Для понимания авторской стратегии современного писателя Юрия Козлова необходимо прояснить два вектора сюжета «жизнь и творчество» в его судьбе. Во-первых, сочинение художественных книг стало для него родовым занятием: Ю. Козлов — сын известного писателя Вильяма Козлова, отец Анны Козловой, отметившейся выходом ряда литературных произведений; оба его зятя (в том числе Сергей Шаргунов) имеют к литературному труду самое прямое отношение. Во-вторых, Ю. Козлов на протяжении многих лет остается не просто активно пишущим человеком, но и значимым управленцем, практически знающим о том, как устроена государственная служба. Ю. Козлов был начальником отдела пресс-службы Государственной Думы, руководителем пресс-службы Совета Федерации. И в наше время является главным редактором журнала «Роман-газета».
«Мне представилась уникальная возможность проследить на примере писателей трёх поколений, как литература из дела общегосударственного и системообразующего превратилась в дело сугубо индивидуальное и коммерческое. Ощущения сложные. С одной стороны, писатели по инерции требуют от власти заботы и внимания, но с другой — глупо требовать этого от власти, не ставящей перед обществом сколько-нибудь значащих целей, вот уже третье десятилетие занимающейся утилизацией советского наследия и конвертацией природных ресурсов в деньги. Утешает то, что власть не мешает самим гражданам, включая писателей, ставить перед собой великие цели и идти к ним своим собственным путём. Это даёт всем нам шанс», — сообщает Ю. Козлов в одном из интервью, которые дает не слишком часто [6].
В приведенной цитате следует обратить внимание на три момента. 1) Автор подчеркивает «родовой», «династический» характер литературного дела в своей жизни, утверждая, что этот опыт дает возможность увидеть становление словесности как комплексный, «исторический» процесс. 2) Говоря о трансформации художественной литературы из «системообразующего» в «коммерческое», писатель кратко обозначает свое отношение к современному государству как к субъекту управления, отказавшегося от вверенного ему управления, потерявшего интерес к концептуальному утверждению литературы как национального достояния. 3) Позитивное может быть найдено лишь в одном: потеряв интерес к социальным функциям словесности, государство предоставило каждому творцу свободу, избавив его от цензуры, от идеологических проверок, столь значимых для гуманитарных процессов в СССР.
«Может ли что-то изменить в нашей жизни очередной, вполне возможно, что даже и гениальный роман?», — спрашивает Ю. Козлова корреспондент. Писатель отвечает: «Абсолютно ничего. Литературный процесс в стране выродился. Книжный рынок рухнул. Издательства практически не публикуют современную литературу. Писатель лишён возможности жить литературным трудом. К тому же писатели непримиримо и, к сожалению, в творческом плане абсолютно бесплодно разделились на «либералов» и «патриотов». Литература точно так же как экономика, образование, система соцобеспечения и прочие «надстройки» повторяет судьбу страны» [3].
Можно повстречать и более эмоциональные, при этом не менее пессимистичные высказывания Ю. Козлова о словесности как современной стратегии: «Нет литературного процесса. Нет читательского сообщества. Профессия писателя опущена «ниже плинтуса». Сегодня писателем объявляется любой графоман и безумец, заведший себе страничку в ЖЖ. Литература ушла в подполье, в пространство духовного подвига. Чем может руководствоваться, сочиняя роман, писатель, зная, что никто его не прочитает, не опубликует и не оценит? Издательства сегодня не только не печатают «некоммерческую» литературу, но даже ее не рассматривают. Писатель бесконечно одинок и никому не нужен в современной российской действительности» [5].
Влияют ли данные оценки на становление сюжетно-риторического пространства в романах Ю. Козлова? Мы видим это влияние в следующих действиях.
1) Катастрофические, апокалипсические события обсуждаются (и по-своему созидаются героями) в большинстве произведений.
2) Историософский, политический дискурсы — на первом плане; обсуждение распада Советского Союза проходит и в футурологическом, и в метафизическом, и в социально-историческом контекстах.
3) Активно размышляющих, пишущих субъектов в романах Ю. Козлова достаточно много; конкретного успеха они не достигают.
4) Отношение к современному человеку во многих случаях совмещает в себе печаль о далеком от нравственных высот существовании с достаточно циничной оценкой тех, кто не смог на эти высоты взойти.
Сам Ю. Козлов оценивает характер своей творческой деятельности следующим образом: «У каждого литератора своя планида. Свой процесс формирования письма. У кого-то превалирует действие, у кого-то описания чувств, у кого-то рациональное осмысление. Наверное, произведение можно назвать совершенным, если в нем соблюдается баланс мысли, чувства и действия. К сожалению, моя жизнь сложилась так, что в ней было немного чувств, которые могли бы захватить читателя. Оттого в моих произведениях так много мыслей, которые подчас переходят в построения где-то социологические, где-то психологические, а где-то философские. Я понимаю, что такого рода литература существует не для массового читателя, а для тех, кто постоянно думает и пытается осмыслить реальность. Я не обольщаюсь на этот счет и считаю, что если у меня есть несколько сотен читателей, мое творчество уже оправдано, и я буду его продолжать, насколько будет получаться» [1].
