Исследована проблема рационализации политической власти как платформы для общественных инноваций в постнациональном государстве, определены понятия «рационализм», «постнациональное государство». Проанализированы некоторые особенности подходов к пониманию «рациональности», «политической власти» «постнационального госудаства» Т. Адорно, М. Хоркгаймером, Ю. Хабермасом.
Ключевые слова: рационализм, демократия, глобализация, политическая власть, постнациональное государство.
The problem of rationalization of political power as a platform for innovation in public postnational state was investigated and the concepts of «rationality», «postnational state " were defined. Some particular approaches to the understanding of «rationality», «political power» of «postnational state» by T. Adorno, M. Horkgaymerom, J. Habermas were analyzed.
Keywords: rationalism, democracy, globalization, political power, postnational state.
Изучение рационализации политической власти как платформы для общественных инноваций в постнациональном государстве обусловлено недостаточной изученностью данной проблематики в научных кругах. Для полноценного исследования концепции рациональности как платформы для общественных инноваций, именно в постнациональном государстве, необходимо обратить внимание на то, что сам процесс общественно-политической рационализации происходит средствами коммуникации и инструментальными средствами, которые часто на исполнительном уровне противостоят друг другу. Институциализация рациональности как платформы для общественных инноваций в сфере политического может происходить только через институты гражданского общества, в которых также присутствуют и инструментальные механизмы. Также для полноты исследования необходимо определить термин рационализм.
Рационализм (от лат. Rationalis — умный) направление в философии, которое определяет ум как единственная достоверная основа познания и поведения людей. Рационализм провозглашает разум единственным источником и основой наших знаний. В этом понимании рациональности противостоит как сенсуализму (эмпиризму), который ищет источник познания в показаниях органов чувств, а в знании фактов — главную форму познания, так и иррационализму. В историческом плане элементы рационализма уже содержатся в философии Парменида и Платона. Как целостная гносеологическая система рационализм возникает в ХVII — XVIII вв. вследствие развития математики и естествознания. Известные представители рационализма этой эпохи — Декарт, Спиноза, Вольф. Рационалисты считали, что «истины разума» принципиально от сомнительных эмпирических обобщений, которые не могут дать истинного знания, поскольку признаками последнего являются ясность, четкость и несомненная самоочевидность. Провозглашение рационализма разума как единственного источника знания привело к ошибочным выводам о существовании в течение идей (Декарт), задатков мышления, независимых от чувственности (Лейбниц), априорных форм знания (Кант). Кант предпринял попытку примирить рационализм и сенсуализм, выдвинув положение о том, что всякое знание начинается с чувств, впоследствии переходит к рассудку и заканчивается в разуме. Однако рационализм канта касался только мира феноменов (явлений), а не ноуменов (сущностей), что привело его к агностицизму. У Гегеля процесс познания раскрывался как самопознание разума, поэтому у него развитие мира предстает как чисто рациональный, логический процесс, что придало ему формы панлогизма. В ХХ в. за игнорирование рациональности чувственности и практики началась его резкая критика и возражения со стороны фрейдизма, интуитивизма, прагматизма и экзистенциализма [8, с. 539].
Также не обходимо определить значение термина «инновация». Инновация — термин, достаточно широко понимается, и каким в англоязычной научной литературе, а также в отечественных научных работах сказывается одновременно, как процесс создания и внедрения нового, так и его конкретный результат.
Применение разума как инструмента — основная черта европейской цивилизации, динамика которой представлена в «Диалектике Просвещения» как динамика саморазрушения цивилизационного процесса. Ставя диагноз состояния современности, и пытаясь найти ответ на вопрос, почему человечество вместо того, чтобы вступить в подлинно человеческие отношения, переходит в новое состояние, похожее на варварство, М. Хоркхаймер и Т. Адорно отвечали: человек Нового времени переоценивает свои возможности. Выдвигая претензии технического господства над природой, он отчуждался от природы вообще и своей природы в частности: «Просвещение относится к вещам как диктатор к людям, оно знает их как объекты манипуляции» В отличие от М. Вебера, который представлял процесс истории как розмифологизацию мира через его рационализацию, М. Хоркгаймер и Т. Адорно считали, что существует органическое единство мифа и рацио. Такой пессимистический диагноз времени дали создатели «Диалектики Просвещения».
