В статье рассматривается интертекстуальная организация жанра античной эпиграммы с позиций лингвистики, в частности, анализируется интертекстуальный мотив врача.
Ключевые слова: античная эпиграмма, интертекстуальность, архитекстуальность, мотив.
Теория интертекстуальности уже длительное время вызывает большой интерес в научных кругах. В лингвистических исследованиях этого явления внимание исследователей направлено на определение средств его вербализации, причем, как правило, на материале современных литературных произведений ([1; 2; 4] и др.). Однако, если в рамках данной теории каждый текст определяется как интертекст (Р. Барт), то это явление должно было иметь место еще в древних текстах, которые в современных исследованиях анализируются, в основном, только в качестве зоны «донора» интертекстов, а не зоны их «реципиента».
Наше исследование посвящено определению структуры интертекстуальности в рамках жанра античной эпиграммы, которая обычно определяется как зона «донора» европейской эпиграммы. Очевидно, что более чем тысячелетнее развитие античной эпиграммы и огромное количество древних эпиграмматических текстов, безусловно, должно было способствовать возникновению сложной интертекстуальный организации этого жанра, которая исследовалась преимущественно западными учеными: выяснялись интертекстуальные связи между греческими и римскими эпиграммами (N. Holzberg [11]), искусство вариации в эллинистической эпиграмме (S. L. Taran [15], W. Ludwig [12]), гомеровские аллюзии в греческих эпиграммах (E. Sistakou [14], A. Sens [13]). Однако комплексного исследования интертекстуальности в рамках жанра античной эпиграммы до сих пор нет, хотя именно такой ракурс анализа открывает значительные перспективы для раскрытия жанротворческого потенциала интертекстуальности.
Цель нашего исследования — реконструкция интертекстуальной организации античной эпиграммы. Материалом исследования является Палатинская антология — сборник древнегреческих эпиграмм, окончательно скомпонованный византийцами, а также 15 книг выдающегося эпиграмматиста античности — римского поэта Марциала.
Исследуя понятие текста и устанавливая связи между его разновидностями, Т. Е. Литвиненко подает прототипную категорию текста, разработанную ею на основе идей А. С. Кубряковой [2]. К ядерной зоне Т. Е. Литвиненко относит тексты, имеющие обязательный набор определенных признаков: целостность, (макроуровневая) связность, интертекстуальность, интенциональность, целеустремленность, воспринимаемость, ситуативность, завершенность, малый объем. Помимо этой зоны, нас также интересует область метонимически заданной периферии F, охватывающая образования, структура которых представляет собой совокупность отдельных, самостоятельных текстов, объединенных на основе критериев их содержательной, коммуникативной и функционально-целевой общности. Примерами единиц данной подкатегории могут быть текст Библии, текст средневековой хроники, текст сборника (стихов, рассказов, научных статей) и другие подобные глобальные структуры. Единицы этого сегмента, отмечает Т. Е. Литвиненко, значительно отличаются от других текстов, поскольку сами могут рассматриваться как целое, частями которого выступают периферийные и даже ядерные произведения. Ключевым признаком, отсутствующим в данных текстах, будет собственно языковая связность, которая внутренне организует центральные члены класса, замещаясь в них другим признаком — интертекстуальностью [2, с. 11–13].
Палатинская антология — сборник нескольких тысяч эпиграмм эллинских, римских и византийских поэтов, написанных примерно в течение тысячи лет. В прототипной категории текстов Т. Е. Литвиненко подобный сборник может быть отнесен к области метонимически заданной периферии F, сюда же могут быть отнесены каждая из 15 книг эпиграмм Марциала, а также общий корпус произведений римского эпиграмматиста.
Следовательно, и Палатинская антология, и книги Марциала являются своеобразными макроструктурами, каждая составляющая которых (любая эпиграмма) находится в первую очередь в синтагматических интертекстуальных отношениях со всеми другими составляющими архитекстуальной системы, и в меньшей степени с интертекстами вне ее. При этом каждая отдельно взятая эпиграмма может восприниматься как текст ядерной зоны благодаря наличию в ней всех признаков, выделяемых автором прототипной категории.
Мы определили, что для древнегреческой эпиграммы основным уровнем интертекстуальности является архитекстуальний. В связи с тем, что жанр понимается нами как тип текста, архитекстуальность определяется здесь на основании терминологического аппарата Ж. Женетта [9] и Н. А. Фатеевой [5] как интертекстуальность в рамках определенного жанра, в данном случае — античной эпиграммы.
