Российская интеллигенция в условиях НЭПа

На протяжении всего двадцатого столетия не прекращаются споры о русской интеллигенции, ее сущности, а также роли и месте в истории России. Оценка данного явления во многом парадоксальна. О значении осознания проблем интеллигенции говорили философы разных поколений. «...Мы имеем здесь дело с одной из роковых тем, в которых ключ к пониманию России и ее будущего», – писал Г.П. Федотов в 1926 г[1]. Четыре десятилетия спустя философ – диссидент В.Ф. Кормер вторил ему: «Проблема интеллигенции – ключевая в русской истории. ...Она явно держит в своих руках судьбы России».  Современный исследователь А.С. Ахиезер пишет: «Без осмысления места и роли этой группы нельзя понять историю России»[2].

В условиях формирования новой российской государствен­ности объективно возрастает необходимость разработки отве­чающей национально-государственным интересам политики по отношению к интеллигенции, которая интеллектуально и иде­ологически прокладывает путь к обновлению общества, сохра­няет культурно-историческую преемственность поколений, ориентируясь на отечественный и мировой опыт. Поэтому вопрос об интеллигенции, ее участии в обновлении российского об­щества и новом государственном строительстве приобретает особую актуальность.

В первые годы после революции интеллигенция в России делилась на две категории: старую и новую. Старая интеллигенция, сложившаяся до революции, поначалу численно преобладала и составляла основную часть квалифицированных кадров.

Расслоение старой интеллигенции шло не столько по идейным, сколько по социальным признакам: она распалась на «бывших» и «спецов». В категорию «бывших» попали люди профессий, потерявших актуальность или связанных с особо быстрой сменой кадров, представители особо подозрительных для власти слоев или просто те, кто особенно был выбит из колеи. «Спецы» продолжали активно работать по своей профессии. Они были нужны власти уже потому, что их некем было заменить. Однако они чувствовали, что их относительное благополучие может оказаться временным: власть их терпит до тех пор, пока они не подготовят себе на смену новую, советскую интеллигенцию. Относительно изолированное положение старой интеллигенции в 20-е гг. давало ей возможность самовоспроизводиться: их дети обычно воспитывались в их же традициях.

Новая, советская, интеллигенция, для которой советская власть была «своей», поначалу была численно невелика. Ее ядро составили интеллигенты-коммунисты. После революции ее рост шел за счет двух источников. Во-первых, поначалу она пополнялась за счет части интеллигентов, сформировавшихся до революции, обычно и раньше левых взглядов. Во-вторых, новая интеллигенция быстро стала расширяться за счет молодежи, этот источник пополнения оказался с 20-х гг. основным. Наиболее перспективной ее частью стали «выдвиженцы» из числа рабочих и крестьян.

Формирование политики и советской власти по отношению к российской интеллигенции было су­щественным элементом в осуществлении планов социалис­тического строительства. Сущность этой политики определяли многие факторы. Среди них можно выделить такие, которые имели наибольшее значение: концептуальные представления российских коммунистов, главным образом их идеологов, выс­шего руководства страны, о российской интеллигенции, ее по­ложении в обществе и роли в общественных преобразованиях, а также реальные возможности, находящиеся в распоряжении советской власти для реализации ее программных установок. Большое влияние на осуществление политического курса ока­зывали: внутрипартийная борьба между центристами, сторон­никами «жесткой» линии и приверженцами «мягкой», «куль­турной», политики по отношению к интеллигенции; отноше­ние последней к большевикам и советской власти; реальные возможности отстаивания российской интеллигенцией своих интересов и своей системы мировоззренческих ценностей в условиях диктатуры большевистской партии[3].