Т. Адорно считал, что только всеобъемлющая практика ума способна трансцендентнировать общество в целом как ненастоящее. Он сможет вернуть философии хоть некоторое значение в поиске нормальной жизни. Эта постановка вопроса обнаруживает интенцию критической теории М. Хоркгаймера и Т. Адорно как практической философии, которая стремится, исходя из общественной практики, найти такие диалектические положения, которые способствовали бы уходу от полного обобществления и овеществления человека. Во снятии овеществления понимается освобождение от зависимости со стороны внешних сил. Правовую основу своей теории Т. Адорно видит в идее примирения, в отрицании горя и подавления как способе найти утешение и надежду в этой жизни, потому что человек смертен.
М. Хоркгаймер и Т. Адорно исходили из того, что человек не в состоянии определить те или иные взаимосвязи в обществе своей волей и сознанием, и ссылались при этом на такие явления, как позднекапиталистическая массовая культура и фашизм, которые ограничили пространство возможности автономного политического формирования воли, привели к тому, что человек только утопично может рассматриваться как субъект общественной жизни. Ю. Хабермас, провозгласив смену парадигмы от целенаправленного к коммуникативному действия, реконструировал понятие рациональности, исходя из условий децентрализации миропонимания: интерсубъективный по своей природе коммуникативный разум не позволяет беспрекословно подчинить себя «слепое» самосохранение. Сфера коммуникативного действия распространяется не на самосохранение субъекта который вступает в отношение с системой, что ограничивает его от окружающего мира, а на символически структурированный жизненный мир, конституирующийся исходя из интерпретационных успехов участников и воспроизводящий коммуникативное действие. Поэтому в противовес М. Хоркгаймеру и Т. Адорно, Ю. Хабермас, отказывается от трактовки общественной рационализации как овеществленного сознания, и приводит читателя к парадоксам, демонстрирующих негодность философии сознания для построения теории общества. Ю. Хабермас переформулировал проблематику овеществления в терминах коммуникативного действия.
Очевидно, что теория коммуникативного действия Ю. Хабермаса дискурс о природе рациональности и вопросы рационализации, о ее противоречивость вывела на новый уровень, отметив внимание на том, что рациональное зарождается и развивается в коммуникативной сфере и процессы, происходящие в этой сфере, являются определяющими факторами общественно-политического развития. Только коммуникативный дискурс, по мнению Ю. Хабермаса, создает пространство свободы, в котором индивиды на основе общего согласия способны влиять на ход политического процесса, быть его реальными субъектами. На этом выводе основан и исторический оптимизм и вера в Просвещение, и разум, который реабилитируется критически, что воплощено в теории коммуникативного действия Ю. Хабермас [10, с. 50]. Своим оптимистичным настроением это учение разительно отличается от ранней критической теории М. Хоркхаймера и Т. Адорно.
Рационализация политической власти, — пишет Ю. Хабермас, — делает возможным такой вид системной интеграции, который противоречит интегративному принципу, основанному на понимании, и в определенных условиях может осуществлять обратное дезинтегративное влияние на жизненный мир. Следствием этого становится то, что Ю. Хабермас называет «разъединением систем жизненного мира» или, иначе, противоречивость сосуществования двух парадигм общества как «целерациональной системы» и построенного на коммуникативных принципах «жизненного мира». Последний предстает здесь субсистемами наряду с другими субсистемами общества. А потому и коммуникативно-структурированный жизненного мир, который должен быть ядром социальной эволюции, принимает вид искаженного консенсуса [3, с.370].
