Впервые рассказ А. П. Чехова «Отец» был опубликован в 1887 г., в «Петербургской газете» (№ 196, 20 июля, отдел «Летучие заметки»). По поводу рассказа сохранилась интересная короткая переписка Чехова и К.С. Баранцевича, который 1888 г. просил его у писателя для сборника «Красный цветок», посвященный памяти В. М. Гаршина: «Есть у Вас рассказ, о котором мне говорили, что это прелесть что такое, в «Петербургской› газете» (отец, ломающийся перед сыном в подвале или в какой-то подобной обстановке перед жильцами), вот бы Вы его вырезали и прислали» (4 апреля 1888 г.) [7, 208]. Чехов рассказ не послал. «Того рассказа, который Вам хотелось иметь от меня, я не нашел <…>», — отвечал Чехов 14 апреля 1888 г. [Там же, 94]. В своем рассказе Чехов не нашел сцены, похожую на «подвальные» выяснения отношений, у него оказался только рассказ о «погибших, но милых» отцах. [1, 6]. Эта внутренняя полемика была продолжена и в отзывах современников. Так критик С. Андреевский видел близость образа отца-Мусатова образу Мармеладова из романа Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание»: «Отец» — очерк на мармеладовскую тему, — несмотря на избитость сюжета, увлекает вас совершенно самобытными оттенками в обрисовке «погибших, но милых» отцов» [Там же]. Слова Андреевского проникнуты сочувствием к герою, тогда как, например, И. Е. Репин в письме к Чехову от 13 февраля 1895 г., выражая восхищение его рассказами говорил: «Но какой мерзавец «отец»!» [3].
В рассказе А. П. Чехова «Отец» показаны отношения постаревшего отца и подросших детей. Отцы и дети у А. П. Чехова — это звенья семьи, звенья рода, связанные между собой глубоко интимными связями. И пусть эти отношения далеко не идеальны, но нет в них грубых упреков, обидных слов, желания прекратить общение с родными людьми. Отношения в семье Мусатовых основаны на смирении и терпении детей. Сыновья Мусатова, несмотря на обиды, которые он им причиняет, поддерживают отца, любят и прощают.
Действующим героем произведения является старший сын Мусатова Боренька. С самого начала автор характеризует его как незлобивого, почти святого человека. «Я к тебе, Боренька, ангел мой, на минуточку…» [10, 71], — говорит Мусатов-отец. Характерно, что отец-Мусатов называет сына «ангел мой». Боренька, действительно, предстает перед читателем в ангельской ипостаси. Как ангел (с греческого переводится как «вестник»), приносит от Бога мысли о добре, мире и любви, так и Боренька побуждает людей к исполнению заповедей Бога. Видя своего сына, Мусатов не в силах лгать, в нем пробуждается чувство вины и раскаяния: «Боренька, ангел мой, не могу врать, когда вижу твое лицо» [Там же, 73].
Мотив покаяния — один из центральных в рассказе, вспоминая свои отношения в семье, Мусатов-старший сам говорит, что в отношениях с женой и детьми у него не было никакой гармонии: «Теперь еще, слава Богу, присмирел и характера у меня нет, а ведь прежде, когда вы маленькими были, во мне положительность сидела, характер. Что я ни делал и ни говорил, все казалось мне, как будто так и надо. Бывало, вернусь ночью домой из клуба пьяный, злой, и давай твою покойницу мать попрекать за расходы. Целую ночь ем ее поедом и думаю, что это так и надо; бывало, утром вы встанете и в гимназию уйдете, а я все еще над ней свой характер показываю» [10, 75]. Мусатов-отец способен к покаянию и пониманию неправильности своей жизни: «Не видали вы от меня ничего, кроме зла. Я человек нехороший, распутный…» [Там же, 74]. В нем даже «просыпается» сострадание к своим детям: «Бедные, бедные дети! Должно быть, великое горе иметь такого отца!» [Там же].
Мотив сострадания отца к детям и пробуждения лучших чувств при взгляде на них находим и в рассказе Чехова «Старый дом» (1887), где герой Пухоткин, пьяница, пропив пальто сына и видя его страдания, как будто просыпается после долгого сна, в нем пробуждается совесть: «Когда полчаса спустя Вася, окутанный в бабушкину шаль, уходит в школу, он, с лицом, которое я не берусь описать, выходит на улицу и идет за ним. Ему хочется окликнуть мальчика, утешить, попросить прощения, дать ему честное слово, призвать покойную мать в свидетели, но из груди вместо слов вырываются одни рыдания» [6, 369].
