Жан-Поль Сартр был известным французским драматургом, философом и политическим активистом, который был также признан как социолог и литературовед. В 1964 году Сартр был удостоен Нобелевской премии по литературе, но он отказался от нее, заявив, что писатель никогда не должен принадлежать никаким течениям и партиям, ибо его философия основывалась на том, что творца нет, и люди «обречены быть свободными». Сартра считают отцом экзистенциализма, широкую известность писателю принесли такие работы, как повесть «Слова», романы «Тошнота», «Мухи» и другие произведения.
Ключевые слова: экзистенциализм, мемуары, структурализм, формы существования слов, литературный языка, философский язык, экзистенциальный психоанализ.
Вокруг литературного, как и вокруг философского, политического наследия Сартра ведутся непрестанные споры. Книгу «Слова» ( Les Mots , 1964) высоко ценят даже те, кому Сартр не близок. В «Словах» писатель обращается к воспоминаниям своей собственной жизни, он не сочиняет героя, пусть даже близкого себе, а пишет о самом себе, своей семье. Вместе с тем, «Слова» — необычные мемуары. В них видят даже своеобразное прощание мыслителя с литературой, «могилу романов». Эту идею, в частности, развивает Б. А. Леви. Однако в «Словах» скорее могут найти не решительный отказ от письма как такового, а прощание Сартра с определенной творческой позицией. Как человек ХХ века, Сартр не верит в «cлова», в то, что можно преобразить мир искусством, литературой, но испытывает в то же время непреодолимое желание быть писателем, создавая реальность из одних только слов. Тема языка, работа со словами, которые он понимал как знаки, продолжала его интересовать и в эти в 60-е годы, и до конца жизни («Идиот в семье»). Неслучайно возникла тема различия работы Сартра с языком в его философских и литературных текстах. Об этом он говорил в интервью с бельгийским исследователем и последователем его философии П. Верстратеном, которое было опубликовано под заголовком «Писатель и его язык» в журнале «Ревю д’эстетик» в номере 3–4 за 1965 год. Это интервью — серьезный разговор о работе Сартра со словом, о его позиции в споре со структурализмом[1]. Для наглядности этого различия Сартр выбрал два момента: первый касался формы существования слов. Поясняя этот момент, Сартр привел пример собственного детства: тогда он ощущал слова как существующие не внутри , а вне его. Для ребенка слова были средством овладения вещами . Это наивное отношение к слову Сартр назвал «вербальным инфантилизмом». Впоследствии он будет пользоваться этим отношением к слову, анализируя детство Г. Флобера. Лишь постепенно, по мере взросления, слово открывалось Сартру как средство коммуникации. На этих функциональных различиях слов («овладение вещью» и «коммуникация») Сартр и построит отличие литературного языка от языка философского. В интервью П. Верстратену он говорил, что когда писал литературно , то сохранял что-то от «вербального инфантилизма»: в структуру фразы, где упоминается стол, должно войти нечто от его жесткости, от структуры дерева. Неправда, что литература есть только коммуникация с читателями, она есть и любовь писателя к слову, радость. Для выражения философской мысли , продолжает Сартр, на первый план выходит коммуникация: «Самое трудное в философии — это то, что здесь речь идет о чистой коммуникации». Он признался, что в «Бытии и ничто» грешил литературными оговорками, чего уже старался не делать в «Критике диалектического разума» [3, с. 21].
Вторым моментом различия литературного и философского языков Ж. - П. Сартр называл передачу смысла . В качестве примера он привел фразу из «Исповеди» Ж.-Ж. Руссо: «Я был, где был, я шел туда, куда шел, и никогда дальше». Фраза выражала смысл отношений Руссо и госпожи Варанс. Смысл сложных любовных отношений дан в короткой фразе. Философия же отказывается, по мнению Сартра, от такой краткой передачи смысла: «… она должна отказаться от смысла, потому что его должна искать» [6, с. 15].
Для передачи чувств Руссо философия должна была бы пользоваться категориями . Это по необходимости вело бы к выяснению «… его отношения к другому, отношения к самому к себе, не только сформулированных, но и преодоленных к иному. То есть философия всегда должна себя разрушать и всегда возрождаться» …» [6, с. 15].