В Европе в послевоенный период политики всех мастей при построении социального государства руководствовались этим динамичным пониманием демократического процесса. И наоборот, успехом такого, если угодно, социал-демократического проекта подпитывалась и концепция такого общего общества, — с согласия своих граждан, объединенных на демократических началах, — предоставлять осознанное влияние именно на себя [9, с. 274].
Как бы то ни было, массовая демократия, свойственная государству «общего благосостояния» западного типа, находится на завершающей фазе своего развития, начатого двести лет назад вместе с возникшим в результате революции национальным государством. Нам следовало бы вспомнить о ситуации в начале этого процесса, если мы хотим понять, почему сегодня социальное государство испытывает трудности. Противоречия фактам содержащимся в разработках Ж. Руссо и Е. Канта понятие республиканской автономии может утверждаться против многоголосного опровержения со стороны совсем иначе устроенной реальности только потому, что это содержание находит себе «местопребывание» в обществах, конституированных в виде национальных государств. Территориальное государство, нация и сложившееся в национальных границах народное хозяйство образовали такое историческое сочетание, при котором демократический процесс смог принять более-менее убедительную институциональную форму. Также и идея о том, что демократически устроенное общество может с помощью одной из своих частей оказывать на себя рефлексивное влияние как на целое, еще осуществилась только в рамках национального государства. Необходимость упомянутого сочетания оказалась сегодня поставлена под сомнение благодаря процессу, который между тем привлек широкое внимание, получив название «глобализация» [9, с. 276].
Возникшая ситуация носит парадоксальный характер. Тенденции, которые прокладывают путь к постнациональному обществу, мы воспринимаем исключительно как политический вызов, поскольку все еще описываем их с привычной точки зрения национального государства. Как только осознается это обстоятельство, подрывается доверие демократии к самой себе. Ю. Хабермас отмечает, что даже если некоторые государства и напоминают сегодня древние империи (Китай), города-государства (Сингапур), теократии (Иран) или племенные организации (Кения) или если в них проявляются черты семейных кланов (Сальвадор) или мультинациональных концернов (Япония), то члены Организации Объединенных Наций все равно образуют объединения национальных государств. Этот тип государства, возникший в результате Французской и Американской революций, распространился по всему миру. Не все национальные государства были или являются демократическими, то есть не все они имеют конституцию, основанную на принципах ассоциации свободных и равных граждан, осуществляющих самоуправления. Но везде, где возникли демократии западного образца, они приняли форму национального государства. Очевидно, национальное государство соответствует основным предпосылкам для успеха демократического самоуправления общества, формирующегося в его пределах [9, с. 289].
Ю. Хабермас национально-государственное устройство демократического процесса схематически изображает из четырех точек зрения. А именно: современное государство возникла как (А) государство управления и сбора налогов и (Б) как наделенное суверенитетом на определенной территории государство, (В) может развиваться в рамках национального государства по направлению (Г) к демократическому правового и социального государства [9, с. 304].
Однако же с конца 1970 х годов национальное государство попадает под давление глобализации. В данном случаи термин «глобализация» используется для описания процесса, но не конечного состояния, что характеризует растущий объем и интенсификацию транспортных, коммуникационных и обменных отношений за пределами национальных границ. Подобно тому, как в XIX веке железные дороги, пароходы и телеграф привели к сгущению и ускорению товарных и пассажирских перевозок, а также информационного обмена, — так и сегодня спутниковая техника, космические полеты и цифровые коммуникации опять-таки способствуют расширению и сгущению сетей. «Сеть» превратилась в ключевое слово, независимо от того, идет ли речь о путях перевозки товаров и пассажиров; о потоках товаров, капитала и денег; об электронном переносе и обработке информации или о круговороте между человеком, техникой и природой [9, с. 350].
Также, глобализация ослабляет сплоченность национальных сообществ еще и другим образом. Глобальные рынки по массовому потреблению, массовая коммуникация и массовый туризм, способствуют мировому распространению или знакомству со стандартизированными изделиями (изготовленными преимущественно в США). Одни и те же потребительские товары и стили потребления, одни и те же фильмы, телепрограммы и хиты распространяются по всему земному шару; одни и те же моды на поп и техно или на джинсы охватывают и формируют ментальность молодежи даже в самых отдаленных регионах; одна и та речь, так или иначе ассимилирована, а английский язык служит средством понимания между далекими диалектами. Часы западной цивилизации задают темп для принудительной одновременности неодновременного [9, с. 282].
