмечается связь произведения с житиями на жанровом, идейно-образном, композиционном уровнях. Автор приходит к выводу о том, что писатель, используя элементы житийной литературы, не следует жанровому канону строго, а трансформирует его для выражения своих воззрений.
Ключевые слова: Л. Н. Андреев, «Жизнь Василия Фивейского», житие, древнерусская литература, традиция.
Связь повести Л. Н. Андреева «Жизнь Василия Фивейского» с житийной литературой отмечалась ещё в прижизненной критике. Так, Н. П. Ашешов определяет жанр произведения как «житие» [2, с. 98]. К вопросу о традициях житийной и библейской литературы в повести так или иначе обращается ряд исследователей. Л. А. Иезуитова подчёркивает сходство произведения с житием по структуре [3, с. 111], однако сосредоточивает внимание на параллелях с Книгой Иова, судьбу которого напоминает жизнь отца Василия. Похожим путём идёт и С. Э. Сомов, анализирующий различия между Василием Фивейским и Иовом [4]. В упомянутых исследованиях «Жизнь Василия Фивейского» в большей степени сопоставляется с Книгой Иова, тогда как взаимосвязь произведения с житийной традицией не рассматривается достаточно подробно, что мы и попробуем сделать в настоящей работе.
Импульсом к созданию повести послужила «Исповедь» священника Александра Аполлова, с содержанием которой Леонида Андреева познакомил Максим Горький. «Исповедь» представляет собой историю жизни и духовных исканий автора с раннего возраста до момента написания книги. А. И. Аполлов, как и впоследствии Василий Фивейский, снимает с себя сан, находясь под влиянием учения Л. Н. Толстого. Тем не менее, замысел Андреева отличается, и, несмотря на упоминание «новой веры» в тексте повести, в центре произведения оказывается, как отмечает Л. А. Иезуитова, «не идея отпадения от церкви во имя истинной веры, но крушение религиозного сознания, веры в мироустройство и провидение господне» [3, с. 145].
Уже слово «жизнь» в заглавии повести указывает на его жанровую связь с житием: произведение представляет собой жизнеописание героя — с ранних лет и до смерти. Тем не менее, Андреев не следует житийному канону строго: писатель опускает вступительную часть; о рождении и детстве Василия не рассказывается подробно — лишь коротко сообщается об отце героя и подчёркивается его благочестие: «Сын покорного и терпеливого отца, он сам был терпелив и покорен…» [1, с. 489].
Кроме того, автор отмечает раннюю необычность Василия, свойственную и житийным героям: «Над всей жизнью Василия Фивейского тяготел суровый и загадочный рок. Точно проклятый неведомым проклятием, он с юности нес тяжелое бремя печали, болезней и горя, и никогда не заживали на сердце его кровоточащие раны. Среди людей он был одинок, словно планета среди планет, и особенный, казалось, воздух, губительный и тлетворный, окружал его, как невидимое прозрачное облако» [1, с. 489]. Василий выделялся среди других людей непростой судьбой, трагическим мироощущением и непреодолимым одиночеством.
Вся повесть представляет собой рассказ об испытаниях, через которые Василий Фивейский проходит. Аналогично и в житиях героям на пути к святости приходится бороться с различными искушениями. В начале произведения проводится параллель со Священным Писанием: дьякон сравнивает отца Василия с Иовом многострадальным. Однако церковный староста Иван Порфирыч Копров возражает ему, отмечая, что Фивейский далеко не безгрешен: «Так то Иов-праведник, святой человек, а это кто? Какая у него праведность?» [1, с. 493]. В Книге Иова рассказывается о том, как Бог разрешает Сатане испытать Иова и тот лишает его детей, богатства, заражает проказой, а впоследствии Господь вознаграждает Иова за терпение. Похожий путь проходит и отец Василий. Сначала его жизнь складывается достаточно благополучно: герой женится, у него рождается двое детей. Спустя семь лет спокойной семейной жизнь отца Василия начинают постигать одно несчастье за другим: тонет сын, попадья начинает пить, второй сын рождается идиотом, сгорает дом, умирает жена.
Все трудности, с которыми герой сталкивается, он принимает со смирением, как и подобает святому мученику: «…он сам был терпелив и покорен и долго не замечал той зловещей и таинственной преднамеренности, с какою стекались бедствия на его некрасивую, вихрастую голову» [1, с. 489]. Жизненные испытания для отца Василия становятся испытаниями его веры. Что бы ни случилось, герой обращается к Богу со словами: «Я — верю!» [1, с. 492] Так происходит после того, как он впервые увидел пьяную жену. Его слова звучат как вызов, бросаемый Богу. Фивейский колеблется в своей вере — когда они с попадьёй решают завести ещё одного ребёнка, то он вновь взывает к Господу: «Угроза и молитва, предостережение и надежда были в нем» [1, с. 496]. Это обращение крайне противоречиво: герой, с одной стороны, уповает на Бога, с другой стороны, не верит в его милость. После неудачной попытки самоубийства жены отец Василий даже грозит Господу кулаком.
