Современное обоснование сциентической традиции понимания статуса философского знания не может игнорировать тезиса (выдвигаемого критиками этой традиции) об отсутствии у философии эмпирической базы, и, следовательно, научных фактов как таковых. В качестве контраргумента в статье указывается на проблематичность связи теории и эмпирии в современной науке, и в частности, на многомерную структуру самого «научного факта», включающую практическую, когнитивную и социальную детерминанты. Одним из первых, как нами показывается, они были описаны учёным и философом науки Людвигом Флеком (1896–1961), преодолевавшим неопозитивистское представление об «атомарных фактах» как фундаменте науки.
Ключевые слова:эмпирическая база науки, «атомарный факт», «смутные протоидеи» («предидеи»), теоретизм и фактуализм в понимании природы научного факта, факты философской науки, научность философии, реакция Вассермана.
Двенадцатилетний стаж преподавания философии даёт автору основание утверждать, что первым и кажущимся наиболее очевидным аргументом в пользу ненаучности философии, к самостоятельной формулировке которого приходят многие начинающие её изучение, является представление об отсутствии интерсубъективного и общезначимого способа проверки философских утверждений на истинность, под которым в первую очередь подразумевается эмпирический. Поэтому вполне закономерно, что уже первые постсоветские критики научного статуса философии в качестве одного из важнейших аргументов выдвигали именно тезис об отсутствии у неё эмпирической базы, и, следовательно, процедур верифицируемости и фальсифицируемости, а также самих «научных фактов» (отметим, что последнее понятие в современной литературе в общем виде определяется следующим образом: «в логике и методологии науки предложение, фиксирующее эмпирическое знание. Совокупность фактов образует эмпирическую базу для выдвижения гипотез и создания теорий» [1, с. 272]; далее мы уточним и скорректируем это определение). Например, в программной для всего антисциентического подхода к статусу философии статье А. Л. Никифорова «Философия как личный опыт» (1990 г.) указывалось, что в то время как «многие философы науки и сами ученые считают, что все утверждения науки в той или иной степени подтверждены или должны быть подтверждены фактами, наблюдениями, экспериментами» [2, с. 299], для философии «факты, с которыми имеет дело наука, всегда, по крайней мере со времен античности, были безразличны … ибо с самого начала своего возникновения она пыталась говорить о тех вещах, которые находятся за пределами повседневного опыта и научного исследования» [2, с. 300–301], из чего делался следующий вывод: «итак, наука стремится подтверждать свои положения фактами, философия же в этом не нуждается» [2, с. 299].
Рассмотрим эту проблему в историческом аспекте — программу полного эмпирического обоснования научных теорий наиболее последовательно разрабатывал позитивизм и особенно неопозитивизм. Последний, начиная с 20-х гг. ХХ в., развивал такую модель науки, которую известный специалист в области теории познания Д. В. Пивоваров лаконично характеризует таким образом: «наука растет путем обобщения предложений, фиксирующих факты, поэтому все теоретические предложения науки в принципе сводимы к ее эмпирическому базису, т. е. проверяемы «протокольными», «атомарными» предложениями («фактами»)» [3, с. 16]. Здесь уместно привести показательное для неопозитивизма (в рамках которого особенное развитие получил логический позитивизм, разрабатывавшийся членами «Венского кружка» — М. Шликом, О. Нейратом, Ф. Вайсманом, К. Гёделем, Р. Карнапом, Х. Рейхенбахом, А. Айером и др., поэтому неопозитивизм в целом нередко отождествляется с логическим позитивизмом) высказывание О. Нейрата: «научное миропонимание характеризуется связью с эмпирическими фактами, систематической экспериментальной проверкой» [4, с. 290]. Такая позиция в методологии науки определяется как эмпирицистская разновидность джастификационизма; согласно последнему, «базис научного знания может быть образован интуитивными или самоочевидными истинами, аксиомами, врожденными или априорными идеями (рационалистический джастификационизм) или «твердо установленными фактами» (эмпирицистский джастификационизм)» [5, с. 637]. Известный современный философ А. Г. Дугин, используя иную транскрипцию последнего термина, пишет, что «радикальными позитивистами можно считать сторонников традиционного «юстификационизма» («justificationism»), т. е. ученых и философов науки, убежденных, что «истинная научная универсальная теория может быть неопровержимо доказана»» [6, с. 20–21] с помощью индуктивного опыта. Этот ортодоксально позитивистский подход, по его словам, «иногда … описывается как «верификационизм», убежденность в возможности «проверить» научную теорию или гипотезу экспериментом, соответствием четкому набору атомарных фактов и строго предсказуемых детерминистских ситуаций» [6, с. 21]. В качестве ярких представителей юстификационизма А. Г. Дугин называет именно логических позитивистов — Г. Рейхенбаха и членов Венского кружка, которые «вдохновлялись» «логическими исследованиями Л.Витгенштейна, который, впрочем, в последние годы жизни (40-е годы) отошел от позитивистской ортодоксии» [6, с. 21].