Сартр представил свой роман «Слова» как своего рода трюк с местоимениями. И полагаем, что этот трюк определяет поэтику Сартра, и что все жанры, за которые брался Сартр, с которыми он экспериментировал, рисковал, были ему нужны только для того, чтобы от них ускользнуть: «Конечно, я был Рокантеном, я показывал в нем без всякого самолюбования канву своей жизни; и в то же время я был собой , избранником, летописцем ада…» [3, с. 26].
Язык, по Сартру, не отвлеченно-метафизический, а исключительно ситуативный объект, он может описываться с помощью философских категорий, но не имеет собственной абстрактной сущности (признаваемой например, за «фантастическим жанром» в литературе). Сартр не мог признать введенное Соссюром различие между «языком» как абстрактной системой и «речью» как конкретными актами языковой деятельности: эти два уровня сливаются у него в представлении об уникальном экзистенциальном опыте, когда субъект и применяет язык и сам претерпевает его. Чтобы показать это, рассмотрим, прежде всего, ту статью, цитата из которой (об отсутствии метафизической проблемы языка) уже была приведена выше. Она называется «Туда и обратно» и посвящена книге философа и эссеиста, Бриса Парена (1897–1971) «Исследования о природе и функциях языка» (1942). Парен был старым знакомым Сартра, он даже предоставил в его распоряжение несколько своих ранних, неопубликованных текстов, которые тот цитирует наравне с изданными произведениями. Длинный очерк о нём Сартра носит дружески сочувственный характер, что не мешает критику четко определить свои расхождения с автором книги. Книга Парена являлась его докторской диссертацией (правда, не по философии, а по словесности), однако Сартр обходит молчанием почти все ее обширные философские экскурсы, намечаемую автором историю концепций языка у Аристотеля, Декарта, Лейбница, Гегеля — то есть, казалось бы, именно то, чем она должна была привлечь его, «профессионального философа». Он рассматривает творческий путь автора как человека, реагирующего на вызовы и проблемы своего времени; он подробно пересказывает, разбирает, обогащает собственными подробностями те места книги, где излагается личный языковой опыт Парена, — этот опыт не чужд ему, он либо сам его пережил, либо близко наблюдал у других людей: «Война научила Парена тому, что разум не один есть разум немецкий, есть русский, есть наш французский, что каждый из них соответствует некоторой объективной системе знаков и между ними идет противоборство. Этот урок он получил опять-таки среди молчания, — заполненного взрывами и терзаниями, среди безмолвной солидарности между людьми. Слова еще скользили по поверхности этого молчания» [5, с. 39].
Подобный опыт сближает здорового человека с душевнобольными, которым кажется, что у них «крадут мысли»: « Они не так уж безумны, — комментирует Сартр, — итак происходит с каждым из нас: слова впитывают нашу мысль, прежде чем мы успеваем ее распознать» [5, с. 39].
Ситуация «изнаночного» взгляда на язык (или, если вспомнить образ из статьи о Б. Паррене, «подводного» взгляда рыб на плещущихся у поверхности купальщиц) — это также и ситуация поэта , о чем Сартр писал в книге «Что такое литература?» ( Qu’est-ce que la littérature? , 1947), вновь опосредуя теоретическое рассуждение о языке «экзистенциальным психоанализом», в данном случае очерком обобщенной психологии поэта: « Ситуация говорящего человека — внутри языка; он насыщен словами, они продолжение его чувств, его клешни, щупальца, очки: он управляет ими изнутри, ощущает их как свое тело, он почти незаметно для себя окружен словесным телом, расширяющим его воздействие на мир. Поэт же находится вне языка, он видит слова с изнанки, будто не принадлежит к роду человеческому, и, придя к людям, прежде всего, наталкивается на слово, как на барьер» [5, с. 41].
Поэт воспринимает слово не как послушный инструмент мысли и общения, а как замкнутую в себе вещь. И Жан Жене, будучи не просто страдающей жертвой языкового отчуждения, но и поэтом, создает стихотворение именно «как вещь», наполняет его «инертно-объемным», телесно ощутимым присутствием, но изгоняет из него всякое транзитивное значение.
