Н. М. Карамзин использовал для своего труда около 40 летописей, некоторые в разных списках (для сравнения: М. М. Щербатов при написании «Истории» изучил 21 летопись). В комментариях к «Истории государства Российского», так называемых «Нотах» (название дано создателем «Истории…»), ценнейших источниковедческих примечаниях (их в книге 6538), Н. М. Карамзин упоминает 350 авторов и названий [1]. Как отмечает в романе-исследовании «Три жизни Карамзина» Евгений Осетров, «по десяткам, а может быть, сотням источниковедческих дорог он прошел не только первым, но и — как ни удивительно! — до сих пор единственным. Ни до, ни после никто не предпринимал разыскания столь обширные и столь значительные… Недаром говорят, что эти примечания — одно из прав Карамзина на бессмертие» [2].
Какие-то исторические документы были найдены самим Карамзиным. К примеру, Ипатьевская летопись (одна из главнейших русских летописей), Троицкая (сгоревшая позже в пожаре 1812 года), Судебник Ивана Грозного… Какие-то ему привозили из государственных архивов и предоставляли для работы коллекционеры из своих древлехранилищ.
Мысль серьезно заняться историей российской появилась у Н. М. Карамзина еще в заграничном путешествии. Об этом мы читаем в «Письмах русского путешественника», вышедших в свет в мае 1790 года: «Больно, но должно по справедливости сказать, что у нас до сего времени нет хорошей Российской Истории, то есть писанной с философским умом, с критикою, с благородным красноречием… Говорят, что наша История сама по себе менее других занимательна: не думаю; нужен только ум, вкус, талант…» [3] В последующем эта мысль только окрепла. В сентябре 1803 года по совету И. И. Дмитриева Карамзин написал письмо-прошение попечителю Московского университета М. Н. Муравьеву. Будучи уверенным в его любви «ко славе отечества и русской словесности», он признается своему адресату, что Русская История «с некоторого времени занимает» всю его душу: «Могу и хочу писать Историю, которая не требует поспешной и срочной работы». И далее: «… нельзя ли при случае доложить Императору о моем положении и ревностном желании написать Историю не варварскую и не постыдную для Его царствования?»… [4].
2 декабря 1803 года Карамзин сообщил в письме брату: «Император пожаловал мне пенсион в год по две тысячи рублей и сделал меня историографом» [5].
Главным в новом звании был даже не пенсион, который позволял автору отказаться от 6000 руб. доходу от журналистской деятельности, требовавшей ежедневного напряженного труда, а то, что перед государственным историографом открывались сокровища архивов. В 1803 году некоторые высказывали мнение, что «еще слишком рано браться за «Историю государства Российского», так как недостаточно документального материала. В письмах, документах Н. М. Карамзина, приступившего к работе над «Историей…», также подчас радость открытия новых фактов омрачена неким огорчением: глава уже написана, а новонайденная летопись все разрушает — приходится все переписывать! Но многие с самого начала просто помогали историографу. Директора Московского архива А. Ф. Малиновский, К. Ф. Калайдович по его просьбе подбирали источники. «Любезнейший Алексей Федорович! сердечно благодарю вас и за дружеское письмо и за выписку из книги местничества: это для меня любопытно. Я ненасытим: присылайте как можно более…» [5] (из письма к А. Ф. Малиновскому от 13 мая 1818г.). «Сердечно благодарю вас за доставление двух ящиков с архивными бумагами: ожидаю еще. Полученное разбираю…» [5] (из письма к А. Ф. Малиновскому от 3 марта 1821 г.). «Искренно благодарю вас, Милостивый Государь мой Константин Федорович, за ваше обязательное письмо и за обе приложенные бумаги, особенно за Даниилово слово…» [5] (из письма К. Ф. Калайдовичу от 1 мая 1819 г.). Подобное читаем мы в письмах разных лет, обращенных к Алексею Федоровичу Малиновскому (1762–1840), переводчику, драматургу, поэту, автору многочисленных исторических сочинений (популярное «Обозрение Москвы» в 3-х частях переиздано и в наше время), археографу, архивисту, сенатору, члену Российской Академии, одному из учредителей Общества истории и древностей Российских, и к Константину Федоровичу Калайдовичу (1792–1832), археографу и историку, внесшему значительный вклад в разыскание, исследование и публикацию редких памятников российских древностей.