Действительно, понятие «атомарный факт» — как центральное понятие логического атомизма, разрабатываемого в ранних работах Б. Рассела и его ученика Л. Витгенштейна — было введено, по словам одного из первых советских исследователей неопозитивистского понимания науки, B. C. Швырёва, «как некоторая реальность, определяющая условия истинности атомарных предложений» [7, с. 454]; причём если у Л. Витгенштейна необходимость такого введения «диктуется необходимостью определенной семантической интерпретации атомарно-экстенсиональной модели» [7, с. 454], то Б. Рассел связывал «атомарные предложения с представлением фактов чувственного восприятия» [7, с. 454], что «находит впоследствии свое развитие в интерпретации атомарных предложений как «предложений наблюдения» у логических позитивистов» [7, с. 454]. Иначе говоря, ««логическим атомам», безразличным друг к другу «логическим единичкам» в атомарно-экстенциональной модели, элементарным, или атомарным, высказываниям соответствуют такие же безразличные друг к другу «атомарные атомы»», т. е. как раз единичные атомарные факты [8, с. 78].
Достаточно известна критика И. Лакатосом в «Фальсификации и методологии научно-исследовательских программ» (1970 г.) как классических джастификационистов, которые «полагают, будто научное знание состоит из доказательно обоснованных высказываний» [9, с. 276] — причём в отношении полного обоснования теорий зафиксированными органами чувств эмпирическими данными он однозначно утверждает, что сама идея «попытаться доказывать предложения, ссылаясь на показания чувств, все равно, что доказывать свою правоту, «стуча кулаком по столу»» [9, с. 283–284] –, так и наивных фальсификационистов, которые «выдвигали на первый план «опровержения»» [9, с. 308]. И более того, И. Лакатос указывает, что «прогресс науки тормозится джастификационизмом и наивным фальсификационизмом» [9, с. 332].
Эти слова И. Лакатоса находились в общем русле начавшейся в 60–70-е гг. критики постпозитивизмом «логического эмпиризма». Однако в контексте нашей статьи важно то, что многие постпозитивистские идеи — в т. ч. и понимание «научного факта» не как некоей зафиксированной в процессе наблюдения или эксперимента очевидности, а как результата социального конструирования на основе того или иного стиля мышления ученых, исходящего из определённых теоретических предпосылок — содержались уже в монографии «Возникновение и развитие научного факта» (1935 г.) Людвига Флека (1896–1961). Особенно отметим то обстоятельство, что он был не только философом науки, одним из основоположников современной социологии науки и социальной эпистемологии, но и врачом, микробиологом и бактериологом, и поэтому свои идеи о принципиальном влиянии коллективного характера научного поиска и на само содержание теорий, и на то, что фиксировать в качестве «научного факта», он иллюстрировал на обширном естественнонаучном материале (в то время как и сегодня представление о теоретической нагруженности эмпирического материала нередко воспринимается как относящееся исключительно к гуманитарным дисциплинам). Для нашей статьи важна критика Л. Флеком того, что он называет распространенным — даже среди учёных, ретроспективно оценивающих свои открытия — мифом, или даже «наивной байкой» о эксперименте и наблюдении: «человек хочет что-либо узнать — он наблюдает или ставит эксперименты, и дело сделано» [10, с. 107], что он иронично сравнивает с формулой Цезаря «пришёл, увидел, победил», отмечая, что учёные «иногда признают, что первое наблюдение было не совсем точным, но зато уж второе или третье «соответствовали фактам»» [10, с. 107]. Эту, казалось бы, очевидную модель научного поиска он считает соответствующей реальности лишь в «некоторых, довольно ограниченных сферах научного знания, например, в современной механике, оперирующей фактами обыденного опыта, давно и почти всем известными» [10, с. 107], но в сложных абстрактных областях знания она перестаёт быть адекватной: «в новейших, далеко ушедших от обыденного опыта и все еще неясных сферах