У Мусатова-старшего трое сыновей. И число три в рассказе «Отец» также символично, поскольку в традиции христианской культуры оно связано с возможностью духовного единения, с образом цельности и полноты воплотившимся и в устойчивом топосе русской народной сказки: «Было у отца три сына».
Помимо сыновей старик имеет и дочь Соню. Можно предположить, что через введение символического образа дочери Мусатова, чье имя в переводе с греческого означает «мудрость», автор проводит мысль о том, что сыновья Мусатова — «родственники» мудрости.
Дети почитают своего отца, как это должно, и старик Мусатов это прекрасно понимает: «Мучу я вас, терзаю, срамлю, обираю, а за всю жизнь не слыхал от вас ни одного слова упрека, не видал ни одного косого взгляда» [10, 75]. Эта идея Чехова является его образным размышлением над пятой заповедью: «Почитай отца твоего и мать твою, чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе» (Исход 20:12). Дети, по Чехову, должны оставаться для своих родителей «ангелами-хранителями», уважать и оберегать их. Родители, в свою очередь, должны понимать это и относится к детям достойно. Об этом Антон Павлович пишет в письме к Ал. Чехову: «Дети святы и чисты. Даже у разбойников и крокодилов они состоят в ангельском чине. Сами мы можем лезть в какую угодно яму, но их должны окутывать в атмосферу, приличную их чину. Нельзя безнаказанно похабничать в их присутствии <…> нельзя делать их игрушкою своего настроения: то нежно лобызать, то бешено топать на них ногами» [8, 121].
Светлый пафос рассказа во многом создает возникающий образ Пасхальной недели: Борис говорит, что он не виделся с отцом с самой Святой, то есть с Пасхи. Мы понимаем, что речь пойдет о светлых людях. И несмотря на то, что старший Мусатов — пьяница, он благодарен своим детям и гордится ими. Положительные, духовные качества в нем раскрываются, когда упоминается о его встрече с сыном в Светлую Пасху («Да, давно. С самой Святой» [10, 71]), когда он раскаивается в своем поведении (Извини… До чего доходит мое нахальство, Боже мой!» [Там же, 74]), когда он плачет («В сенях же, где было темно, он вдруг прижался лицом к рукаву сына и всхлипнул» [Там же, 78]). Введение пасхального мотива ведет за собой надежду на духовное спасение Мусатова, сами теплые чувства, пробуждаемые в старшем Мусатове его детьми дают эту надежду, весь рассказ пронизан светлым чувством сострадательной любви, через которую может спастись человек.
Мусатов благодарен Богу за хороших детей, он понимает, что не заслуживает такого счастья: «Какую Господь мне роскошь послал! Таких бы детей не мне, непутевому, а настоящему бы человеку с душой и чувствами! Недостоин я!» [10, 74]. Он искренне прославляет Бога за это чудо и крестится. Он уверен, что Господь вознаградит его детей за «подвиг» доброго отношения к нему («Чти отца твоего, и долголетен будеши. За ваш подвиг, может, Господь пошлет вам жизнь долгую») [Там же, 76]. Но это все будет потом, а пока он просто извиняется перед ними и благодарит за то, что принимают его таким, какой он есть: «Тяните уж, детки, до конца» [Там же].
Старший Мусатов понимает и осознает трагизм своего положения, ему стыдно за свои грехи, во время разговора с сыном он часто отводит глаза («…продолжал он, не глядя на сына» [10, 71]). Но при всем этом он не отказывается от своей жизни, он готов жить так и дальше («Раз сто вы пытались вытащить меня из ямы, и сам я пытался, да ни черта не вышло. Бросьте! В яме и околевать мне» [Там же, 76]). Мусатов потерял свое имя, пропил его. И когда одна из «бабенций» называет его «Иваном Герасимычем», это звучит комично.
А. П. Чехов мастерски показывает, что жизнь пропойцы способна поглотить человека так, что невозможно выбраться. Человек «падает» все ниже и ниже, его тянет в яму: «Сейчас вот сижу с тобой, гляжу на твое ангельское лицо, а самого так и тянет домой в яму» [10, 73]. Автор обличает среду, убивающую в человеке все его лучшие духовные начала, но основная проблема, которую ставит Чехов, — не столкновение человека с грубой социальной средой, но внутренний конфликт его духовного мира.