Руководствуясь политической целесообразностью удержа­ния власти, РСДРП(б) приступила на начальном этапе к реализации программы по принуждению интеллигенции отказаться от отстаивания своих корпоративных и общенациональных интересов:

– российская интеллигенция лишалась права публично вы­ражать и отстаивать свои взгляды (закрытие печатных из­даний и общественных организаций);

– большевистское партийное руководство и печать исполь­зовали запугивание, моральный террор по отношению к интеллигенции, что на бытовом уровне, в условиях без­наказанности со стороны властей, находило выражение в еще более жестоких формах доведения до самоубийства;

– уничижительной критике подвергались мировоззренческие ценности интеллигенции, особенно те, которые угрожали политической гегемонии большевиков или составляли идей­ную конкуренцию коммунистической идеологии;

– широкое распространение получили такие превентивно-воспитательные меры, как лишение продовольственных карточек, выселение из квартир, аресты, принудительная трудовая повинность.

В руководстве партии выявилось различие во взглядах на приоритеты политики по отношению к интеллигенции:

1. Первое крыло было представлено культурно-интеллектуальной элитой партии (М. Горький, А.В. Луначарский, Л.Д. Троцкий, Н.А. Семашко, Г.М. Кржижановский, К.Б. Радек, А.К. Воронский). Эти деятели наиболее объективно оценивали особенности менталитета российской интеллигенции, последовательно выступали за проведение «мягкого курса», «культурной» политики по отношению к интеллигенции, отказ от жестких, военно-коммунистических и военно-террористических методов воздействия на интеллигенцию с целью побуждения ее к более тесному сотрудничеству с советской властью. У этой группы политических деятелей сложились наиболее конструктивные отношения с наиболее авторитетными представителями интеллигенции, ставшими на путь сотрудничества с советской властью.

2. Коммунистическим либералам противостояли «жесткие» коммунисты (Е.А. Преображенский, М.П. Томский, Н.Л. Мещеряков, Г.Е. Зиновьев, И.С. Уншлихт, А.Г. Шляпников), которые по-прежнему рассматривали интеллигенцию через призму классовой нетерпимости и настаивали на продолжении военно-коммунистических методов воздействия на интеллигенцию, что, по их мнению, не только в большей степени соответствовало духу коммунистической доктрины, но и было более эффективным с точки зрения принуждения интеллигенции к более производительной ее работе на советскую власть. Социальную базу этого течения составляли: представители так называемого низового партийного аппарата на местах, ортодоксально настроенные коммунисты, выдвиженцы, малообразованные рабоче-крестьянские массы, видевшие в интеллигенции своих классовых врагов.

3. Третье крыло составляли прагматики-центристы, которые в интересах удержания власти корректировали основополагающие принципы коммунистической доктрины, осуществляли политическое маневрирование, шли на компромиссы (В.И. Ленин, Н.И. Бухарин, А.И. Рыков, В.М. Молотов, И.В. Сталин, Ф.Э. Дзержинский).  В конечном счете, именно позиция центристов была определяющей в процессе выработки политики по отношению к интеллигенции, и от того, насколько убедительными представляются «центру» аргументы «мягких» или «жестких» коммунистов, зависело принятие решений на уровне политбюро, пленумов и съездов. 

«Культурная» политика на протяжении первой половины 1920-х гг. все более смягчалась и достигла своего апогея после реализации «Практических предложений по вопросу о создании нормальных условий работы специалистов в промышленности, сельском хозяйстве, на транспорте и в других отраслях хозяйственной и государственной работы», утвержденных политбюро 13 августа 1925 г., на основании которых появилось постановление ЦК РКП(б) «О специалистах» от 18 сентября, определившее политическую перспективу во взаимоотношениях власти и основной массы интеллигенции.

Сведения о численном составе интеллигенции многообразны. Для примера можно привести статистические отчеты профессионального союза работников искусств (РАБИС). Принимая во внимание, что не все творческие деятели входили в союзы, мы можем получить некоторые обобщающие цифры по Среднему Поволжью. Причем наиболее полные сведения имеются по 1927 г.

Сводная таблица членов РАБИС по Пензенской, Саратовской и Самарской губерниям за 2007 г[4].

