В статье анализируется бунт против Бога как мифологический мотив на примере богоборческих бунтов Ипполита Терентьева в романе Ф. Достоевского «Идиот», героя поэмы В. Маяковского «Облако в штанах» и бунта Александра Экделя против Бога и епископа Вергеруса в фильме И. Бергмана «Фанни и Александр». Проводятся параллели между произведениями, сопоставляются причины, особенности поведения героев.
Ключевые слова : бунт против Бога, богоборчество, Ф. М. Достоевский, «Идиот», В. В. Маяковский, «Облако в штанах», И. Бергман, «Фанни и Александр».
Последовательный бунт против Бога в искусстве мы видим лишь в произведениях конца XVIII века, однако сам мотив богоборчества можно проследить еще в античной мифологии. Это и мифы о состязаниях людей с богами, где люди обычно проигрывали и были жестоко наказаны за свою самоуверенность, и просто оскорбление человеком богов, что также приводило человека к «танталовым мукам» или «сизифову труду», и творчество поэтов, обличающее жестокость и несправедливость богов. Есть и более сложные образы, например, титан Прометей, который не просто бунтует против Зевса, а помогает людям, обладая при этом могучим разумом.
Альбер Камю считал, что в западном мире история метафизического бунта неотделима от истории христианства, поскольку греческие боги не были так резко противопоставлены человеку, у бунта должен быть «личный бог»: «история бунта, которым мы живем сегодня, является скорее историей детей Каина, нежели учеников Прометея» [6; с. 142]. Бог Ветхого Завета обретает новую судьбу в умах богохульников, а сам бунт становится сплавом религиозно-философских, историософских, антропологических и социологических вопросов. Рассмотрим особенности богоборчества в сознании героев Ф. Достоевского, В. Маяковского и И. Бергмана.
Ипполит Терентьев, один из героев романа Ф. Достоевского «Идиот» — смертельно больной молодой человек, ему остается, по разным прогнозам, от нескольких месяцев до двух-трех недель. При этом он, по выражению Коли, раб иных предрассудков, нежели описанное в романе общество, в компании его называют нигилистом. При встрече с «сыном Павлищева» Елизавета Прокофьевна говорит, что он атеист, и в этот момент Ипполит оживленно вступает с ней в разговор, походящий даже на исповедь: «Вы давеча сказали, что я атеист, а знаете, что эта природа… <…> Да, природа насмешлива! Зачем она, — подхватил он вдруг с жаром, — зачем она создает самые лучший существа с тем, чтобы потом насмеяться над ними?» [4; с. 299]. Смертельно больной Ипполит бунтует против всего миропорядка, в котором человек со всеми своими надеждами бессилен перед судьбой, определенной ему свыше.
Бунт Ипполита — против законов природы. Природа, основы миропорядка находят в повествовании воплощение в форме ужасных сущностей: это сны и видения Ипполита. Это скорлупчатый пресмыкающийся гад — воплощение богоборческой идеи и неминуемой смерти; это видение о тарантуле, который и есть «эта бесконечная сила», «то самое темное, глухое и всесильное существо» [4 с. 411]; наконец, это явившееся ему приведение Рогожина. Важную роль также играет увиденная Ипполитом в доме Рогожина картина Ганса Гольбейна Младшего «Мертвый Христос в гробу», от которой, по словам князя Мышкина, может пропасть всякая вера. Её натуралистичный стиль рождает в сознании Ипполита жуткие выводы: как можно одолеть беспощадные законы природы, если они подчиняют себе даже того, кто при жизни, творя чудеса и воскрешая людей, побеждал их? «Природа мерещится при взгляде на эту картину в виде какого-то огромного, неумолимого и немого зверя или <…> в виде какой-нибудь громадной машины новейшего устройства, которая бессмысленно захватила, раздробила и поглотила в себя, глухо и бесчувственно, великое и бесценное существо — такое существо, которое одно стоило всей природы и всех законов ее, всей земли, которая и создавалась-то, может быть, единственно для одного только появления этого существа!», [4; с. 410–411] — такова в представлении Ипполита природа. Герой принимает решение: «Нельзя оставаться в жизни, которая принимает такие странные, обижающие меня формы». [4; с. 413].
Более того, Ипполит не просто бунтует против миропорядка, он еще и отстаивает перед его Создателем свое право на бунт: «Неужто нельзя меня просто съесть, не требуя от меня похвал тому, что меня съело?» [4; с. 416]. Ипполит заявляет, что если бы можно было решить не родиться, то он не принял бы таких насмешливых условий. Он прямо говорит, что не знает, как устроен мир, что это не дано знать человеку, но если человек может сказать «я есмь», то какое ему дело до того, что мир устроен с ошибками? Таким образом, бунт Ипполита касается самых основ мироздания, самой сути человека и его отношений с беспощадной всевластной силой природы.