науки, где еще нужно научиться наблюдать и ставить вопросы, дело обстоит иначе» [10, с. 107], причём он предполагает, что «так, видимо, происходило вначале во всех областях научного знания» [10, с. 107]. Но зададимся опросом: какую же модель открытия учёным «научных фактов» Л. Флек предлагает взамен критикуемой? В первой главе рассматриваемой работы — «Как возникло современное понятие сифилиса» — он приводит соответствующую естественнонаучную историю, а во второй — «Эпистемологические выводы из представленной истории понятия» — констатирует, что «хотя множество хорошо подтвержденных научных фактов связываются между собой и с донаучными, более или менее смутными, протоиреями (или предидеями), бесспорными историческими звеньями развития, содержательную связь между ними обосновать не так просто» [10, с. 50]. И тот или иной научный факт «шаг за шагом выводится из этой смутной протоидеи, которая сама по себе не является ни истинной, ни ложной» [10, с. 52]. Приводя в качестве примеров возникшие ещё в Греции протоидеи атома или элемента, он указывает: «и здесь мы не можем решить, являются ли они истинными или ложными, вырывая их из контекста времени, в котором они относились к иному мыслительному коллективу и соответствовали иному стилю мышления» [10, с. 52], в результате чего «хотя они не соответствуют современному способу научного мышления, в глазах своих создателей они, несомненно, были истинными» [10, с. 52]. Оценку истинности таких протоидей, исходящую «из абсолютного критерия», он называет неправомерной в той же мере, как и применение «абсолютного критерия приспособляемости» к палеонтологическим животным — «бронтозавр наверняка был приспособлен к окружавшему его миру не хуже, чем ящерица к нынешнему. Вырванные из своей среды, они не могут считаться ни «приспособленными», ни «неприспособленными»» [10, с. 52]. Но вернёмся к вопросу — как же из этих «смутных протоидей» возникают собственно «научные факты»? Например, пишет Л. Флек, «смутная идея изменения крови сифилитика существовала за сотни лет до ее научного обоснования. Она возникала из хаотического смешения различных идей, развивалась в течение многих эпох, обогащалась новым содержанием» [10, с. 50], и «постепенно возник и упрочился догмат сифилитической крови. Сколько исследователей, подобно Готье … уступая давлению общего мнения, приводили совершенно несостоятельные доказательства этой идеи!» [10, с. 50]. В этом контексте он трактует открытие А. Вассерманом серологической реакции — которой посвящает главу третью «О реакции Вассермана и ее открытии» и главу четвёртую «Эпистемологические рассуждения относительно истории открытия реакции Вассермана» — в качестве определенного научного выражения «древней протоидеи, которая принимала участие в формировании понятия сифилиса» [10, с. 50]. Приведём обстоятельную цитату Л. Флека, которую можно назвать итоговой в плане осмысления вышеуказанной реакции, и на её примере — научных открытий в целом: «так становится понятным возникновение и развитие реакции Вассермана. Она выступает как единственно возможный результат пересечения линий мысли: древней идеи крови, новой идеи связывания комплемента, идеи химии, — которые, войдя в обиход ученых, связываются в единый узел. Он-то и становится отправной точкой для новых линий, которые расходятся во все стороны, чтобы где-то опять пересечься одна с другой. Изменяются и старые линии, возникают все новые узлы, а старые смещаются по отношению друг к другу. Вся эта сеть, находящаяся в состоянии постоянной флуктуации, и есть то, что называют реальностью или истиной» [10, с. 102]. И для понимания значения этого для философии науки, и, в частности, для современного понимания научного факта, сошлёмся на слова авторитетного специалиста по гносеологии и методологии науки В. Н. Поруса из предисловия к российскому издания рассматриваемой работы Л. Флека. Анализируя понимание последним истории науки как способа «прояснить то, что скрыто от взгляда методолога-нормативиста, верующего в незыблемость научных