В статье рассматривается феномен скуки в контексте изучения концептов чувственной культуры. Намечены возможные методологические основания исследования чувственной культуры. Указано, что современный цивилизационный вызов «тирании момента» требует соответствующей «экологии медлительности», одним из модусов которой и можно считать скуку.
Ключевые слова: скука, чувственная культура, концепт.
Сфера чувственной культуры была и остается сложным предметом теоретизирования и всякого рода исторических реконструкций. Тем более, что в контексте актуальной в современной культурологи стратегии подавать «культурную историю всего» чувственная культура не нашла должного освещения и методологического обоснования. Та же философская эстетика, имея собственный предмет — эстетическое, не может продемонстрировать примеры всестороннего исследования исторического развития своего предмета. Отдельные попытки изучения истории эстетики как истории чувственности имеют, скорее, фрагментарный или абстрактно-методологический характер. Конечно, концентрированные «свидетельства» воплощений чувственности традиционно представлены в искусстве. «Драма чувств» всегда разыгрывалась в искусстве, эмоциональность которого есть неоспоримым свидетельством чувственного отношения к миру, «чувственного утверждения» в нем (А. Канарский). Но, опять-таки, искусствоведческая рефлексия в этом вопросе фокусируется в основном на отдельных периодах и определенных художественных стилях (маньеризм, барокко, сентиментализм, экспрессионизм и т. д.).
Отдельной группой стоят исследования культуры повседневности, в которых различные аспекты чувственной культуры рассматриваются как дополнительные возможности для изучения культурных практик и культурных смыслов. Например, ольфакторные параметры, тактильность, эстетика гастрономического вкуса органично расширили представления о культурно-телесных практиках как культурологической проблематики.
Также можно говорить о тенденции изучения отдельных чувственных модусов (меланхолии, интересного, кэмпа, ресентимента, ностальгии, грёзы) или попытки выстроить культурную историю тех или иных эмоций (скуки, печали, надежды, радости, отчаяния, обиды, отвращения, страха). Показательным примером такого подхода стал сборник «Российская империя чувств: Подходы к культурной истории эмоций» [6], в котором апробируется методология и предметность так называемого «эмоционального поворота», наметившегося в современных общественных и гуманитарных науках.
За такими, казалось, разновекторными методами изучения феномена чувственной культуры, стоит один стержневой фактор, который помогает, по мнению украинского культуролога М. Найдорфа, выделять и фокусировать исследовательский взгляд на отдельных чувственных феноменах. Стихийные нелинейные эмоциональные и чувственные переживания переходят в ранг культурных только тогда, когда обеспечивают культуропорядок [5], т. е. выполняют конституирующую функцию.
Также важно учитывать современное «звучание» концептов чувственной культуры, актуализация которых в современном дискурсивном поле обеспечивает базу для выстраивания ретроспективного взгляда (который мы условно называем «культурной историей» того или иного чувственного модуса). Такой подход в полной мере подтверждает мысль Ю. Степанова о «слоистой» структуре любого концепта культуры, когда объединяются несколько теоретических ракурса — ракурс буквального смысла, исторического контекста и активного современного культуротворческого слоя [7].
В данной статье мы попытаемся представить пути и содержание исследования одного из концептов чувственной культуры — скуки. В феномене скуки и мироощущении «человека скучающего» прекрасно абсорбируется комплекс характеристик современной культуры, добавляя к иным более артикулированным чувственно-эмоциональным состояниям и «высшее искусство скуки» (Й. Хейзинга). Тем более что ценностные параметры скуки могут воплотить альтернативный вариант сопротивления так называемой «тирании момента» (Т. Эриксен), когда медленность нуждается в защите [3, с. 178]. Другими словами цивилизационный вызов «тирании момента» требует соответствующей «экологии неторопливости», одним из модусов которой и можно считать скуку.
Определению культурно-ценностных параметров скуки подготовил также отход от сциентической модели линейности времени: индивидуальная уникальности временности (по Хайдеггеру) определяет понимание эмоциональных состояний человека как онтологически экзистенциальных. Соответственно эта временность как константа настроения иобуславливает различные чувственные модальности, такие как надежда, радость, восторг, веселье, скука, печаль, уныние, отчаяние и т. д. Временность скуки и составляет ее главную сущностную характеристику.
