В современной лингвистике традиционному лексико-грамматическому подходу к явлению субстантивной собирательности противопоставлен, главным образом, грамматический подход, согласно которому значение собирательности не формирует самостоятельных лексем, а реализуется в рамках числовой парадигмы существительного [1], [2], [3,4]. Данный подход обусловлен рядом причин, главной из которых можно считать то, что собирательные образования типа листва, студенчество в сравнении с формами мн.ч. листья, студенты не несут принципиально новой лексической информации, а выражают особый взгляд на представление количества — собирательный [3, с. 142–143].
При таком подходе и то, что традиционно именуется конкретностью, будет являться не чем иным, как способом представления количества, противопоставленным собирательности. Конкретность предполагает индивидуальную обособленность и значимость объектов, даже если они находятся во множестве. Лучший способ выразить эту обособленность, уделить внимание каждому объекту — это присвоить ему индивидуальный номер, т. е. посчитать их. Поэтому конкретность соотносится нами со счётным, или раздельным восприятием количества. Собирательность же, напротив, игнорирует реальное количество объектов, выдвигая на первый план их качество, что влечёт за собой не только невозможность счёта, но и невозможность выделения счётной единицы или единиц. В результате один и тот же денотат в одних случаях бывает представлен раздельно, а в других — собирательно.
Таким образом, и раздельность, и собирательность представляют собой особый взгляд на количество, а количественные отношения в системе субстантива обслуживаются посредством категории числа. Последняя представляет собой привативную оппозицию форм единственного и множественного числа, с маркированным членом в форме мн.ч. и немаркированным в форме ед.ч. и отмеченную слабой асимметрией [5], [6]. При раздельном восприятии количества единица обозначается посредством формы ед.ч., а множество — формы мн.ч., и их замена друг на друга невозможна, так как они противопоставлены и замена повлечёт изменение смысла высказывания. Это означает, что при раздельном восприятии количества формы числа существительного находятся в сильной позиции, обозначая сами себя, ср.:
Утром как-то выхожу на палубу — батюшки! — прямо под бортом метрах в десяти чудовищная рыба величиной со слона. (В. Аксёнов, «Мой дедушка — памятник»).
Юрка <...> увидел внизу несколько круглых и плоских рыб. Он нырнул, поднял ружье и выстрелил в самую крупную. Рыбы трепыхнулись и исчезли. (В. Аксёнов, «Звёздный билет»).
Количество рыбы может быть представлено и собирательно — при условии нейтрализации числа в одной из форм, т. е. попадании её в слабую позицию, где на первый план выдвигается качество, а не количество. Для лексемы рыба эта нейтрализация происходит в форме ед.ч.: именно форма ед.ч. оказывается немаркированной и чаще отмечается в слабой позиции:
Да и чего им было тужить≤ Ведь море по-прежнему было прозрачным, и рыба в нём не перевелась… (В. Аксёнов, «Мой дедушка — памятник»).
— Как тут насчёт рыбы≤ — спросил я, отвлекая разговор.
— Нету рыбы, — сказал Пашка и махнул рукой. — А вот щуки много.
— А щука — не рыба≤
—Ты что, парень≤ Какая же щука рыба≤ Щука — это щука. А вот окунь, подъязок, ляпок — это рыба. А щука — не рыба. Она-то всю рыбу здесь и поела, а теперь щуку Папашка жрёт. (Ю. Коваль, «Самая лёгкая лодка в мире»).
По причине большой задействованности формы рыба в собирательном значении возникает потребность в формах, которые бы более однозначно передавали представление о раздельном количестве. Для того, чтобы отличить раздельное представление количества от собирательного, а сильную позицию от слабой, формируется новая, «параллельная» прежней оппозиция — оппозиция сингулятивов рыбина — рыбины. Ср.:
Я уже хотел было уйти, как вдруг вижу, там, где я перегородил выход, из воды высовывается огромная рыбина. Шевелится. (Ф. Искандер, «Сандро из Чегема»).
В данном примере формы рыба — рыбы сохраняют противопоставление, но автором избирается всё-таки рыбина, по-видимому, по причине её большей точности. А вот уже в следующем контексте употребление формы рыба на месте формы рыбина могло бы внести неясность и двусмысленность, так как рядом форма рыба, находящаяся в слабой позиции:
Нет-нет, — замечает географ, — мне ни разу не удавалось поймать ни одной рыбины, у нас в Лете рыба просто не водится, это клевали тритоны. (С. Соколов, «Школа для дураков»).
Ср. также употребление формы рыбины:
Ему казалось — как только местные рыбины увидят московского червяка, тут уж сразу с криком «московский!» навалятся на наши удочки. (Ю. Коваль, «Самая лёгкая лодка в мире»).
То, что оппозиция рыбина — рыбины формируется специально для выражения раздельного количества, подтверждается и тем, что её формы избираются авторами, когда речь заходит о точном количестве единиц, которое можно посчитать:
Я знаю, где можно купить за доллар две огромные свежие рыбины, а где можно купить такие же рыбины, но три за доллар. (Э. Лимонов, «Это я — Эдичка»).
Старик надолго задумался. Малыш схрупал три рыбины и сказал:
— Соли нет… (К. Булычёв, «Любимец»).
Итак, слово рыба обнаруживает в речи следующее числовое поведение: оппозицию рыба — рыбы, нейтрализуемую, главным образом, в форме рыба, и оппозицию рыбина — рыбины, нейтрализуемую также в форме рыба. Следовательно, раздельное представление количества внутри лексемы рыба может обслуживаться «параллельными» оппозициями форм числа рыба — рыбы, рыбина — рыбины. Собирательное же представление количества выражается посредством формы нейтрализации числа рыба.