фактов и логических магистралей, ведущих от них к теориям» [11, с. 13], В. Н. Порус в самом названии книги Л. Флека видит полемику с «одной из «догм эмпиризма», по выражению У. Куайна» [11, с. 13]. Демонстрацию Л. Флеком на примере рассматриваемой нами серодиагностической реакции того обстоятельства, что «факт науки не есть «открываемое», раз и навсегда данное, бесспорное основание научных выводов» [11, с. 13], В. Н. Поруса обобщает следующим образом: «открытие Августом фон Вассерманом и его сотрудниками серодиагностической реакции на сифилис быстро стало общепризнанным фактом науки, хотя исходные теоретические предпосылки его работы были, как выяснилось впоследствии, ложными, а эксперименты — недостоверными» [11, с. 13], что случилось «прежде всего, потому, что она соответствовала тому, что «должно было быть», согласно господствовавшему в начале века стилю мышления в бактериологии и иммунологии, в котором важное место занимала диагностическая методология Ж. Борде и О. Жангу, позволявшая использовать явление гемолиза для определения природы инфекции» [11, с. 13]. Причём даже последовавшее впоследствии обнаружение недостатков «теоретического обоснования и практического применения» [11, с. 13] этой реакции «не только не уменьшили ее значения, но, напротив, поставили ее в ряд фундаментальнейших научных достижений, сама проблемность которых оказывалась сильнейшим стимулятором революционных преобразований в науке» [11, с. 13].
Рассматривая взаимосвязь теоретического и эмпирического уровней, Л. Флек пишет: «каждая достаточно содержательная теория проходит в своем развитии классическую стадию, когда она замечает только те факты, которые ей в точности соответствуют, и затем стадию осложнений, когда на первый план выходят исключения. Это хорошо понимал великий теоретик Пауль Эрлих» [10, с. 55]. Количество исключений может расти вплоть до превышения числа «нормальных случаев» («именно такое отношение имеет место между классической химией и химией коллоидов» [10, с. 55], т. к. «коллоидные реакции шире распространены в природе, чем классические химические реакции; тем не менее, коллоидные реакции гораздо дольше ожидали своего научного открытия» [10, с. 55–56]); либо же такие «исключения», которые, используя терминологию Т.Куна, можно назвать «аномальными фактами», могут вообще долгое время не замечаться. «Поразительным примером» этого он называет «наблюдения, проделанные в 1908 г. Бьерумом и Хантчем … которые, не согласуясь с классической теорией диссоциации электролитов, ждали около десятка лет, пока другие исследователи не провели такие же наблюдения. … нe замечался простой факт» [10, с. 56]. Так же он конкретизирует эту мысли на примере многоэтапной критики классической концепции инфекционных заболеваний, которая «приписывала каждой инфекционной болезни маленьких живых «возбудителей» и не замечала, и не могла заметить, что те же самые «возбудители» обнаруживались и у здоровых людей, до тех пор пока не было открыто явление бациллоносителей» [10, с. 56]. При этом причина такого избирательного игнорирования находится именно в изначальных теоретических предпосылках: в «такие времена, когда люди безумно хотят знать «причины» чего бы то ни было, никто не обратил бы достаточного внимания и не предпринял бы энергичных усилий для этого (т. е. для обнаружения упомянутых «возбудителей» у здоровых людей — М. П.) именно потому, что отсутствовала бы необходимая связь этих микроорганизмов с заболеванием» [10, с. 57]. Вторым «ударом» по классической теории инфицирования Л. Флек называет открытие изменчивости микроорганизмов — «во времена Коха, в период, когда теория специфичности была повсеместно распространена, нельзя было признать никакой изменчивости, пока позднее не умножилось число наблюдений этого явления» [10, с. 56], а третьим — обнаружение «вирусов, способных проходить сквозь фильтры. Было показано, что классическое заражение, так называемая инвазия возбудителя, как раз является исключением в общем механизме инфицирования» [10, с. 56].