Таким образом, Ю. Козлов настаивает на рационализме как на доминирующем факторе собственной поэтики. Уместно задать вопрос о том, какие задачи решает автор в границах художественности, делающей акцент на мысли и эстетике интеллектуализированного типа?
1) Писатель, знающий структуру и содержание российской власти последних десятилетий, стремится фактический опыт сделать романным материалом, сочетающим фантастику, метафизический гротеск и социальный реализм.
2) Задействованным оказывается интеллектуальный опыт: центром каждого прозаического произведения становится эссе историософского типа, позволяющее персональное слово автора о судьбе России сделать художественным фактом, частью диалогизма, связывающего литературных персонажей.
3) «Подведение писателей и их произведений под общие знаменатели и термины, на мой взгляд, не очень продуктивно. Это имеет смысл разве что для первичной систематизации, ориентирования в книжной продукции», — так, в целом отрицательно, реагирует Ю. Козлов на предложение корреспондента причислить его к «метафизическим реалистам» [1].
На наш взгляд, литературный проект, который разрабатывает Ю. Козлов, предусматривает обязательное раскрытие смысла современных исторических событий, актуального мировоззрения и состояния сознания нового русского человека художественными средствами, больше присущими модернизму и постмодернизму, чем реализму. Но реализм при этом остается вполне определенной духовно-интеллектуальной базой, управляющей авторскими оценками.
Амбивалентность, двойственность, двусмысленность, которые так часто появляются в контакте «текст — читатель» в козловском мире, вряд ли можно посчитать следствием размытости позиции автора. Дело в другом: Ю. Козлов принципиально работает с пространством, в котором парадоксально сочетаются две формы времени — «историческое, политическое» и «метафизическое, мифологическое, вечное». Пример оценки этой закономерной амбивалентности находим в работе О. Мороза, детально анализирующего роман «Колодец пророков»: «Кто этот ребенок — никому не дано знать. Не дано знать, кто Августа — Вавилонская блудница или дева Мария, новое воплощение Богородицы. А может быть, Августа всего лишь русская женщина, запутавшаяся в своих отношениях с судьбой. Всего лишь женщина. Как мать Пухова, ведь и ее сын появился на свет, не зная отца. Как бабушка Мити, зачавшая его мать в лагере от человека, так и оставшегося неизвестным. Неоднозначность образа Августы — кто же все-таки она? — упирается в вопрос об отношениях человека и судьбы. Кто она и какова ее судьба, Августе предстоит решить самой. Как и ее ребенку — решить, кто он» [2].
Причем Апокалипсис для Ю. Козлова не только интересная, богатая потенциальными смыслами художественная ситуация, но и реальность истории: «Очевидный признак «конца времен» — невозможность различить добро и зло, стремление следовать готовым моделям поведения, разрыв человеческих связей на уровне общества, семьи, коллектива. Повсеместный уход в «сети», кстати, из этой серии. Сеть — это своего рода антигосударство. Почти всегда сеть враждебна государству. Между тем государство пока единственный гарант более или менее осмысленного существования людей. Невидимая всеобщая война против государственности как таковой — вот самый очевидный признак «конца времен», по крайней мере, тех времен, которые можно считать цивилизованными» [5].
Анализируя роман «Почтовая рыба», З. Прилепин замечает, что «Почтовая рыба» — «сочинение (про) смертельно уставшего от жизни человека» [4]. Думается, стоит вести речь не об атмосфере усталости в романах Ю. Козлова, а о закономерной тяжести и особой мрачности историософских рассуждений. Семейно-бытовое начало практически полностью здесь отсутствует, уступая место художественной публицистичности, позволяющей видеть в романах Ю. Козлова сложный авторский монолог.
Литература:
1. Мир — это закрытая таблица: Юрий Козлов о тщете писательского труда и особенностях русского народа // http://mikhail-boyko.narod.ru/interview/ukozlov.html
2. Мороз О. Человек и судьба в романе Юрия Козлова «Колодец пророков» // http://parus.ruspole.info/node/5894
3. Перед выбором: Интервью с Юрием Козловым // http://www.litrossia.ru/2014/29/08994.html
4. Прилепин З. Рыба-перебежчик. Юрий Козлов: «Почтовая рыба», издательство «Поколение», 2011. // http://www.zaharprilepin.ru/ru/columnistika/novaja-gazeta/s-tretego-kraju.html
5. Юрий Козлов: В пространстве духовного подвига // http://old.redstar.ru/2010/09/08_09/4_05.html
6. «Я абсолютно свободен в выборе темы» // http://oleg-pogudin.elegos.ru/forum/33–2351–1