Писем Н. М. Карамзина к Алексею Ивановичу Мусину-Пушкину архивы, вероятно, не сохранили из-за пожара 1812 года, так что о взаимоотношениях А. И. Мусина-Пушкина и Н. М. Карамзина можно только догадываться, читая воспоминания их современников и переписку Н. М. Карамзина с другими корреспондентами.
Алексей Иванович Мусин-Пушкин намного старше Н. М. Карамзина: родился он 16 марта 1744 года в Москве. Предки его — это и легендарный «выходец из немец муж честный Ратши», и Михайло Тимофеевич Пушкин по прозванию Муса (XV век), и Мусины-Пушкины — воеводы в небольших российских городах (XVII век). Родственник его — Иван Алексеевич Мусин-Пушкин, пожалованный 16 февраля 1710 года Петром I в графы вслед за Б. П. Шереметевым и Г. И. Головкиным. Сам Алексей Иванович графский титул получил в 1797 году, на закате своей государственной деятельности. А деятельность эта была многогранной. После окончания Артиллерийского училища до 1772 года он служит в артиллерии. Затем занимает адъютантскую должность при князе Григории Григорьевиче Орлове. В 1772 году выходит в отставку, уезжает за границу. Прекрасно зная иностранные языки, путешествует по Германии, Франции, Голландии, Италии, записывая в дневник-ежедневник все, что видел и что произвело на него неизгладимое впечатление. В 1775 г. возвращается из путешествия. Тогда его и приближают к «высочайшему двору». Обширная память, глубокое увлечение русским языком наряду со знанием иностранных языков и литературы, и большой дар слова привели к тому, что в 1789 году он, по представлению генерал-фельдмаршала Г. А. Потемкина, указом Екатерины II был назначен управляющим Корпусом чужестранных единоверцев и, по предложению Е. Р. Дашковой, тогда же единогласно избран в действительные члены Российской Академии. Работал А. И. Мусин-Пушкин в Академии много как лингвист (принимал непосредственное участие в подготовке «Словаря», который издавала Академия: например, объяснил происхождение, этимологическое значение слов «думный дьяк», «думный дворянин», «воскресение», «сажень» и др.). Много сделал и как историк (одна из его работ — это обширное «Историческое исследование» 1792 г. о местоположении Тмутаракани). А с 1791 года Алексей Иванович еще и восстанавливал пошатнувшуюся обер-прокурорскую власть в России, т. е. был поставлен во главе Синода вместо уволенного А. И. Наумова. Но справедливости ради надо признать, что более всего А. И. Мусин-Пушкин всегда был известен в России, прежде всего, как коллекционер.
Свою собирательскую деятельность он начал в 1775 году. По его словам, приведенным К. Ф. Калайдовичем в «Биографических сведениях о Мусине-Пушкине» (опубликованных в 1824 году), с самого начала он собирал отечественные книги, монеты и редкости. Так в его минц-кабинете были монеты и медали отечественные и «чужестранные». К примеру, Д. Н. Бантыш-Каменский в биографии Мусина-Пушкина описывает монету, полученную Алексеем Ивановичем из Киева, в то время единственную, с надписью «Сребро Ярославле» и древнюю полтину со словами: «Княз. Волод».. Коллекционер и писатель П. П. Свиньин в этой же коллекции отмечает «достопамятную медаль, коей Царевна София наградила своего любимца Голицына за Турецкий поход: на одной стороне медали изображена София в Царской короне, а на другой — цари Иоанн и Петр…». Имелось у Алексея Ивановича и живописное собрание. Среди картин были подлинники Рафаэля («Богоматерь»), Рубенса («Богоматерь»), Леонардо да Винчи («Спаситель»), Корреджо («Головы»), картины Сальватора Розы, Бюргеля, Берхема, Сасо-Ферато, Ф. А. Бруни, Рокотова, Боровицкого... Картины дополнялись собранием гравюр и небольшим собранием скульптур.
