Ключевые слова: Е. И. Замятин, «Ловец человеков», женщины, образ, семья, традиции, Англия.
В рассказе «Ловец человеков», написанном писателем по возвращению в Советскую Россию, была затронута жизнь Лондона с его особенностями, внутренними противоречиями, борьбой за идеалы. Сюжет рассказа повествует о семейных ценностях одной конкретной ячейки общества, судьба которой идет параллельно воздушному налету цеппелинов — она также подвергается вмешательству извне, и моральные ценности оказываются под угрозой разрушения. В центре каждой английской семьи — взаимоотношения между мужчиной (главой семьи) и женщиной (раболепно-покорной союзницы). Эти отношения каждый раз подвергаются различным колебаниям (новая любовь, соседи, интриги). Основной задачей женщины в этих отношениях является выбор — сохранение монотонного домашнего очага или разрушение семьи из-за страстных желаний.
Женские образы в рассказе представлены следующими персонажами: миссис Лори, миссис Фиц-Джеральд, леди-Яблоко, слушательницы органиста в церкви, все они, несмотря на индивидуальные различия, образуют некую единую семантическую группу. Они наделены особым природным и чувственным миропониманием, механистичность общества не способна вторгнуться в их естественную чувственность и поэтому не способна искоренить их материнское начало.
Главным женским персонажем рассказа является Лори Краггс, которая колеблется между мистером Краггсом (олицетворявшим стабильность существования, незыблемость и непоколебимость) и органистом Бэйли (эмоциональная «отдушина», родная душа и чувственность). В душе героини назревает конфликт между сознательным и бессознательным: хранительница домашнего очага, благодарная жена своего мужа, которая честно борется с навязчивыми ухаживаниями Бэйли и женщина, нуждающаяся в любви, которая попадает в сети необузданной эротической музыкальности органиста. Сцена игры органиста Бэйли не случайно показывается через сознание (точнее, подсознание) героини, глубоко прячущей свои эмоциональные переживания: «Узкие ущелья в мир — окна. На цветных стеклах — олени, щиты, черепа, драконы. Внизу стекла — зеленые, вверху — оранжевые. От зеленого — по полу полз мягкий дремучий мох. Глохли шаги, все тише, как на дне, — тихо, и бог знает где — весь мир, краб, щека, распоротый шов в чулке, одноглазая Фиц-Джеральд, ложечки в футлярах, тридцать два года… Вверху, на хорах, начал играть органист Бэйли. Потихоньку, лукаво над зеленым мхом росло, росло оранжевое солнце. И вот — буйно вверх, прямо над головою, и дышать — только ртом, как в тропиках. Неудержимо переплетающиеся травы, судорожно вставшие к солнцу мохнатые стволы. Черно-оранжевые ветви басов, с нежной грубостью, все глубже внутрь — и нет спасения: женщины раскрывались, как раковины, бросало бога в жар от их молитв. И может быть, только одна миссис Лори Краггс — одна сидела великолепно-мраморная, как всегда» [1, с. 338]. «Прорвал плотины поток цилиндров, белых с громадными полями шляп, нетерпеливо раскрытых губ. Неистовым от весны стадом неслись слоно-автобусы и, пригнув голову, по-собачьи вынюхивали друг дружку. «Голосами малиновыми, зелеными и оранжевыми орали плакаты <…> Лифты глотали одну порцию за другой, опускали в жаркое недро [2], и тут сбесившаяся кровь Лондона пульсировала и мчалась еще бешеней по бетонным гулким трубам. Взбесившийся Лондон лился за город, в парки, на траву. Неслись, ехали, шли, в бесчисленных плетеных колясочках везли недавно произведенных младенцев. Миссис Лори сквозь прозрачнейшие стекла окна наблюдала шествие бесчисленных колясочек по асфальту» [1, с. 340]. Древнейший инстинкт деторождения [3, с. 21] окажется определяющим в «проступке» Лори, нарушающей и христианскую заповедь, и законы дома мистера Краггса. Добрая ирония повествователя поддерживает естественно-природное поведение героини, которая, помимо страсти, испытывает еще и сострадание к Бэйли, стоящего на улице под ее окнами во время бомбежки: «Топнуло тут, рядом; задребезжали верешки стекол; валилось; рушился мир миссис Лори, ложечки, кружевное.