Следовательно, рационализация политической власти — преодоление тех системно искажений коммуникаций, которые мешают достижению консенсуса относительно взаимной деятельности, что должно обеспечиваться через совместное повышение требований значимости, прежде правдивости интернациональных (направленных на определенный предмет) высказываний и верности фундаментальных норм. Иначе говоря, устранение таких властных взаимоотношений, которые скрыты в ее структуре и мешают достигать консенсуса между субъектами властных коммуникаций. Формирование легитимной, то есть рационализированной политической власти, в своей основе сводится к усилению роли сознательной, образованной общественности, которая производит цели и идеалы социально-политического бытия, активно и упорно участвует в политическом процессе, что и является гарантом рационализации политической власти.
Минимизация влияния административной власти на государственные институты и общественность с одновременной максимизацией их взаимодействия через дискурс является гарантией развития демократических ценностей и обязательным показателем легитимности власти. Демократия, в свою очередь, существует только до тех пор, пока «критическая» общественность остается способной эффективно производить политическую инициативу, контролировать деятельность власти, а власть будет легитимной только при условии надлежащего «рационального» функционирования институтов гражданского общества. Развитое гражданское общество является как источником, так и следствием политической и гражданской активности общества, образует прочный фундамент демократии.
Литература:
1. Адорно Т., Хоркхаймер М. Диалектика Просвещения: философские фрагменты / Т. Адорно, М. Хоркхаймер [пер. с. нем. М. Кузнецова]. — М. — СПб: Медиум, Ювента, 1997. — 312 с.
2. Власть в жизни и наука о власти. Словарь-справочник / [под общ. ред. з.д.н. РФ, проф. В. Ф. Халипова]. — М., Витязь, 2004 г. — 440 с.
3. Кирилюк Ф. М. Новітня політологія [навч. посіб. для студ. вищ. навч. Закладів] / Ф. М. Кирилюк — К.: Центр учбової літератури, 2009. — 564 с.
4. Косенко Д. В. Рационализация политической власти демократических обществ в теории коммуникативного действия Юргена Хабермаса / Д. В. Косенко // Вестник Российского университета дружбы народов: Серия политология — М.: ИПК РУДН, 2013. Вып. 4. — С. 98–106.
5. Косенко Д. В. Концепція політичної влади в теорії комунікативної дії Юргена Габермаса: автореф. дис. на здобуття наук. ступеня к-та політ. наук: 32.00.01 «теорія та історія політичної науки» / Д. В. Косенко. — К. 2013. — 18 с.
6. Руденко С. В. Раціональна реконструкція історії української філософії у контексті основоположень методологічного фальсифікаціонізму та історизму / С. В. Руденко // Вiсник Київського нацiонального унiверситету iменi Тараса Шевченка. Фiлософiя. Полiтологiя. № 106. 2012. C. 36–39
7. Соболь Т. В. Соціальна дія та соціальна взаємодія — засади порівнюваності понять / Т. В. Соболь // Вісник Київського національного університету імені Тараса Шевченка. Серія „Філософія. Політологія”. — К.: ВПЦ „Київський університет”, 2009. — Вип. 91–93. — С. 41–44
8. Філософський енциклопедичний словник / [голова редколегії В. Шинкарук]. — К.: Абрис 2002. — 742 с.
9. Хабермас Ю. Политические работы / Ю.Хабермас [пер.с нем. Б.Скуратова]. — М.: Праксин, 2005. — 368 с.
10. Habermas J. The theory of communicative action / J. Habermas [Translated by Thomas McCarthy]. — Volume one: Reason and the rationalization of society. — Boston: Beacon Press, 1984. — 465 p.