Но славу Алексею Ивановичу Мусину-Пушкину принесло рукописное собрание, о котором заговорили в 1791 году.
XVIII век и в особенности его вторая половина — это время формирования русской исторической науки, начало которой положил В. Н. Татищев. Ее подъем был связан с интересом к истории императрицы Екатерины II, что способствовало не только выдвижению профессиональных историков (А. Л. Шлецер, Г. Ф. Миллер, М. М. Щербатов), но и пробуждению так называемого «любительского» интереса к отечественной истории. Именно к таким любителям, знавшим и понимавшим «вкус древности», и относился А. И. Мусин-Пушкин. Позднее В. О. Ключевский скажет об этом кружке «любителей отечественной истории»: «Цель его деятельности была не просто научная, а нравственно-патриотическая». И. Н. Болтин, А. И. Мусин-Пушкин, И. П. Елагин, Н. Н. Бантыш-Каменский, А. Ф. Малиновский, А. Н. Оленин, Н. И. Новиков усиленное внимание уделяли историческим источникам, выразившееся и в собирании, коллекционировании письменных и материальных памятников, и в критическом их использовании и осмыслении.
«В 1791 году нечаянно узнал А. И. Мусин-Пушкин, — пишет Калайдович, — что привезено на рынок в книжную лавку к В. С. Сопикову на нескольких телегах премножество старинных книг и бумаг, принадлежавших комиссару Крекшину, которые великой кучей лежат у книгопродавца, и что в числе их есть такие, каких прочесть не можно. А как ему известно, что Крекшин при Государе Петре Великом имел многие поручения… то немедля, того же часа поехал в лавку и, не допуская до разбору ни книг, ни бумаг, без остатку все купил — и не вышел из лавки, доколе всего, при себе положа на телеги, не отправил в дом свой» [6]. Кроме интереснейших документов царствования Петра I, в том числе и собственноручных его записок, здесь, «в сей великой куче», приобретенной Пушкиным всего за 300 рублей, оказались и древнерусские манускрипты: летопись за подписью князя Ф. И. Кривоборского, летопись патриарха Никона, правленая им собственноручно, летопись с примечаниями В. Н. Татищева, Книга Большому Чертежу Российской империи. Позднее А. И. Мусин-Пушкин получил еще одно собрание бумаг П. Н. Крекшина (непосредственно от наследников), среди которых исследователем был обнаружен «Летописец российский преподобного Нестора древнеписьменной на пергамине». Эта летопись вошла в историю под названием Лаврентьевской летописи. Именно в ней содержалось Поучение Владимира Мономаха, один из наиболее выдающихся памятников истории Древней Руси.
Большую коллекцию ростовских и ярославских древностей Мусин-Пушкин получил благодаря знакомству с архиепископом Арсением. Среди старинных документов оказалось и знаменитое «Слово о полку Игореве», хранившееся в ризнице Спасо-Преображенского собора упраздненного Спасо-Ярославского монастыря. Таким образом, случайно и не совсем случайно попавшие к нему ценнейшие документы (Алексей Иванович руководил Синодом и собирал источники для царицы, работавшей в то время над 5-й частью «Записок касательно Российской истории», а это предоставляло ему широкие возможности для формирования, как государственной коллекции древних рукописей, так и собственной) сделали собрание и имя Мусина-Пушкина известным в кругу исследователей, расположили к нему многих видных ученых. Екатерина II была довольна работой Мусина-Пушкина и способствовала дальнейшему увеличению его собрания. Она подарила ему несколько старинных книг и рукописей, но главное — указом от 11 августа 1791 года повелела собирать в Синоде древние рукописи и старопечатные книги из всех церквей и монастырей России. Во все епархии разослали предписание, обязывавшее присылать старинные бумаги, и уже в первый год было получено до 100 рукописей. К 1793 году в коллекции самого А. И. Мусина-Пушкина было около 1725 манускриптов… (Его коллекцию можно было поставить в то время в один ряд по значимости с коллекцией Ф. А. Толстого и Н. П. Румянцева). А. И. Мусин-Пушкин гордился своим собранием, работал с ним, опубликовывал самые ценные материалы (К. Ф. Калайдович указывает, прежде всего, «Книгу Большому Чертежу», «Лаврентьевский список Несторовой летописи», «Русскую Правду», «Слово о полку Игореве») и впоследствии охотно предоставлял рукописи для работы Н. М. Карамзину, И. Н. Болтину, Н. Н. Бантыш-Каменскому, Йозефу Добровскому, благодаря чему они и вошли в активный фонд русской историографии.