Кроме этой традиции не замечать «исключения», называемой Л. Флеком консервативной, он указывает на другую, приводя в пример «движение Меркурия по отношению к законам «небесной механики» Ньютона» [10, с. 57] — «хотя специалисты знали об этом исключении, его в общем замалчивали, поскольку оно не согласовывалось с господствующими воззрениями» [10, с. 57], а признали его лишь тогда, когда «это оказалось полезным для теории относительности» [10, с. 57].
Обобщая свои рассуждения касательно природы научных фактов, Л. Флек констатирует, что «открытие неразрывно связано с так называемыми ошибками: чтобы познать какую-то связь, надо пренебречь некоторыми другими связями, допустить некоторые противоречия или не заметить их» [10, с. 57], приводя аналогию познавательной деятельности с ходьбой: «чтобы выполнить какое-то движение одной конечностью, нужно приостановить опорную или миостатическую систему» [10, с. 57]. Поэтому его итоговое определение фиксирует научный факт как «понятийную структуру (Begriffsrelation), соответствующую стилю мышления, которую можно изучать с исторической, индивидуально- и коллективно-психологической точек зрения, но которую нельзя полностью реконструировать на основании только такого подхода» [10, с. 106].
Рассмотрение «коллективно-психологических точек зрения» приводит Л. Флека к таким понятиям, как «стиль мышления» и «мыслительный коллектив», которые можно сопоставить с «парадигмой» и «научным сообществом» Т. Куна — в т. ч. и в плане их неразрывной взаимосвязи. (Не случайно Т. Кун писал в предисловии к «Структуре научных революций»: «мне удалось натолкнуться на почти неизвестную монографию Л. Флека «Возникновение и развитие научного факта» … которая предвосхитила многие мои собственные идеи» [12, с. 15], а также «заставила … осознать, что эти идеи, возможно, следует рассматривать в рамках социологии научного сообщества» [12, с. 15], и более того, «я обязан им (работам Л. Флека и Ф. X. Саттона — М. П.) очень многим, хотя сейчас нередко уже не могу полностью осознать их влияние» [12, с. 15]). Как описывает эту связь сам Л. Флек, «стиль мышления — это не только различия в смысловых нюансах понятий или определенный способ их взаимосвязи» [10, с. 88], но и «определенные границы мышления; это общая готовность интеллекта видеть и действовать так, а не иначе. Зависимость научного факта от стиля мышления неоспорима» [10, с. 88–89], например, «в лекции Цитрона, которая еще около двух десятилетий назад могла считаться изложением высших достижений науки, видна зависимость этой науки от мыслительного коллектива, на нем явственно лежит печать социально детерминированного мышления» [10, с. 89]. Это даёт основания основание согласиться с В. Н. Порусом в том, что главная идея Флека заключается в следующем: «продуктивная эпистемология не может развиваться в отрыве от социального и социально-психологического аспектов научного познания» [11, с. 17], поэтому «эпистемологические понятия должны анализироваться и разрабатываться в «многомерном пространстве», образуемом совокупностью когнитивных и социальных измерений науки» [11, с. 17–18]. Причём в рамках такого анализа «долж¬ны приобрести новое содержание традиционные эпистемологические понятия (факт, теория, метод, истина, доказательство и др.)» [11, с. 18], которые, согласно мысли В. Н. Поруса, должны оказаться в одном ряду с такими понятиями, как «стиль мышления», «мыслительный коллектив», «идеал познания», «консенсус» и другими, имеющими «очевидную социальную и социально-психологическую нагруженность» [11, с. 18]. С этой интерпретацией идей Л. Флека можно безусловно согласиться, равно как и со следующей: «в зависимости от теоретических предпосылок, которых они придерживаются, врачи и биологи видят в одном и том же явлении совершенно разные вещи» [13, с. 416], и более того, «не видят что … (доминирующему у того или иного учёного — М. П.) стилю мышления не соответствует», из чего Л. Флек делает вывод о том, что не существует беспредпосылочного наблюдения каких либо фактов [13, с. 417].