Язык, по Сартру амбивалентен: переставая быть пассивным медиумом коммуникации, прозрачным выражением предсуществующей мысли, он может своей вещественностью и порабощать человека, и служить ему средством освобождения. Сартровскую концепцию языка как имманентно-сакрального опыта полезно сравнить с концепциями некоторых его современников — французских философов и ученых, размышлявших о сущности языка. Прежде всего, это теория Бриса Парена, разобранная в статье Сартра «Туда обратно».
Однако в этой книге есть и один сквозной мотив, оставшийся незатронутым в критическом очерке Сартра, но первостепенно важный для концепции Парена: язык ставит нас в зависимость от времени: «Будь я ученым или же поэтом, мне приходится полагаться на Время, чтобы моя воля осуществилась уже после меня?», — то есть воплощаемое в языке творчество ученого и поэта реализуется, оказывает свое действие на общество лишь в исторической перспективе.
В результате сартровская двойственность языка как сакральной имманентности, которая и угнетает свободу человека, и служит точкой опоры для поэтического творчества, превращается у P. Барта в двойственность языка как игры коннотативных трансценденций, поддающейся объективному исследованию методами лингвистики и создаваемой самим Бартом семиологии, но также и художественному обыгрыванию путем создания «искусственных мифов». С точки зрения Барта описанное Сартром переживание отчужденности и тяжкой «фактичности» языка действительно имеет место; в частности, прямой цитатой из Сартра звучат в одной из глав «Мифологий» слова о «тошнотворной непрерывности языка», которую стремится преодолеть поэзия.
Рассматривая язык «в ситуации», в контексте «экзистенциального психоанализа», в связи с длящимся опытом того или иного субъекта, Сартр исключает из рассмотрения именно временной характер этого опыта, процесс приращения истинных или же ложных смыслов. Язык предстает как неподвижно-имманентное образование, носитель темных и двойственных сакральных сил; в нем нам явлен парадоксальный опыт остановившегося, субстанциализированного времени. Не будучи ни подвижным процессом речи, ни абстрактно-формальной системой знаков («языком» по Соссюру), своей отчужденной субстанциальностью закупоривает сосуды культурного кровообращения; поэт в своем творчестве как бы выводит тромб наружу, превращая его в чудесный эстетический объект.
Едва ли не единственным единомышленником Сартра в таком понимании языка может считаться Морис Бланшо, которого Сартр жестко раскритиковал как романиста в упомянутой выше статье о романе «Аминадав», но позднее, в конце 40-х годов, внимательно и с сочувствием читал его философскую эссеистику. M. Бланшо пошел дальше него в раскрытии небытийных сторон языка, в исследовании языка как творящей пустоты, резонирующего безмолвия; интуиция же речи как кумулятивного процесса осталась ему чужда, и, разделяя этот общий отказ, Сартр и Бланшо образуют странную пару — двух философов безмолвия среди культуры, все активнее изучающей процесс говорения.
Литература:
- Андреев Л. Г. Жан-Поль Сартр. Свободное сознание и ХХ век. М., 1994.
- Андреев Л. Г. Жан-Поль Сартр. Преодоление абсурда. // Бергсон, Сартр Симон. Перевод с фр. — М., 2000.
- Брюно К. Мыслить, мыслить свою жизнь, свою жизнь описывать. Ж. П. Сартр в настоящем времени. — С.-П, 2006
- Ерофеев В. В лабиринте проклятых вопросов. — М., 1996.
- Зенкин С. Н. Сартр и опыт языка. Ж.- П. Сартр в настоящем времени. — С.-П., 2006
- Юровская Э. П. Жан-Поль Сартр. Жизнь — Философия — Творчество. — С.П.,2006
- Levy B. Н. Le spectacle de Sartre. Paris, 2000.
- https://biographe.ru/uchenie/zhan-pol-sartr
[1] Структурализм — направление в языкознании, ставящее целью лингвистического исследования раскрытие главным образом внутренних отношений и зависимостей компонентов языка, его структуры, понимаемой, однако, различно разными структуралистскими школами.