Монополия именно этого уровня в древнегреческой эпиграмме, на наш взгляд, объясняется тем, что даже в период эллинизма эпиграмма, в отличие от других видов лирики, не была ярко выраженным авторским текстом. Литературные эпиграммы происходят от реальных надписей, имевших прагматическую цель фиксации определенных ритуалов [7; 8]; автор в таких текстах не указывался. Н. А. Чистякова отмечает, что анонимность была заложена в самой природе надписей [5, с. 71]. Кроме того, Палатинская антология была сформирована через много лет после смерти большинства своих авторов, поэтому атрибуция стихотворений в ней в большой мере условна [5, с. 77; 6, с. 15]. Древнегреческие эпиграммы были в первую очередь образцами эпиграмматичного жанра и только потом — произведениями отдельных авторов.
Латинская эпиграмма, сохраняя основные признаки поэтического текста «эпиграмма», определенным образом видоизменяет тематическую и композиционно-структурную организацию жанра под влиянием римской реальности и литературного наследия поэтов-предшественников и современников Марциала, а также на основе собственной авторской концепции поэта. Однако, несмотря на некоторую «инаковость», его эпиграммы остаются в рамках жанра, что подтверждает определяющий статус архитекстуального уровня интертекстуальности в античной эпиграмме.
Древнегреческие образцы жанра имеют преимущественно положительную или нейтральную тональность; негативно маркированные эпиграммы относительно немногочисленны — они представлены, в основном, частью одиннадцатой книги Палатинской антологии и определяются в ней как сатирические. Одной из важных трансформаций эпиграмм Марциала является превалирование в них негативной тональности, а, следовательно, и значительное количественное преобладание сатирических эпиграмм над всеми другими разновидностями жанра. Таким образом, в то время как для эллинского варианта эпиграмм доминантным однозначно является архитекстуальний уровень, то для поэзии Марциала важна не только архитекстуальная, но и гипертекстуальная, то есть пародийная парадигма интертекстуальности.
Архитекстуальность может быть представлена в текстах не только в виде соблюдения определенных композиционных признаков жанра, но и как включение в них определенных аксиологических стереотипов, что может выражаться в варьировании одного и того же мотива в рамках общей для всех авторов его оценки и различных средств ее вербального воплощения. В пределах творчества одного поэта в таких случаях следует говорить о явлении автоинтертекстуальности — интертекстуальности в рамках индивидуальной авторской парадигматики.
Для примера можно рассмотреть три эпиграммы Марциала в аспекте их ономасиологической структуры: Chirurgus fuerat, nunc est uispillo Diaulus:// coepit quo poterat clinicus esse modo «Был костоправом Диавл, а нынче могильщиком стал он: // Начал за теми ходить, сам он кого уходил» (1.30), Nuper erat medicus, nunc est uispillo Diaulus:// quod uispillo facit, fecerat et medicus «Врач был недавно Диавл, а нынче могильщиком стал он. // То, что могильщик теперь делает, делал и врач» (1.47), Oplomachus nunc es, fueras opthalmicus ante. // Fecisti medicus quod facis oplomachus «Ты гладиатором стал, а раньше ты был окулистом. // Как гладиатор теперь делаешь то же, что врач» (8.74). Перевод стихотворений принадлежит Ф. Петровскому [3].
Синтаксическая структура трех эпиграмм сходная, так же как и порядок слов; ритмико-метрическая организация стихотворений является идентичной (элегический дистих). Учитывая их примечательное и неслучайное сходство, эти три эпиграммы могут рассматриваться как автономные номинативные структуры, образованные практически по одинаковым алгоритмам, что является проявлением автоинтертекстуальности в рамках творчества Марциала.
Также имеем здесь архитекстуальный уровень интертекстуальности, воплощающийся в постоянных для древнего эпиграмматичного жанра негативных характеристиках мотива «врач» и применения по отношению к нему сатирической тональности описания. Негативно маркированным этот мотив является также в греческой эпиграмме — а именно в стихотворениях 11.112–126 Палатинской антологии. Но в данном случае отсутствуют эксплицитные вербальные включения из текстов эллинских эпиграмм, интертекстуальность объективизируется в этих стихотворениях в виде негативных аксиологических характеристик мотива. Так, представители этой профессии в античных эпиграммах практически всегда стереотипно ассоциируются со смертью, что можно наблюдать и в рассматриваемых текстах на примере использования в характеристике бывшего врача семантически оппозитивных номинатем (chirurgus, medicus, clinicus и uispillo). Наблюдается даже языковая игра в первой эпиграмме, поскольку номинативная единица clinicus имеет несколько значений — как «врач», так и собственно «могильщик». Употребляемые в эпиграмме 8.74 номинативные единицы оplomachus, opthalmicus имеют греческое происхождение, ассимилируясь в текстах за счет латинизированной флексии us и атрибутивного суффикса -ic-, что также является определенной отсылкой к древнегреческой эпиграмме.