— Бэйли! Бэйли! — разрушенная миссис Лори стремглав летела по лестнице вниз во двор. Мелькнуло бредовое небо. Мелькнула под забором черная, нелепо тонкая фигура. И нежные, как у жеребенка, губы раздвинули занавес на губах миссис Лори. Жить еще минуту. На асфальте, усеянном угольной пылью, жили минуту, век, в бессмертной малиновой вселенной» [1, с. 348]. Это подтверждает открытие конфликта Конфликт рационального/эмоционального, долга и чувства в душе героини отмечен образом «треснувшего мрамора»: «На мраморном челе миссис Лори было два легчайших темных прожилки-морщины, что, может быть, только свидетельствовало о подлинности мрамора. А может быть, это были единственные трещины в непорочнейшем мраморе» [1, с. 341]. Далее этот конфликт кодируется сравнением миссис Лори с барельефом известной в Лондоне скульптуры Ричарда I, стоящей в Лондоне: «…Монументик (мистер Краггс — Н.А.) милостиво улыбался <…> украшенный соседством миссис Лори: так барельефы на пьедестале Ричарда-Львиное сердце скромно, но гармонично украшают Львиное сердце» [1, с. 338].
Внутренний мир миссис Лори Краггс был и остался загадкой для ее мужа, не случайно он в определенный момент обнаруживает, что совсем не знает ее, и на льстивое замечание Фиц-Джеральд («О, миссис Лори, вы-то, вы-то, я знаю, совсем не такая, как другие») задается вопросом: «“Не такая — но какая же?” Бог весть: шнур от занавеси был потерян» [1, с. 338].
Авторскую логику обнажает и сюжетостроение: когда миссис Лори во время налета цепеллинов бросается в объятья местного Дон Жуана [4], в повествовании наступает одновременно и кульминация, и развязка. Все предыдущее повествование лишь об одном — о «прорыве» страсти, пусть краткосрочной, но победе чувства в человеке. Финальное возвращение героини к прежней, регламентированной жизни не только не ставит под сомнение совершенное ею, но и отмечено победительно-счастливым, вызывающим поведением: «Мистер Краггс поднял свечу и раскрыл рот: белый утренний халат миссис Лори — расстегнут, и тончайшее белое под ним — изорвано и все в угольной пыли. На ресницах — слезы, а губы… Занавеси не было.
— Что с вами? Вы… вы не ранены, Лори?
— Да… То есть нет. О, нет! — засмеялась миссис лори. — Я только… Выйдите на минутку, я сейчас переоденусь и спущусь в столовую. Кажется, все уже кончилось.
Миссис Лори переоделась, тщательно собрала лепестки с полу, уложила их в конвертик, конвертик — в шкатулку. Чугунные ступни затихли где-то на юге. Все кончилось» [1, с. 348].
Соседка Краггсов — миссис Фиц-Джеральд — воплощение идейной правовой защитницы, которая ведет продолжительную борьбу за общие цели и поддержание общепринятых правил. Ее распространенная ирландская фамилия означает «управляющий копьем», а потерянный замок в Шотландии отсылает к образу блюстителя порядка шотландца Мак-Интоша из «Островитян» [2]. Однако повествователь, представляющий читателю героиню как одноглазую индюшку («одним глазом вверх, в небо, откуда ежеминутно может упасть коршун и похитить одну из девяти ее индюшечек» [1, с. 337]), недвусмысленно дает понять, что миссия Фиц-Джеральд в защиту морали обусловлена ее естественными материнскими заботами по сохранению потомства: «Отношение миссис Фиц-Джеральд ко всему миру было определенно со знаком минус: «нет». Минус начался с тех пор, как пришлось продать замок в Шотландии и переселиться на Аббатскую улицу. В органиста Бэйли минус вонзался копьем. И как же иначе, когда одна из девяти дочерей миссис Фиц-Джеральд уже давно по вечерам бегала на «приватные уроки» к органисту Бэйли» [1, с. 337]. Любопытствующая сплетница Фиц-Джеральд вызывает добрую иронию повествователя, стилизованную в традициях английского юмора: «Миссис Фиц-Джеральд навела один глаз в небо, другой — в миссис Лори; миссис Лори вошла в паузу — как в открытую дверь: не постучавшись» [1, с. 337]. Ирландская основа фамилии [5] сообщает образу миссис Фиц-Джеральд эмоционально-телесную семантику.