Не претендуя на полноту освещения данной проблематики, мы рассматриваем как показательную саму возможность культурологической ревизии данного концепта (скуки), что, в свою очередь, открывает пути для дальнейших исследований различных модусов чувственной культуры.
Уместно обозначить, что в способности скучать проявляется особая культурная характеристика, отличающая человека от других живых существ: только человеку свойственно испытывать скуку. Еще Аристотель отмечал, что легкие, не болезненные формы меланхолии порождают философию. Гораций называл скуку несчастьем «счастливых людей». А Ницше афористично заметил, что бежит от скуки тот, кто хочет убежать от себя. И, естественно, культурная обреченность человека переживать скуку требует более внимательного и тщательного теоретического отношения к данному феномену. В такой исследовательской проекции к множеству различных определений человека культуры уместно добавить еще одно — «человек — это существо, испытывающее скуку».
Также важной методологической составляющей исследований концептов чувственной культуры есть понимание вариативности их значений и вербализации. Причем «культурная» ревизия концептов чувственной культуры не ограничивается проблемой обозначения чувственно-эмоциональных состояний в различные культурно-исторические периоды (что составляет предмет так называемой «истории понятий») и выходит за рамки чисто лингвистической и языковедческой предметности. Любой концепт чувственной культуры необходимо «вписать» в культурный контекст и подкрепить не только историческими источниками, но и «усилить» тем не контекстуальным материалом, который часто остается за строками философских трактатов, литературных текстов и документальных свидетельств.
Учитывая все приведенные выше методологические нюансы исследования чувственных концептов в контексте культурологической науки, обратимся к этимологии слова «скука» и близких по значению слов, которыми выражаются подобные чувственно-эмоциональные состояния.
«Скука» походит от общеславянского съкукати — грустить. Интересно, что это слово имеет звукоподражательное происхождение (аналогичное слову «кукушка» или «курица»). Скука — это душевное состояние, вызванное бездействием, отсутствием развлечений, нехваткой интереса к окружающему, недостатком веселья. Что показательно, в контексте изучения эстетики низших чувств, в различных коннотациях слова «скука» можно обнаружить связь с хаптическим осязательным опытом: например, выражение «скука берёт» демонстрирует, насколько вербализация чувственного опыта есть телесно укорененной. Необходимо также различать содержание понятий «скука» и «апатия», которые часто рассматриваются синонимично. Апатия — это индифферентное отношение, вариант «паралича» эмоций (эмоциональная нечувствительность). Важно также отметить: если рассматривать культурно-историческую основу данного термина, то ἀπαθεια[1] древних греков не имела категорически отрицательной смысловой нагрузки. Те же стоики видели в апатии образец идеального душевного состояния мудреца, который способен преодолевать аффекты и страсти.
Именно в таком ключе необходимо понимать текст английского священнослужителя и писателя Роберта Бертона (1577–1640) — энциклопедический труд «Анатомия меланхолии» [1]. В даннм произведении сходятся две традиции понимания душевного «нездоровья» — античная и ренессансная. Понимая меланхолию как гиппократовую μελαγχολία (с древнегр. «черная желчь»), Бертон объясняет причину болезни тем, что пары черной желчи поднимаются вверх, затемняя сознание. Но, в отличии от античной трактовки, Бертон максимально расширяет проблемное полет данного чувственного состояния. Меланхолия была дополнена социально-психологическими характеристиками, и генетически объединилась с такими состояниями как одиночество, страх, тревога перед будущим, чрезмерная набожность, чувство неразделенной любви и т. д.
Другими словами, культурные и психологические факторы возникновения меланхолии, описанные в трактате, достигают всех возможных пределов понимания внутренне психологических и социально-культурных причин их возникновения и существования (широта взгляда на меланхолию и обусловила ее энциклопедическое «звучание»), а скуку можно считать одним из чувственных модусов подобного мироощущения, феноменом одного порядка.
И основное — такая широкая проекция понимания данного феномена привела к тому, что дискурс меланхолии плотно вошел в западную культурную традицию, заняв «почётное» (в кругах рафинированных интеллектуалов) место; меланхолия как нравственно заряженная болезнь постепенно превращается в положительную особенность возвышенных натур, поэтов и художников. Идеи «Анатомии меланхолии» позволяют понять, как в новоевропейской культурной традиции активизируется и культурно организуется сфера чувственно-эмоциональных переживаний в отдельный самоценный феномен — внутренний психологический мир человека. Это, в свою очередь, влияет на формирование культурных и эстетических механизмов работы с ним — от повседневных практик до художественных воплощений.