Следовательно, интертекстуальный мотив врача в эпиграммах Марциала 1.30, 1.47, 8.74 может быть реконструирован на нескольких уровнях. Первый из них — автоинтертекстуальний — реализуется в текстах в виде их сходного алгоритма создания как автономных номинативных структур, а именно в почти полной идентичности этих эпиграмм на уровне синтаксиса, семантики, метрики. Второй — гипертекстуальний — проявляется в сатирической тональности эпиграмм. Третий — архитекстуальний — реконструируется в виде общего для всего эпиграмматичного жанра ассоциативного поля мотива «врач», базирующегося на культурных стереотипах античности и вербализирующегося в текстах с помощью семантически оппозитивных номинантем.
Таким образом, сборники античных эпиграмм представляют собой своеобразные интертекстуальные макроструктуры, в которых каждое стихотворение находится в синтагматических отношениях со всеми другими составляющими архитекстуальной системы и, в меньшей степени, с интертекстами вне ее. Кроме того, каждая эпиграмма может рассматриваться как самостоятельное произведение со всеми его вытекающими признаками.
Интертекстуальность проявляется в текстах античных эпиграмм, прежде всего, на архитекстуальном уровне, кроме того, латинская эпиграмма Марциала в значительной степени находится под влиянием гипертекстуального уровня. В рамках творчества отдельных поэтов-эпиграмматистов присутствует также явление автоинтертекстуальности. Помимо вербальных включений, проявлениями интертекстуальности в античной эпиграмме являются общие для всего жанра мотивы и их стереотипные аксиологические характеристики.
Литература:
1. Воскресенская, Е. Г. Интертекстуальные включения в произведениях И. Во: автореф. дис. … докт. филол. наук: 10.02.04 / Елена Геннадьевна Воскресенская. — Барнаул, 2004. -
2. Литвиненко, Т. Е. Интертекст и его лингвистические основы (на материале латиноамериканских художественных текстов): автореф. дис. … докт. филол. наук: 10.02.05; 10.02.19 / Татьяна Евгеньевна Литвиненко. — Иркутск, 2008. — 30 с.
3. Марциал, М. В. Эпиграммы / Марк Валерий Марциал // Пер. Ф. Петровского. — М.: Художественная литература, 1968. — 487 с.
4. Рижкова, В. В. Реалізація категорії інтертекстуальності в американському художньому тексті XIX — XX століть: автореф. дис... канд. філол. наук: 10.02.04 / Вікторія Василівна Рижкова; Харк. нац. ун-т ім. В. Н. Каразіна. — Х., 2004. — 20 с.
5. Фатеева, Н.Α. Контрапункт интертекстуальности, или интертекст в мире текстов / Наталия Александровна Фатеева. — М.: Агар, 2000. — 280 с.
6. Чистякова, Н. А. Греческая эпиграмма VIII-III вв. до н. э. / Наталья Александровна Чистякова. — М.: Изд-во Ленинградского ун-та, 1983. — 216 с.
7. Эпиграммы греческой Антологии. // Под ред. и с комментариями М. Гаспарова и Ю. Шульца. — М.: ТЕРРА, 1997. — 728 с.: ил.
8. Day, J. W. Interactive Offerings: Early Greek Dedicatory Epigrams and Ritual / J. W. Day // Harvard Studies in Classical Philology, Vol. 96. — Harvard: Department of the Classics, Harvard University, 1994. — Р. 37–74.
9. Day, J. W. Rituals in Stone: Early Greek Grave Epigrams and Monuments / J. W. Day // The Journal of Hellenic Studies, Vol. 109. — The Society for the Promotion of Hellenic Studies, 1989. — Р. 16–28.
10. Genette, G. Palimpsesty. Literatura drugiego stopnia // Teoria і metodologia badań literackich. — Warszawa: Universytet Warszawski, 1999. — S. 107–154.
11. Holzberg, N. Martial und das antike Epigramm / Niklas Holzberg. — Darmstadt: Wissenschaftliche Buchgesellschaft, 2002. — 206 p.
12. Ludwig, W. Die Kunst der Variation im hellenistischen Liebesepigramm / W. Ludwig // L’épigramme grecque, Vandœuvres-Genève (Entretiens sur l’antiquité classique 14), 1968. — p. 291–335.
13. Sens, A. One Things Leads (Back) to Another: Allusion and the Invention of Tradition in Hellenistic Epigrams / A. Sens // Brill's Companion to Hellenistic Epigram. — Leiden: Brill, 2007. — Р. 373–391.
14. Sistakou, E. Glossing Homer: Homeric Exegesis in Early Third Century Epigram / E. Sistakou // Brill's Companion to Hellenistic Epigram. — Leiden: Brill, 2007. — Р. 391–409.
15. Taran, S. L. The Art of Variation in the Hellinistic Epigram / Sonya Lida Taran. — New York: The Trustees of Columbia University, 1979. — 187 p.