В современной философии науки развиваемая Л. Флеком традиция в отношении понимания связи научных фактов и теории определяется как теоретизм — если противостоящий ей фактуализм «утверждает автономность и индетерминизм фактов по отношению к теориям» [1, с. 272], то теоретизм исходит из «зависимости фактов от теории, поскольку последняя формирует концептуальную основу фактов и задает язык их описания» [1, с. 272], и тогда «факт имеет многомерную (в гносеологическом смысле) структуру» [1, с. 272], включающую следующие составляющие: «объективную (реальные процессы, события….); информационную (информационные посредники, передающие информацию от источника к средству фиксации фактов); практическую детерминацию (обусловленность фактов современными моменту их фиксации возможностями наблюдения, измерения, эксперимента); когнитивную детерминацию (зависимость способа фиксации и интерпретации фактов от системы исходных теоретических и социокультурных установок и т. п.)» [1, с. 272]. Как было показано, Л. Флек особенный акцент делал на исследовании последнего аспекта, и современный уровень его осмысления позволяет уточнить приведённое в начале статьи определение научного факта, согласившись с ограничением этого определения рамками классической научной рациональности. Это ограничение в современной философской литературе выражается, например, в следующих словах: «в последние десятилетия происходит процесс разрушения типа рациональности и теоретичности, сформированных в науке и философии Нового времени» [14, с. 1114], в т. ч. переосмысляется онтологическая и гносеологическая природа научных фактов. И если «в контексте классической рациональности — элемент эмпирического знания, который формируется с помощью ряда сложных познаваетельных операций. Цель такой деятельности — исключить из исходных данных реального наблюдения и эксперимента субъективные моменты — ошибки наблюдателей, помехи, искажения приборов. Для этого данные наблюдения (… протокольные предложения в терминологии логического позитивизма) подвергаются сравнению, проверке, рациональной обработке для выявления устойчивого, инвариантного содержания» [14, с. 1114], и в результате «полученное эмпирическое знание … оценивается как объективное и достоверное» [14, с. 1114], то «в современном гуманитарном … познании проблема фиксации (научных фактов — М. П.) в историко-культурной реконструкции разрешается в пользу переосмысления традиционных подходов» [14, с. 1114], а в современном «естествознании данные тенденции детерминируются синергетикой» [14, с. 1114]. В итоге этого сам научный факт определяется как «понятие, имеющее выраженную субъект-объектную природу, фиксирующее реальное событие или результат деятельности (онтологический аспект) и употребляющееся для характеристики особого типа эмпирического знания, которое, с одной стороны, реализует исходные эмпирические обобщения, являясь непосредственным базисом теории или гипотезы (в отдельных случаях и самой теории), а с другой — несет в своем содержании следы семантического воздействия последних (логико-гносеологический аспект)» [14, с. 1114]. «Научная теория в саморазвертывании генерирует возможность возникновения новых (так понимаемых научных фактов — М. П.)» [14, с. 1114], т. е. речь идёт о диалектическом понимании взаимосвязи научной теории и фактов, о которое, как было показано, развивал Л. Флек.
Соответственно, в качестве контраргумента против приведённого в начале статьи подхода (обосновывающего ненаучность философии тезисом об отсутствии у неё эмпирической базы и «научных фактов»), представляется обоснованным указание на осознанную философией науки в ХХ в. проблематичность связи теории и эмпирии. И в частности, примером этого является «теоретическая нагруженность» наблюдения и эксперимента (и программа проведения, и интерпретация результатов которого в определённой степени зависят от изначальной теоретической ориентации исследователя), и, следовательно, самих научных фактов. При таком походе можно говорить о существовании «философских фактов», под которыми в литературе понимается «исходное, элементарное, мировоззренческое обобщение, выступающее в качестве эмпирического уровня философского знания» [1, с. 272], и в качестве которых могут выступать и положения частных наук. Признавая наличие их отличий от фактов конкретных наук (например, философские «опираются на гетерогенный источник, представляющий различные сферы действительности — физический мир, живую природу, общество, психический и духовный мир и т. д». [1, с. 272]), тем не менее можно признать их фактами философской науки. Всё это не позволяет однозначно противопоставлять естествознание как «полностью обоснованное фактами знание» философии как знанию «не опирающемся на факты, неверифицируемому, нефальсифицируемому и потому ненаучному» (что рассмотрено нами и в ряде других статей — [15, 16]).