Такой же путь «проделывает» и скука в Новоевропейской культурной традиции: рационализм как господствующая культурная парадигма выводит контроль над проявлениями эмоций и чувств в ранг высшей добродетели и ценности. А в контексте принципа экономии времени и контроля над ним, скука приобретает однозначно негативные характеристики (скука коррелирует со страхом «потерянного» времени и утраченного контроля над ним).
Табуирование скуки обеспечивалось также просветительской моделью воспитания и обучения, в которой определяющей дисциплинарной стратагемой (М. Фуко) было стремление заполнить каждую минуту воспитанника, максимально регламентировать свободное время, «разумно» его распределять. Фуко подчеркивает, что позитивистско-психологическая традиция объяснять скуку в терминах норма/отклонение так и не избавилась от этических о ней суждений с позиции добра/зла. В завуалированной форме чувственность поддается дисциплинарной ревизии с позиции рационалистического представления о надлежащем, должном. Именно с тех пор за скукой закрепилась устойчивая и неоправданная ассоциация с ленью или болезненным состоянием психики. Наиболее симптоматично психологически-медицинский аспект скуки как болезни европейца представлено в работе французского психолога рубежа XIX-ХХ вв. Э. Тардье [8]. Следовательно, такому негативному и «маргинальному» чувственному состоянию как скука не остается места в культуре, а все культурные механизмы работают на ее отрицание и преодоление (лечение).
Одним из первых, кто заинтересовался философским обоснованием феномена скуки, был А. Шопенгауэр. Он считал, что скука вместе со своей противоположностью — страданием — есть базовой экзистенциальной характеристикой человека. Причем одно состояние с необходимостью сменяется другим и в таком взаимодействии служит формированию основных констант человеческой уникальности [10, с. 209].
Интерес к феномену скуки вырастает еще из одного источника — нигилистического мироощущения. Тема нигилистической скуки всецело проработана немецким философом Б. Хюбнером [9]. Под скукой он понимает такую нехватку чувственности, эмоциональности, которая должна постоянно компенсироваться новыми впечатлениями и эмоциями. Причем культурные механизмы борьбы со скукой не решают проблемы самой скуки. Скука (по Хюбнеру) коррелирует с целью, а человеческая экзистенция «разрывается» между этими силами. Такая разорванность смыслов и приводит к нигилистической скуке: человек обречен бороться со скукой, стимулируя и увеличивая градус аффектации.
Противоположной хюбнеровской интерпретации феномена скуки являются позиции, в которых скука рассматривается с точки зрения ее культуротворческого потенциала.
Например, в контексте «экологии неспешности» можно вспомнить позицию К. Г. Юнга. Размышляя над проблемой «нехватки времени», которая порождает огромное количество всевозможных гаджетов и приспособлений, призванных «разгрузить» человека, Юнг отмечает: не нужно тешиться иллюзорным облегчением, именно эти приспособления и увеличивают темп жизни; их включенность во все сферы человеческой деятельности оставляют все меньше времени «на себя» [11, с. 307].
Шведская исследовательница Карен Юханнисон в работе «О страхе, скуке и печали в прежние времена и теперь» различает скуку по степени ее погруженности в человеческую экзистенцию. Отсюда экзистенциальная тоска (меланхолия) характеризуется отсутствием надежды и невозможностью выхода из нее. В то время как «продуктивная» скука предусматривает позитивное движение из временного бездействия в другое состояние: «Монотонность порождает новые качества. Скука предвосхищает ожидания, меланхолия — нет» [12, с. 142]. Такая дифференциация позволяет выделить определенную иерархию состояний скучания как культурно заданных чувственных практик. Например, сплин отличается высокой концентрацией трагического в жизни неординарных личностей: выдвигая высшую ценность — одиночество, они предлагают путь сознательной изоляции как эмблемы такой исключительности. Скука-ожидание (или по Юханнисон «воскресная скука» либо «скука обыкновенная») наиболее не артикулируемый модус скуки, тем не менее, именно такая неблагородная скука наиболее востребована в современной культуре в качестве модуса неспешности. Так для эстетики скуки «любая деталь — звук часов, завернутый край ковра, пятно соуса на скатерти — может дать толчок к возникновению такого чувства» [Там же, с. 141]. Обыкновенная скука связана с эстетизацией обыденности: внимание сосредотачивается на «простых» вещах. То есть это именно тот случай, о котором и говорил Б. Хюбнер, называя современную культуру воплощением эстетического опыта «человека скучающего».