Несколько иначе представляются количественные отношения внутри лексемы ворона. В оппозиции ворона — вороны немаркированной следует признать форму мн.ч. вороны. Мы судим об этом хотя бы по тому, что при определении количества не числительными, а иными единицами (при измерении количества) предпочтительнее употребить именно эту форму, ср.: много рыбы, стая рыбы, но много ворон, стая ворон. При древнейшем показателе собирательности — местоимении весь — также употребляется форма вороны: всю рыбу распугали — всех воронраспугали. Ср. также:
Давайте ещё пугало сделаем, чтоб вороны огород не клевали. (Н. Носов, «Огородники»).
Последняя позиция могла бы быть истолкована как сильная — в том случае, если бы по сюжету герои Н. Н. Носова действительно увидели несколько ворон на своём участке и решили таким образом обезопасить урожай. Формой вороны тогда были бы обозначены эти, конкретно взятые вороны. И на месте формы вороны могла бы быть форма ворона, если бы замечена была одна конкретная ворона, т. е. формы могли бы противопоставляться. На самом деле этого нет, никакие вороны ничего не клевали, о воронах вообще речь зашла впервые в связи с идеей поставить пугало. Следовательно, вороны здесь — это вороны вообще, и смысл, передаваемый этой формой — чтобы ни множество ворон, ни одна ворона не клевали огород, а сама форма вороны — форма нейтрализации числа, архиформа, посредством которой выражено собирательное количество.
При определённых условиях формой нейтрализации, в которой количество передано собирательно, может стать и форма ед.ч. ворона — например, когда эта форма обозначает название птицы, вид птицы как таковой без необходимости определения реального количества:
Он с ужасом замечал теперь, что, вообразив, скажем, пейзаж, среди которого однажды пожил, он не умеет назвать ни одного растения, кроме дуба и розы, ни одной птицы, кроме вороны и воробья. (В. Набоков, «Камера обскура»).
Однако чаще формы ворона — вороны противопоставляются, и позиции, в которых они появляются — это сильные позиции:
Но пусто было на столбах, только на пятом или шестом от нас сидела ворона. Заметив, что мы глядим на неё, ворона неуклюже вспорхнула и полетела над озером. (Ю. Коваль, «Самая лёгкая лодка в мире»).
Саженях в пятидесяти из шалаша выполз старик-сторож и ударил в трещётку, отгоняя ворон от подсолнухов. <…> Вороны метнулись от подсолнечников. (В. Иванов, «Голубые пески»).
В приведённых контекстах количество представлено раздельно, или счётно — единицы, названные формами числа, можно даже при необходимости посчитать. Об этом свидетельствует и устойчивое выражение — ворон считать.
Преимущественно счётное представление количества ворон, достаточно широкий круг сильных позиций для форм числа приводит к тому, что не всегда, когда это требуется, количество можно выразить собирательно. Поэтому начинает функционировать другая, отличная от членов числовой оппозиции форма — форма вороньё. Это также архиформа, в которой нейтрализуется оппозиция ворона — вороны, она может употребляться в позиции, которая и без неё была бы слабой:
Вороньёнам не выклюет глаз из глазниц / Потому, что не водится здесь воронья. (В. Высоцкий, «Белое безмолвие»).
И она же обладает потенциалом — в чём и заключается её специфика — представлять собирательно количество там, где без неё это было бы невозможно, т. е. в позиции, где формы ворон — вороны были бы противопоставлены и количество представлялось бы раздельно:
По небу ползли низкие растрёпанные тучи, с полей прилетал холодный ветер, и мокрое вороньё кружилось над голыми деревьями. (А. Ладинский, «Анна Ярославна — королева Франции»).
Итак, раздельное количество в лексеме ворона обслуживается посредством оппозиции форм числа ворона — вороны, а собирательное — посредством форм нейтрализации, в качестве которых могут выступать и ворона, и вороны, но наиболее ярко и эффективно реализует представление о собирательности форма нейтрализации, отличная от членов числовой оппозиции, — форма вороньё.
На примерах числового поведения лексем рыба и ворона мы проиллюстрировали лишь некоторые варианты представления раздельного и собирательного количества. Вместе с тем рассмотренные варианты можно назвать базовыми, наиболее вероятными в системе субстантива, поскольку собирательное и раздельное представление количества для любого другого существительного (за исключением существительных, хранящих формы двойственного числа) будет выглядеть как комбинация указанных средств. Главный же вывод, который мы делаем на основе приведённого анализа, это вывод о речевой, а не языковой обусловленности значений собирательности и конкретности, проявляющейся не в образовании новых слов, а в сосуществовании форм для представления того или иного количества в пределах одной лексемы.
Литература:
1. Никитин В. М. О статусе собирательных существительных // Деривация и полисемия. Тамбов, 1984. С. 112–116.
2. Колесников А. А. Семантическое обеспечение грамматических форм имён существительных русского языка. Киев, 1988.
3. Шарандин А. Л. Курс лекций по лексической грамматике русского языка. Морфология. Тамбов, 2001.
4. Шарандин А. Л. Способы представления субстанции как формообразовательная категория существительного // Среди нехоженых путей. Воронеж, 2012. С. 254–270.
5. Брусенская Л. А. Семантический и функциональный аспекты интерпретации категории числа в русском языке: автореф. дис. … докт. филол. наук. Краснодар, 1994.
6. Лазарев В. А. Обобщённо-собирательное значение в семантической парадигме единственного числа существительного: На материале современного русского языка: автореф. дисс. … канд. филол. наук. Ростов-на-Дону, 2002.