В поэтике рассказа Чехова «Отец» важное место отводится приему контраста. Уже называя свое произведение «Отец», Чехов задает своему произведению серьезный духовный тон. Слово «отец» имеет высокую стилистическую окраску и всегда ассоциируется, с человеком, который подает пример другим, с человеком высоконравственным. Однако под видом отца Чехов изображает перед нами опустившегося старика. Весь образ старика Мусатова строится на контрасте. Он раскаивается в своих грехах перед сыном, признает все свои ошибки, но и клевещет на детей перед «бабами», хотя и обличает себя в этом: «Такая уж у меня манера: когда хочу свои пороки скрыть, то всю беду на невинных детей взваливаю» [10, 73]. Сыновья не упрекают отца. Чехов противопоставляет смирение детей («…и сын каждый раз молча и терпеливо ожидал его» [Там же, 76], «чтобы не обидеть отца отказом, Борис взял рюмку и молча выпил» [Там же, 77]) нахальству старшего Мусатова, благородную ложь Бориса («Штиблеты потому оказались узки, что душа у тебя широкая» [Там же, 73]) бессовестному вранью его отца, в которой он, правда, сознается («Намедни присылал я тебе жалостное письмо, болезнь описывал свою, а ведь врал: деньги я у тебя на ром просил» [Там же, 74]).
На протяжении всего рассказа, Старший Мусатов мечется между тем, как должно жить и как хочется жить, он то раскаивается и извиняется, то гордится своей жизнью и своим положением («Ты думаешь, я опустился, погряз, я жалок, а по-моему, эта простая жизнь гораздо нормальнее твоей жизни, молодой человек» [10, 77]).
В конце рассказа при публичном прощании с сыном, который «молча высидел час и стал прощаться» [10, 78], старший Мусатов произносит «на публику»:
— Не смею удерживать! — сказал надменно старик. — Извините, молодой человек, что я живу не так, как вам хочется!
Он хорохорился, с достоинством фыркал и подмигивал бабам.
— Прощайте-с, молодой человек! — говорил он, провожая сына до сеней. — Атанде! [10, 78].
Финал рассказа остается открытым: старик плачет, прижавшись лицом к сыну («В сенях, где было темно, он вдруг прижался лицом к рукаву сына и всхлипнул» [10, 78]), а через мгновение громко, чтобы бабы слышали («<…> задержал рыдание и сказал громко <…>» [Там же]), заявляет: «Прощайте, молодой человек! Атанде!» [Там же].
Слово «атанде» старший Мусатов произносит дважды, Чехов делает акцент на этом слове, которое связано с терминологией карточной игры: «Атанде –, междом. (фр. attendez — подождите) (устар.). Термин азартной игры в знач.: подождите, не ставьте больше. || перен. Довольно! будет с вас! этого вы не получите! (разг.)» [5, 64]. Если это слово отнести к предложению «Извините, молодой человек, что я живу не так, как вам хочется!», то получается, старик говорит о том, что жить по-другому он не станет. И, несмотря на то, что произносит он это перед бабами, читатель понимает, что в принципе он говорит правду.
В своем рассказе Чехов ставит перед читателем серьезные духовные проблемы. Он мастерски показывает проявление светлых и темных начал в человеке. Свой рассказ он называет «Отец», но это рассказ не об опустившимся человеке, а прежде всего о любви и долге детей по отношению к родителям. Говоря, что в основе сюжета лежит мотив «погибших, но милых» отцов, писатель не оправдывает старшего Мусатова, но утверждает, что даже в духовной немощи отец остается мил и дорог для своих детей. Дети, по мнению Чехова, какого бы возраста они не были и каких бы родителей они не имели, должны оставаться для них «ангелами-хранителями», а их духовное начало измеряется именно степенью почтения и уважения к родителям.
Литература:
1. Андреевский С. «Новое время», 1895, № 6784, 17 января.
2. Переписка А. П. Чехова. В двух томах. Том 1. — М., «Художественная литература», 1984.
3. В. Репин И. Е.. Письма к писателям и литературным деятелям. 1880–1929. — М., «Искусство», 1950.
4. Словарь редких и забытых слов русского языка. Режим доступа: http://www.zabytye-slova.ru/1.
5. Ушаков Д. Н. Большой толковый словарь современного русского языка. — М.: «Альта-Принт», ООО Издательство «ДОМ. XXI век», 2008, Т. VIII.
6. Чехов А. П. Избранные произведения. Повести и рассказы. — М.: «Художественная литература», 1970.
7. Чехов А. П. Полное собрание сочинений в тридцати томах. Том 20. Письма 1887–1888, 1975.
8. Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем в 30 т. Том 3 // АН СССР. Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького. — М.: Наука, 1974–1983.
9. Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем № 6. Рассказы. 1887.
10. Чехов А. П. Рассказы и повести.- М.: Правда, 1981.