Общность подходов к феномену скуки можно найти в идеях и высказывниях И. Бродского, М. Кундеры. Так у Кундеры понятие «скука» имеет два противоположных значения — позитивное и негативное: скука как безделье и скука как праздность. Именно праздная скука и позволяет человеку погрузиться и ощутить ценность неспешности. В «Неспешности» Кундера афористично подчеркивает: «Мера скорости прямо пропорциональна мере интенсивности забывания» [4, с. 45]. Поэтому современные состязания с мгновениями и выталкивают из жизни что-то по- настоящему важное и ценное. И в таком ритме единственным выходом есть позитивная скука как праздность того, кто «заглядывает в окна к Богу» [Там же, с. 48].
В таком ключе мыслил и Бродский, вынеся тему скуки лейтмотивом торжественной речи, произнесенной перед выпускниками Дармутского колледжа [2]. Понимая скуку как необходимый предикат временности, Бродский размышляет над её значением для творчества и жизни. В скуке человек сполна может ощутить собственную незначительность, но такое осознание и позволяет совершить скачек в высоты, так необходимые для творческого порыва — в высоты осознания сокровенной связи между вечностью и мгновением. Другими словами скука-незначительность побуждает человека к творчеству: художником по Бродскому есть тот, кто вмещает в себе время, делает временность своей судьбою. Но необходимо начинать движение с самой первой ступени, имя которой «скука».
Таким образом, на примере концепта «скука» мы продемонстрировали, насколько продуктивным есть подход «пропускать» отдельные чувственные модусы через культурный контекст их смыслополагания. Причем, определение культурных значений чувственных концептов возможно как объединение неоднородных дискурсов — психологического, физиологического, аксиологического, этического, эстетико-художественного. А понимание культурных механизмов скуки и выявление закрепленных в культуре практик «человека скучающего» расширяет возможности исследовательского взгляда на широкий спектр проблем различных концептов и модусов чувственной культуры, необходимых в контексте формирования методологических принципов культурной истории эмоций.
Литература:
1. Бертон Р. Анатомия Меланхолии / пер. с англ. А. И. Ингер. М.: Прогресс — Традиция, 2005. 832 с.
2. Бродский И. Похвала скуке. Речь перед выпускниками Дартмутского колледжа в июне 1989 года [Электронный ресурс] http://lib.ru/BRODSKIJ/skuka.txt.
3. Еріксен Т. Г. Тиранія моменту: швидкий і повільний час в інформаційну добу. Львів: Кальварія, 2004. 196 с.
4. Кундера М. Неспешность // Иностранная литература. — 1996. — № 5. — С. 5–55.
5. Найдорф М. О двумодальности культуры и парных категориях в культурологи [Электронный ресурс] https://sites.google.com/site/marknaydorftexts/theory-articles/o-dvumodalnosti-kultury-i-parnyh-kategoriah-v-kulturologii.
6. Российская империя чувств: Подходы к культурной истории эмоций: сб. статей. М.: Новое литературное обозрение, 2010. 512 с.
7. Степанов Ю. С. Константы: Словарь русской культуры: 3-е изд. М.: Академический проект, 2004. 982 с.
8. Тардье Э. Скука: психологическое расследование. М.: Издательство ЛКИ, 2007. 256 с. (Из наследия мировой психологии).
9. Хюбнер Б. Смысл в бес-СМЫСЛЕННОЕ время: метафизические расчеты, просчеты и сведение счетов. Минск.: Экономпресс, 2006. 384 с.
10. Шопенгауэр А. Новые Paralipomena / пер. с нем. А. Чанышев // Соч. в 6 т.: т. 6. М.: ТЕРРА — Книжный клуб; Республика, 2001. С. 3–213.
11. Юнг К. Г. Воспоминания, размышления, сновидения. К.: AirLand, 1994. 405 с.
12. Юханнисон К. О страхе, скуке и печали в прежние времена и теперь. М.: Новое литературное обозрение, 2011. 320 с.