В 1797 году А. И. Мусин-Пушкин вышел в отставку c поста обер-прокурора Синода. В 1799 году, оставив все государственные должности, переехал из Петербурга в Москву, поселился в собственном просторном доме на Разгуляе, куда и перевез свою богатейшую библиотеку и все коллекции. Н. М. Карамзин впоследствии не раз посещал этот дом — с упоением работал в библиотеке с первоисточниками. 18 сентября 1804 года он сообщает в письме к Михаилу Никитичу Муравьеву, писателю, попечителю Московского университета, товарищу министра народного просвещения: «Я нашел две харатейные Несторовы летописи весьма хорошие: одну 14 века у Графа Пушкина, которую уже и списал для себя, а другую в Библиотеке Троицкой, столь же древнюю…» [5]. Может быть, здесь, а может, еще в Петербурге он познакомился и со «Словом о полку Игореве» задолго до его перевода и публикации. Он первый приветствовал в печати открытие великой поэмы. В октябрьском (за 1797 г.) номере журнала «Северный зритель», выходившего в Гамбурге на французском языке, была напечатана статья Н. М. Карамзина «Несколько слов о русской литературе». В ней читаем обращение к издателю: «…милостивый государь, что поразит вас, быть может, более всего — года два назад в наших архивах обнаружили фрагмент поэмы, озаглавленной «Слово о полку Игореве», которую можно поставить рядом с лучшими местами из Оссиана и которую сложил в двенадцатом веке безымянный певец. Энергический слог, возвышенно-героические чувства, волнующие картины ужасов, почерпнутые из природы, — вот что составляет достоинство этого отрывка…» [5] И далее об этом произведении: «В нем живо описываются бедствия России и храбрость сынов ее, дикость нравов и сила героев» [5]. Таким образом, он приучал не только российского читателя к «уважению собственного», но и читателя зарубежного к уважению русской культуры.
(Возможно, этот первый отзыв и дал некоторым современникам весьма сомнительный повод подозревать именно Карамзина в ее написании, на что, кстати, А. С. Пушкин, в течение многих лет серьезно занимавшийся исследованием древнерусского литературного памятника и его переводом на современный язык, заметил в одной из статей: «Подлинность … самой песни доказывается духом древности, под которого невозможно подделаться. Кто из наших писателей в 18 веке мог иметь на то довольно таланта? Карамзин? но Карамзин не поэт. Державин? но Державин не знал и русского языка, не только языка Песни о полку Игореве. Прочие не имели все вместе столько поэзии, сколь находится оной в плаче Ярославны, в описании битвы и бегства…» [7]).