Напряженные взаимоотношения со смертью в романе прослеживаются не только в словах Ипполита. Кажется, что князь Мышкин противопоставлен ему по своим взглядам, но в некоторых рассуждениях князя и Ипполита можно заметить удивительное сходство. Мышкин рассказывает о смертной казни и говорит, что самая сильная боль не в ранах, а в том, что «вот знаешь наверно, что вот через час, потом через десять минут, потом через полминуты, потом теперь, вот сейчас — душа из тела вылетит, и что человеком уж больше не будешь, и что это уж наверно. <…> Кто сказал, что человеческая природа в состоянии вынести это без сумасшествия?» [4; с. 24], — « это » — не что иное, как, пользуясь термином экзистенциальной философии, пороговая ситуация, состояние перед лицом смерти. Основной посыл монолога в том, что смертная казнь безнравственна и бесчеловечна, но причина, на которую опирается доказательство — тот же экзистенциальный ужас, что преследует и Ипполита.
Продолжая рассказ о смертной казни уже для сестер Епанчиных, Мышкин, описывая состояние якобы своего знакомого на эшафоте, говорит об особом ощущении ценности жизни перед казнью и о тяжести осознания близости смерти: «Он говорил, что эта мысль у него наконец в такую злобу переродилась, что ему уж хотелось, чтобы его поскорей застрелили» [4; с. 64], — так же, как этот преступник, Ипполит не выдерживает приближение конца и говорит о том, что такая жизнь не стоит того, чтобы быть прожитой, что он сейчас же застрелился бы, отказавшись от двух-трех недель своего срока, к которому он приговорен. Преступник в рассказе Мышкина смотрит на людей у эшафота и думает: «вот их десять тысяч, а их никого не казнят, а меня-то казнят!» [4; с. 67] –так же и Ипполит приходит в отчаяние от мысли о том, что именно он лишается жизни в столь молодом возрасте и произносит в своем публичном объяснении: «Для чего мне ваша природа, ваш павловский парк, ваши восходы и закаты солнца, ваше голубое небо и ваши все довольные лица, когда весь этот пир, которому нет конца, начал с того, что одного меня счел за лишнего?» [4; с. 415]. Разумеется, вряд ли можно сказать, что князь Мышкин — богоборец, однако через его образ, переплетаясь с убеждениями Ипполита, просвечивает философия Достоевского — философия отчаяния и безумия.
Личность, решившуюся на бунт против Бога, мы также видим у В. Маяковского в поэме «Облако в штанах». Лирический герой ставит «nihil» над всем, что было раньше, утверждая новый общественный строй, новое искусство, новое понимание любви, наконец, новую религию человека будущего. При этом лейтмотивом проходит через всю поэму богоборчество. Активно используются различные библейские образы, наполняясь при этом новыми смыслами, которые отличаются от тех, что присутствуют в Священном Писании. Лирический герой говорит: «я, златоустейший, чье каждое слово душу новородит» [7; с. 183], — здесь можно уловить отсылку к Иоанну Златоусту, чей образ, однако, использован в непривычном контексте, применительно к способностям героя Маяковского. Такой атрибут образа Христа, как терновый венец, тоже становится неожиданной метафорой: «В терновом венце революций грядет шестнадцатый год» [7; с. 185]. Мир, который способен воздвигнуть человек, может быть гораздо лучше и справедливее задуманного богом:
«Жилы и мускулы — молитв верней.
Нам ли вымаливать милостей времени!
Мы –
каждый –
держим в своей пятерне
миров приводные ремни!» [7; с. 184]
Важнейшее место в поэме занимает любовная линия. И даже здесь лирический герой касается религии:
«Мария! <…>
тело твое прошу,
как просят христиане –
«хлеб наш насущный
даждь нам днесь» [7; с. 193]
Такая реминисценция на евангельскую молитву «Отче наш» в контексте интимных переживаний приводит к десакрализации обращения к богу.
Несмотря ни на что — Мария не отвечает взаимностью. И после этого лирический герой обращается к богу. Он обвиняет бога в несовершенстве мира, где существует такое страдание, как несчастная любовь:
«Всемогущий, ты выдумал пару рук,
сделал,
что у каждого есть голова, –
отчего ты не выдумал,
чтоб было без мук
целовать, целовать, целовать?!» [7; с. 195]
Финал поэмы доходит до абсолютного кощунства: лирический герой бросает богу резкие слова про «недоучку» и «крохотного божика» и грозит раскроить его ножом. Таким образом, в произведении мы видим явный бунт личности против бога, и нам интересны прежде всего мотивы этого бунта.
Н. Иванов-Разумник называет богоборчество Маяковского «детским». Это не бунт против высшего существа в глобальном смысле этого слова, это не вселенское отчаяние, герой готов предложить собственного справедливого бога. Говоря о сравнении с Достоевским, Иванов-Разумник отмечает, что он не сравнится с глубиной бунта героев Достоевского. Этот бунт яростный, агрессивный, но не безнадежный — герой идет в рай с ножиком, надеясь и желая создать на земле свой рай.
Н. В. Устрялов в статье «Религия революции», напротив, называет его типичным героем Достоевского, который возвращает свой билет Творцу подобно Ивану Карамазову. Не случайно он — «крикогубый Заратустра», убивший Бога подобно Ницше. Однако главное отличие от Достоевского заключается в том, что он не просто противопоставляет человека богу, он возвышает его над высшими силами.