Переломный момент во взглядах героя наступает после смерти жены. Фивейский раскаивается в том, что гневил Бога, и уже «испуганно» [1, с. 527], «с восторгом беспредельной униженности» [1, с. 527] восклицает: «Верую!» [1, с. 527] Утвердившись в вере, отец Василий начинает чувствовать своё «избранничество»: «Он думал, что там, где видел он хаос и злую бессмыслицу, там могучею рукою был начертан верный и прямой путь. Через горнило бедствий, насильственно отторгая его от дома, от семьи, от суетных забот о жизни, вела его могучая рука к великому подвигу, к великой жертве» [1, с. 528]. Фивейский чувствует, что его собственное несчастье позволило ему ощутить несчастье окружающих его людей, полюбить их: «Он дал мне много: он дал мне видеть жизнь и испытать страдание и острием моего горя проникнуть в страдание людей…» [1, с. 529]. Особое предназначение имеют и святые в житиях.
Ещё одно сходство с героями житий — дар предвидения, который обнаруживается у отца Василия — он не удивляется рассказу о произошедшем пожаре и будто предугадывает смерть своей жены: «…и был у него такой вид, точно он уже знал то, что ему рассказывают, и только проверял рассказ. Как будто в этот короткий сумасшедший час <…> он догадался обо всем: и о том, отчего должен был произойти пожар, и о том, что все имущество и попадья должны были погибнуть, а идиот и Настя уцелеть» [1, с. 526].
Как и в житиях, герой начинает вести аскетичный образ жизни после смерти жены: обстановка нового дома, построенного после пожара, была очень скромной, в нём царили холод, одиночество и скука; отец Василий налагает на себя с сыном строгий пост. Фивейский уединяется в полузаброшенном доме, как и житийные герои, уходящие в монастырь или пустынь. Отец Василий всё больше читает Евангелия, Деяния святых апостолов, жития святых, ежедневно совершает раннюю литургию — готовит себя к великому делу: «Он чистым хотел быть для великого подвига и еще неведомой великой жертвы — и все дни и ночи его стали одною непрерывною молитвою, одним безглагольным излиянием» [1, с. 533]. Сначала Фивейского не понимают — или считают безумным, или лишь жалеют, однако спустя некоторое время к нему на утреннюю службу начинают приходить люди, и возникают слухи о «новой вере». Можно провести параллель с житием, где святой собирает братию вокруг себя — так и Василий Фивейский находит сподвижников.
Кульминационным моментом повести является эпизод «воскрешения» работника старосты Семёна Мосягина, погибшего из-за обвала песка. Чудо является неотъемлемым элементом жития: святой обладает даром чудотворения. Так и Василий Фивейский чувствует, что способен совершить чудо. В этом эпизоде вновь возникает параллель со Священным Писанием: в Евангелии от Иоанна рассказывается о том, как Иисус воскрешает Лазаря, чтобы другие уверовали в него. Если воскрешение Лазаря приводит к утверждению людей в вере, то попытка отца Василия, наоборот, заканчивается крушением его собственной веры. Фивейский думает, что совершит чудо, и подобно Иисусу обращается к мёртвому со словами: «Тебе говорю, встань!» [1, с. 551] Однако чуда не происходит, и наступает крах мировоззрения героя — он святотатственно обращается к Богу: «Так зачем же я верил? Так зачем же ты дал мне любовь к людям и жалость — чтобы посмеяться надо мною? Так зачем же всю жизнь мою ты держал меня в плену, в рабстве, в оковах?» [1, с. 552]
В финале повести Василий Фивейский погибает, замертво падая, при попытке убежать дальше от церкви. Смерть героя отличается от смерти житийных святых, сопровождающейся посмертными чудесами, однако можно заметить нечто необычное, сверхъестественное в позе, в которой застывает тело отца Василия — в нём сохраняется ощущение движения: «…как будто и мертвый продолжал он бежать» [1, с. 554].
Финал повести можно назвать антижитийным. Если сначала Василий Фивейский идёт по пути укрепления веры — от сомнений к утверждению в ней, то в финале она окончательно рушится. Отец Василий не приходит к святости, как это происходит с житийными героями, — итог его жизни оказывается противоположным. Таким образом, Леонид Андреев использует в «Жизни Василия Фивейского» элементы житийной литературы, но не следует канону строго, а трансформирует его. Писатель отвергает традиционные религиозные воззрения и приводит иную концепцию духовного становления человека.
Литература:
- Андреев Л. Н. Жизнь Василия Фивейского // Андреев Л. Н. Собрание сочинений в шести томах. Т. 1. Рассказы 1898–1903 / Сост. и подгот. текста В. А. Александрова, В. Н. Чувакова — М.: Художественная литература. — С. 489–554.
- Ашешов Н. П. Из жизни и литературы. Новое произведение Л. Андреева «Жизнь Василия Фивейского» // Образование. — 1904. — № 5, отд. 3. — С. 81–99.
- Иезуитова Л. А. «Жизнь Василия Фивейского» // Иезуитова Л. А. Творчество Леонида Андреева (1892–1906) / Л. А. Иезуитова; Ленингр. гос. ун-т им. А. А. Жданова. — Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1976. — С. 106–150.
- Сомов С. Э. Традиции житийно-библейской литературы в повести Л. Н. Андреева «Жизнь Василия Фивейского» // Материалы исследований молодых ученых, аспирантов, соискателей и студентов / сост. М. В. Мащенко. — Могилев: [б. и.], 1997. — С. 141–145.