Литература:
1. Джинджолия, Б. И. Факт / Б. И. Джинджолия // Общие проблемы философии науки: Словарь для аспирантов и соискателей / сост. и общ. ред. Н. В. Бряник. — Екатеринбург: Изд–во Урал, ун–та, 2007. — С. 272–273.
2. Никифоров, Л. А. Философия как личный опыт / А. Л. Никифоров // Заблуждающийся разум?: Многообразие вненаучного знания. — М.: Политиздат, 1990. — С. 296–326.
3. Пивоваров, Д. В. Верификация / Д. В. Пивоваров // Общие проблемы философии науки: Словарь для аспирантов и соискателей / сост. и общ. ред. Н. В. Бряник. — Екатеринбург: Изд–во Урал, ун–та, 2007. — С. 16–17.
4. Цит. по: Марков, Б. В. Мораль и сознание / Б. В. Марков // Хабермас. Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие. — СПб.: Наука, 2001. — С. 287–377.
5. Порус, В. Н. Джастификационизм / В. Н. Порус // Новая философская энциклопедия: В 4 т. Т. 1. — М.: Мысль, 2010. — С. 637.
6. Дугин, А. Г. Эволюция парадигмальных оснований науки / А. Г. Дугин. — М.: Арктогея–Центр. — 2002. — 418 с.
7. Швырёв B. C. Логический атомизм / B. C. Швырёв // Энциклопедия эпистемологии и философии науки. — Составление и общая редакция И. Т. Касавин. — М.: «Канон+» РООИ «Реабилитация», 2009. — С. 454.
8. Швырёв B. C. Атомарный факт / B. C. Швырёв // Энциклопедия эпистемологии и философии науки. — Составление и общая редакция И. Т. Касавин. — М.: «Канон+» РООИ «Реабилитация», 2009. — С. 78.
9. Лакатос, И. Фальсификация и методология научно–исследовательских программ / И. Лакатос // Кун Т. Структура научных революций. — М.: ООО «Издательство ACT», 2003. — С. 273–453.
10. Флек, Л. Возникновение и развитие научного факта / Л. Флек // Возникновение и развитие научного факта: введение в теорию стиля мышления и мыслительного коллектива. — М.: Идея-Пресс, Дом интеллектуальной книги, 1999. — С. 25–164.
11. Порус, В. Н. На пути к сравнительной эпистемологии / В. Н. Порус. // Л. Флек Возникновение и развитие научного факта: введение в теорию стиля мышления и мыслительного коллектива. — М.: Идея-Пресс, Дом интеллектуальной книги, 1999. — С. 7–18.
12. Кун Т. Структура научных революций / Т. Кун // Кун Т. Структура научных революций. — М.: ООО «Издательство ACT», 2003. — С. 9–268.
13. Философия социальных и гуманитарных наук. Учебное пособие для вузов / Под общ. ред. С. А. Лебедева. М.: Академический Проект, 2006. — 912 с.
14. Медведева, И. А. Факт / И. А. Медведева // Всемирная энциклопедия: Философия /Главн. науч. ред. и сост. А. А. Грицанов — М.: АСТ, Мн.: Харвест, Современный литератор, 2001. — С. 1114.
15. Макухин П. Г. К вопросу научного статуса философии: проблема верифицируемости и фальсифицируемости философского знания // The modern science and scholar. The collection of scientific articles on materials of International scientific practical conference (May 15, 2014, Almaty City). — Алматы: Scientific Information Centre, 2014. — С. 67–74.
16. Макухин, П. Г. Дискуссии об истинности философского знания в свете особенностей неклассического образа науки / П. Г. Макухин // Россия и мировые тенденции развития: материалы Всерос. Науч.-практ. конф. (Омск, 29 –30 апреля 2013 г.). — Омск: Изд-во ОмГТУ, 2013 — С. 73–80.