Необходимо также отметить тяжелое материальное положение интеллигенции в условиях НЭПа. Практически отсутствовала возможность заработать художественным творчеством. Даже некоторая коммерциализация не давала ощутимых результатов. Так, в условиях хозяйствования на основе хозрасчета, рентабельности и т.д. бедственное положение театров и театральной общественности продолжало усиливаться, здания и помещения приходили в негодность, реквизит не обновлялся, заработная плата деятелей театра не увеличивалась. В подтверждение этому данные из протокола заседания правления Пензенского ГубРАБИСа от 24 февраля 1926 г.: «На Летний сезон для заведования зрелищами был рекомендован гр. Кель, который сразу повел неправильную хозяйственную линию, выразившуюся в том, что платил вознаграждение за труд работников не в определенной цифре, а процентами, поставив этим самым всех работников на положение как бы соучастников (пайщиков) всего хозяйства в целом. Правление Губрабиса потребовало удаления гр. Келя с хозяйственной должности, но отзыв был сделан крайне поздно, тогда, когда одно из лучших учреждений в РСФСР было уже вконец дезорганизовано и насчитывался большой дефицит (Летнему сезону вначале была выдана субсидия в 3000 руб.)»[5].

Тяжелое положение наблюдалось и в Самарской губернии. Ради привлечения хоть какой-то прибыли театры шли на сдачу помещений в аренду в ущерб своей основной деятельности. Так, по сообщениям Самарского ГубРАБИСа от 12 апреля 1926 г.: «…намечается срыв планомерной организации зрелищных мероприятий на предстоящий сезон. В г. Мелекессе единственное театральное помещение передано Союзу Текстильщиков под клуб. В г. Бугуруслане театральное помещение занято межсоюзным клубом, демонстрирующим кинокартины с коммерческой целью. Имеющееся в Балакове театральное помещение предполагалось сдавать в аренду коллективу артистов без какой бы то ни было гарантии»[6].

Материальное положение художественной интеллигенции усугублялось и безработицей. Так, на ноябрь 1927 г. в Пензе безработных членов союза РАБИС насчитывалось 69 чел., в Самаре – 260 чел., в Ульяновске – 70 чел[7].

По мнению историка Е.А. Токаревой, «условия, в которых приходится работать таковы, что если они не будут изменены срочно и твердо, лучше театр просто закрыть. Если любой член данного театра от первого его артиста до последнего сторожа не имеет дополнительного приработка, если кто-нибудь из них прервет на одну-две недели свой труд, он со всей семьей обречен на тяжкую нужду во всех ее видах, вплоть до голодной смерти»[8].

Несмотря на все вышеперечисленное, нельзя не отрицать некоторых успехов в осуществлении «мягкими» коммунистами культурной политики по отношению к интеллигенции в первой половине 1920-х гг. К сожалению, эта линия просуществовала недолго. Во второй половине 1920-х гг. политика власти по отношению к интеллигенции стала все более ожесточаться, и была окончательно сломлена в конце 1920-х гг.

Литература

1. Федотов Г.П. Народ и власть. М., 1993. С. 24.

2. Ахиезер А.С. Россия: критика исторического опыта. Новосибирск, 1997. С. 11.

3. Квакин И.Е. Власть и интеллигенция: исторический опыт формирования государственной политики в октября 1917 – 1925 г. Волгоград, 2006. С. 355.

4. Подсчитано автором по: Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ) Ф.р. – 5508. Оп.1. – Д. 900. – Л. 131-133, 138, 143, 144, 237.

5. ГАРФ Ф.р. – 5508. Оп.1. – Д. 339. – Л. 77.

6. ГАРФ Ф.р. – 5508. Оп.1. – Д. 889. – Л. 60.

7. ГАРФ Ф.р. – 5508. Оп.1. – Д. 889. – Л. 106, 124, 143.

8. Токарева Е.А. Театральная интеллигенция России в 1917-1926 годах: Автореф. дис. … канд. ист. наук. – М., 1994. С. 25.