Таким образом, бунт Маяковского в каком-то смысле продолжает философию Достоевского, но в то же время противопоставляет себя ей. У Маяковского есть альтернативный бог, альтернативный рай, есть сильная личность, которая провозглашает новую философию. И даже величие бога по-другому соотносится с такой личностью:
«может быть, Иисус Христос нюхает
моей души незабудки» [7; с. 190].
Рассмотрим еще один случай, когда в душе человека зарождается бунт против Бога. Впечатлительный мальчик Александр Экдаль в фильме И. Бергмана «Фанни и Александр» переживает смерть своего отца, которая отзывается в его душе недетским ужасом. Александр с сестрой попадают в дом епископа Вергеруса, нового мужа их матери, где их жизнь оказывается в рамках жестких и даже жестоких правил. Епископ, который должен быть посредником между богом и человеком, оказывается воплощением зла. Фанни ругает брата за реплику «хорошо бы эта церковная чертовщина убралась ко всем чертям» и говорит, что бог накажет его за эти слова, на что Александр отвечает ей: «Если такая большая пышка, как он, накажет такого маленького гада, как Александр, за такую ерунду, то он будет тем самым гадким чертом, какой, я подозреваю, он есть на самом деле».
Герой Бергмана противостоит не смерти: душа человека бессмертна и просто переходит после смерти в другой мир, что подтверждают появляющиеся в фильме призраки умерших. Герой Бергмана поднимает проблему нравственности, проблему существования зла в управляемым богом мире и не может принять тот факт, что бог допускает зло. Встретившись с призраком отца, Александр говорит ему, что лучше бы он отправлялся на небо, потому что все равно не может им помочь: «Почему ты не можешь пойти к Богу и сказать ему, чтобы он насмерть прибил епископа? Или Богу наплевать на тебя? Наплевать на нас всех?». Его мыслям вторит сын еврея Исаака: «Все живет во всем. Бог или его промысел. Не только в хорошем, но и в самом ужасном». В итоге бунт Александра, в отличие от безответного бунта упомянутых ранее героев, даже как будто бы приходит к определенной цели: епископ погибает, и в семье снова воцаряется мир.
Бунт Александра вряд ли можно назвать бунтом против всего мироздания, это скорее бунт против существования зла в созданном богом мире, против несовершенства этого мира. И этому бунту противопоставлена другая идея: призрак Оскара Экдаля в ответ на возмущение сына говорит ему: «Я хочу, чтобы ты любил людей, Александр». Сам Бергман писал: «Я верю в бога, но не в церковь, протестантскую или любую другую. Я верю в высшую идею, которую называют богом. Я так хочу, и это необходимо. Крайний материализм может завести человечество лишь в холодный тупик».
Таким образом, мотив богоборчества проходит через всю историю искусства, начиная с античности и заканчивая современной литературой. Такой бунт может иметь разные мотивы, разные истоки и разную цель, он является синтезом религиозных, философских, историософских и антропологических вопросов. И очень часто он лишь ставит вопрос, не давая ответ на него, предоставляя читателю или зрителю возможность самому задуматься над важнейшими вопросами в жизни человека.
Литература:
- Абрамова, О. Г. Богоборческие мотивы в поэме В. Маяковского «Облако в штанах» / О. Г. Абрамова // Проблемы исторической поэтики. — 2012. — № 10. — С. 287–300.
- Бергман И. Laterna Magica / Москва.: «Искусство», 1989
- Губарев, А. Поэтика и метафизика сна Ипполита Терентьева (роман Ф. М. Достоевского «Идиот») / А. Губарев // Культура и текст. — 2011. — № 12. — С. 474–477.
- Достоевский Ф. М. Идиот // Достоевский Ф. М. Собрание сочинений в 15 томах. Л.: Наука. Ленинградское отделение, 1989. Т. 6. С. 5–616.
- Иванов-Разумник Р. В. Владимир Маяковский («Мистерия» или «Буфф») / В. В. Маяковский: pro et contra / Сост., вступ. статья, коммент. В. Н. Дядичева. — СПб.: РХГА, 2006. (Русский Путь).
- Камю А. Бунтующий человек. Философия. Политика. Искусство: Пер. с фр.--М.: Политиздат, 1990. — 415 с.
- Маяковский В. В. Полное собрание сочинений: В 13 т. / Акад. наук СССР. Ин-т мировой литературы им. А. М. Горького. — Москва: Гослитиздат, 1955–1961. — Т. 1
- Павловец М. Г. Владимир Маяковский / История русской литературы XX века: в 2 ч. Ч. 1: учебник для бакалавров / В. В. Агеносов [и др.]; под общ. ред. В. В. Агеносова. — 2-е изд., перераб. и доп. — М.: Издательство Юрайт, 2013. — 795 с.
- Рябов Петр Культура Эллады. Основные проблемы и категории: — М.: Common place, 2017. — 494 с.
- Устрялов Н. В. Религия революции / В. В. Маяковский: pro et contra / Сост., вступ. статья, коммент. В. Н. Дядичева. — СПб.: РХГА, 2006. (Русский Путь).