Поэтическим воплощением женской эмоционально-телесной стихии становится в рассказе образ леди-Яблока, попавшейся в сети мистера Краггса. Леди-Яблоко и ее избранник существуют в своей отдельной от всех малиновой вселенной «сбесившегося Лондона», вне реальной жизни, законов социума, войны: «Хэмстед-парк до краев был налит шампанским: туман легкий, насквозь прозолоченый острыми искрами. По двое тесно на скамеечках, плечом к плечу, все ближе. Истлевало скучное платье, и из тела в тело струилось солнцевое шампанское. И вот двое на зеленом шелке травы, прикрытые малиновым зонтиком: видны только ноги и кусочек кружева. В великолепной вселенной под малиновым зонтиком — закрывши глаза, пили сумасшедшее шампанское.
— Экстренный выпуск! В три часа зэппы над Северным морем!
Но под зонтиком — в малиновой вселенной — бессмертны: что за дело, что в другой, отдаленной вселенной будут убивать?» [1, с. 341].
Христианско-мифологическая основа имени героини как вечной искусительницы — леди-Яблоко — имеет в художественной системе Замятина и дополнительные, «народно-языческие» смыслы созревания и плодоношения, и используются в рассказе именно с этими коннотациями: «Она была вся налита сладким янтарным соком солнца: мучительно надо было, чтобы ее отпили хоть немного. Яблоко — в безветренный, душный вечер: уж налилось, прозрачнеет, задыхается — ах, скорее бы отломиться от ветки — и наземь» [1, с. 342]. Героиня несомненно воплощает замятинские представления о природе женственного [6] (иррационального, телесного, эротического, материнского, восточного), которые формировались под влиянием русского «народного христианства», философии и культуры Серебряного века. «Она встала, леди-Яблоко <…>, и встал ее Адам — все равно, кто он: он только земля. Медленные, отягченные — поднялись на лиловеющий в сумерках холм, перевалили, медленно тонули в землю по ту сторону холма» [1, с. 342]. Пассивная женственная природа героини нуждается в опоре, не способна противостоять катастрофичности жизни, ужасам войны, возможно, поэтому она совершает алогичный поступок, обращаясь за помощью к своему обидчику Краггсу во время неожиданной бомбежки.
Дамы, окружавшие органиста Бэйли в церкви, поклонялись ему, как Богу, и их не отпугивала его непривлекательная внешность, автор подчеркивает стадную зависимость женщин от мужчин, пусть такого с «обезьяньими» руками и с нескладными топорными жестами и резким поведением. Здесь можно провести параллель между Бэйли и Дионисом и его дамами — минадами.
В целом, автор подчеркивает острую зависимость женщин от мужчин в рассказе и неспособность кардинально решиться на что-то важное, ведь в итоге, каждая из женщин теряет то, что стремила сохранить: Лори Краггс — избавляется от ухажера после измены мужу на куче угля, Леди-Яблоко — расстается со своим любимым человеком под натиском «целомудренного» мистера Краггса и превращается в безропотное существо, миссис Фиц-Джеральд не сумела уследить за дочерью, которая попадает в те же сети, что и все остальные женщины городка, и поэтому ее подозрительность так и остается при ней. Английские дамы, снаружи такие правильные и идеальные, внутри оказываются такими же живыми, что и остальные женщины в его «неанглийских» произведениях. Поэтому напускная чопорность, присущая англичанкам, опровергается приведенными примерами.
Литература:
1. Замятин Е. Полное собрание сочинений в одном томе. — М.: Изд-во АЛЬФА-КНИГА, 2011. — 1258 с.
2. Аксёнова Н. В. Английский мир в творческой системе Е. И. Замятина: автореф. …канд. филол. н.: 10.01.01. / Аксёнова Наталия Валерьевна. — Томск, 2015. — 23 с.
3. Аксёнова Н. В. Образ английской семьи в повести Е. И. Замятина «Островитяне» // Вестник Томского государственного педагогического университета. — 2013. — Вып. 2 (130). — С. 20–25.
4. Аксёнова Н. В. Образ Англии в нехудожественной прозе Е. И. Замятина // Вестник Томского государственного педагогического университета. — 2013. — Вып. 11 (139). — С. 45–51.
5. Хатямова М. А., Аксёнова Н. В. «Ричард Бринсли Шеридан» Е. И. Замятина: ирландский код и авторская саморефлексия // Литературоведение на современном этапе: Теория. История литературы. Творческие индивидуальности. К 130-летию со дня рождения Е. И. Замятина. По материалам международного конгресса литературоведов: в 2-х кн. Вып. 2 Кн.1. — 2014. — С. 422–430.
6. Хатямова М. А. Модернистская поэтика орнаментального сказа в ранней прозе Е. И. Замятина // Сибирский филологический журнал. — 2006. — Вып. 3. — С. 34–55.