Рассказывая в III томе «Истории государства Российского» о походе 1185 года князя Новгород северского на половцев, Н. М. Карамзин непосредственно, в основном тексте, а не в «нотах», ссылается на «Слово…»: «Сия гибель дружины северской, плен князей и спасение Игоря описаны со многими обстоятельствами в особенной древней, исторической повести, украшенной цветами воображения и языком стихотворства» [8]. А уж тон этого тома, главная мысль его (исследователи вообще замечают, что Карамзин «искал впечатлений в уме своем, а мыслей — в памятниках» [1]) — осуждение междоусобия: «Междоусобие князей… нарушило внутренний мир и спокойствие в России» [8] — и призыв к единению даже в оговорках, как, например, в рассказе о Всеволоде: «Чтимый внутри и вне России, Всеволод хотел искреннего взаимного дружелюбия князей и старался утвердить оное…» [8] — вообще оказались очень близки тем, что выражены в «Слове…» неизвестным автором.
Не только «Слово…» из коллекции А. И. Мусина-Пушкина использовал Н. М. Карамзин в «Истории…», спасшей «Россию от нашествия забвения». Не веря «той любви к отечеству, которая презирает его летописи или не занимается ими», он в своей статье «О случаях и характерах в Российской истории, которые могут быть предметом художеств» (опубликована в «Вестнике Европы» в 1803 г.) заявляет: «Надобно знать, что любишь» — и в главном труде своей жизни делает эти ценнейшие исторические документы всеобщим достоянием.
С 1804 года Н. М. Карамзин и А. И. Мусин-Пушкин встречаются чаще, чем раньше: Николай Михайлович каждое лето теперь живет с семьей в Остафьеве, Алексей Иванович — неподалеку, в Валуеве того же Подольского уезда. Встречаются по-соседски. «Дом наш есть уже давно монастырь, куда изредка заглядывают одни благочестивые люди, например, гр. Растопчин, Нелединский, Обрезков, Сушков, гр. Пушкин, бригадир Кашкин, Разумовский, Рябинин, Оболенские…» [4] — это о московском доме из письма Н. М. Карамзина к И. И. Дмитриеву. А вот что пишет он ему же из Остафьева 7 июля 1810г. После сообщения о болезни детей и чувствах, испытываемых родителями, потерявшими дочь, говорится: «На сих днях был у нас Граф А. И. Пушкин: он не мог нахвалиться тобою…» [4]. Некоторые книги и рукописи из библиотеки Мусина-Пушкина находятся не по одному дню в кабинете историографа. Племянник Мусина-Пушкина на запрос М. П. Погодина о библиотеке дяди писал по этому поводу: «… в то время, когда Карамзин посвятил себя исключительно занятиям русской истории и утвержден был историографом, он выпросил у дяди моего 17 книг из его библиотеки для сочинения русской истории… Не знаю, какие именно были эти книги … но о важности их можно заключить из того, что Карамзин взял их по собственному выбору…» [6].
В 1807 году Н. Н. Бантыш-Каменский убедил графа пожертвовать книжное и рукописное собрание Архиву Коллегии иностранных дел. Н. М. Карамзин тогда искренне радовался решению Алексея Ивановича. Вот почти полный текст его письма к М. Н. Муравьеву от 28 января 1807 г.: «Милостивый Государь Михайло Никитич! Считаю за нужное уведомить вас, что Граф Алексей Иванович Пушкин (который должен быть теперь в Петербурге) поехал от нас с намерением отдать все свои любопытные рукописи, медали, монеты и другие древности, бесценные для нашей истории, в здешний архив Иностранной Коллегии. При случае вы можете утвердить его в сем намерении и способствовать произведению оного в действо. Потомство скажет вам спасибо; а Библиотека архивская находится в удивительном порядке и достойна такого обогащения…» [5]. Но при жизни Мусин-Пушкин так и не сделал передачи. В 1812 году, будучи уверен, что Москва не будет взята французами, он не принял надлежащих мер и уехал в ярославское имение. Его дочь Наталья Алексеевна взяла лишь семейное серебро, побоявшись тронуть без разрешения библиотеку отца. В результате все собрание, в котором, по утверждению В. С. Иконникова, при обзоре его П. М. Строевым выявлено 1200 рукописных и 3000 печатных книг, погибло. В письмах Н. М. Карамзина к А. Ф. Малиновскому 1813 года находим следующее: «Радуюсь, что Синодальная библиотека цела, и не перестаю тужить о Пушкинской. История наша лишилась сокровища» [5]. В письме А. И. Тургеневу от 21 января 1813 г. из Нижнего Новгорода мы слышим крик души Карамзина: «Сколько раз в день спрашиваю у судьбы, на что она велела мне быть современником Наполеона с товарищи?.. Библиотека моя имела честь обратиться в пепел вместе с Грановитою Палатою; однако ж рукописи мои уцелели в Остафьеве. Жаль Пушкинских манускриптов; они все сгорели, кроме бывших у меня. Потеря невосполнимая для нашей Истории!..» [5]. В числе сохранившихся у Карамзина рукописей находились такие ценные документы русской истории, как Двинские грамоты, Судная грамота новгородцев, договор Новгорода с польским королем Казимиром.
А вообще из «древностей» А. И. Мусина-Пушкина в государственных хранилищах после гибели дома на Разгуляе осталось немного. Сохранилась до наших дней в Российской национальной библиотеке в Санкт-Петербурге Лаврентьевская летопись, некогда подаренная императору. Поднесенная ему же в дар золотая гривна, или «большая московка», хранится в Эрмитаже. Остались невредимыми некоторые вещи, переданные в Оружейную палату Московского Кремля, и 20 рукописей, по счастливой случайности в 1812 году оказавшиеся у других исследователей. А. И. Мусин-Пушкин тяжело переживал гибель древлехранилища. Страсть к собирательству и любовь к истории побудили его снова приняться за поиски. Однако на этот раз он сумел собрать немного. В 1866 году в Чертковскую библиотеку в Москве была пожертвована коллекция рукописей, собранных Алексеем Ивановичем в последние годы жизни — их было всего 16. Некоторые современники и потомки публично обвиняли Мусина-Пушкина в «собирательской скупости» и «недалеком честолюбии», приведших, по их мнению, к гибели бесценного собрания. Как относился к этому Н. М. Карамзин?
1 февраля 1817 года умер А. И. Мусин-Пушкин. Его отпевали в Богоявленском соборе и похоронили в имении Иловна в Мологском уезде Ярославской губернии. В письмах Н. М. Карамзина к друзьям и знакомым за 1817 год мною не найдено ни одного об этом слова…
И все-таки мы сегодня говорим об А. И. Мусине-Пушкине, много сделавшем для развития нашей исторической науки и литературы. Одна из его заслуг — публикация «Слова о полку Игореве» в 1800 году, книги, которую наряду с выписками Н. М. Карамзина и копией, сделанной для Екатерины Великой, исследователи 19 –21 вв. считают первоисточником. По ней делал перевод «Слова…» В. А. Жуковский в 1817 году, с ней работал тоже над переводом и комментариями А. С. Пушкин, к ней обращался П. П. Вяземский и многие, многие другие. В фонде «Редкая книга» хранится снимок с первого издания 1800 г. гр. А. И. Мусина-Пушкина под редакцией А. Ф. Малиновского с приложением статьи профессора М. Н. Сперанского и факсимиле рукописи А. Ф. Малиновского (Москва, издание М. и С. Сабашниковых. 1920).
Литература:
1. Смирнов А. Ф. Источники «Истории государства Российского».
2. Осетров Е. Три жизни Карамзина. Московский рабочий, 1989.
3. Карамзин. Письма русского путешественника. 1790.
4. Письма Н. М. Карамзина к И. И. Дмитриеву (с примечаниями и указателем Я. Грота и П. Пекарского). Санкт-Петербург в типографии императорской Академии Наук, 1866.
5. Карамзин Н. М. Избранные статьи и письма. «Современник», Москва, 1982.
6. Козлов В. П. Кружок А. И. Мусина-Пушкина и «Слово о полку Игореве».
7. Пушкин. Полное собрание сочинений. Издательство Академии Наук СССР, 1949. Том 12, том 17.
8. Карамзин Н. М. История государства Российского. — М.: Издательство Эксмо, 2006.
