В 90-е годы прошлого века в российской филологии начала активно формироваться лингвогендерология [Бакушева, 1995; Горошко, 1996, с. 139–141; Кирилина, 1999; Красавский, Кирносов, 1996, с. 48–54]. Лингвогендерология (гендерная лингвистика) — это, по сути, своеобразное ответвление социальной лингвистики, успешно развивающейся с середины XX века. Проблемы социолингвистики на протяжении многих десятилетий остаются актуальными, что обусловлено постоянными изменениями в социуме, следовательно, и в самом языке, их отражающем.
Известно, что мужчины и женщины в рамках патриархального общества являются в некоторой степени жертвами гендерных ролей. Традиционно роль и функции женщин ограничивались хозяйством и воспитанием детей. По мере развития общества и перестройки аксиологической компоненты когнитивных систем менялись и представления о гендерных стереотипах. Так, вопросы и проблемы, связанные с теорией равенства полов и гендерной равноценностью, пытались и пытаются решить не только в рамках общественного женского движения, но и с активным привлечением такого традиционного вида искусства, как литература. Т. А. Шабанова отмечает, что «феминистские тексты предназначены для обсуждения проблем в области дискриминации женщин, гендерного неравенства и необходимости совершенствования взаимоотношений между мужчинами и женщинами» [Шабанова, 2013, c. 8]. Можно утверждать, что подобные тексты в некоторой степени конструируют альтернативную действительность и являются отражением специфической социокультурной практики. В них содержатся определенные представления, убеждения, ориентации, социокультурные реалии и коллективные установки.
Как правило, феминистские тексты создаются авторами-женщинами. Они отличаются позитивной фемининной самопрезентацией и направлены на дискредитацию маскулинности и сознательное формирование негативного, агрессивного портрета маскулинного общества. Таким образом, основными функциями феминистского текста являются ориентирующая и манипулятивная функции. Тексты имеют цель внести когнитивные изменения в картину мира участника коммуникации, что предполагает регуляцию диспозиций. Искусственно конструируется альтернативная версия действительности, ориентирующая на иные, чем принято в сложившемся современном обществе, ценности и установки. В данном случае можно констатировать попытку нивелирования ценностей традиционного патриархального социума и формирования нового взгляда на роль женщины.
Для реализации указанных целей авторы прибегают к разнообразным манипулятивным тактикам и стратегиям. Выразительность достигается специфическими средствами системы языка. Выбор лексических единиц определяется в первую очередь их прагматической направленностью, т. е. практической полезностью, равно как и стилистической яркостью. Интерпретация авторских художественных текстов всегда затруднена, поскольку, как отмечает Н. А. Красавский, «она осложнена, прежде всего, метафорическим кодированием глубинных смыслов, системой индивидуально-авторских образов» [Красавский, 2013, c. 113]. С целью верификации этого утверждения обратимся к конкретному литературному примеру — роману «Подруги» (1974 г.) немецкой писательницы Каролины Мур. Речь в нем идет о проблемах самоидентификации главной героини — жены, рядовой домохозяйки без образования, матери четверых детей.
В первую очередь обращает на себя внимание стремление автора создать отрицательный образ мужчины как представителя традиционного патриархального общества и скомпрометировать ролевые стереотипы. Автор прибегает к тактике косвенного обвинения, обличая, например, несправедливое и унижающее распределение гендерных ролей: Ihren Frauen fällt wie eh und je die Rolle der Stammhalterproduzentin und Dekorationsfigur zu [Muhr, 1976]. — Их женщинам достается, как это было всегда, роль производительницы продолжателей рода и декоративной фигуры (перевод наш — И. Б.). Героиня вменяет в вину обществу также эксплуатацию статусной роли домохозяйки. Принято считать, что замужняя женщина-домохозяйка, само собой разумеется, должна заниматься домашним хозяйством и даже любить это занятие, в то время как от мужчины никто не требует пожизненного соблюдения навязанной ему обществом роли, например, сапожника или повара, или зубного врача — Für einen Mann sieht das ganz anders aus. Von dem verlangt man nicht, wenn er es nicht schon vorher gewesen ist, dass er auf einmal Schuster oder Koch oder meinetwegen Zahnarzt wird und es sein ganzes Leben lang bleibt, weil er geheiratet und Kinder in die Welt gesetzt hat. Robert hielt es für selbstverständlich, dass eine Frau die Hausarbeit liebt [Muhr, 1976]. Стоит отметить, что обвинительные смыслы, подкрепленные иронией, выражены здесь имплицитно, они требуют определенных интерпретационных усилий со стороны адресата и рассчитаны, прежде всего, на его эмоциональное воздействие.
Как было указанно выше, основной целью феминистских текстов является перестройка традиционной патриархальной парадигмы, точнее говоря, гендерных ролевых моделей. Достижение поставленной цели в художественном произведении возможно не только с помощью специфических средств языка и речи, но и через сознательное применение автором когнитивных искажений. Так, например, достаточно часто в интерпретируемом тексте можно обнаружить «иллюзию кластеризации» — героиня видит паттерны в ситуациях, где их нет. Например, героиня убеждена, что даже прогрессивно мыслящие молодые мужчины (liberal und fortschrittlich gesonnenе junge Männer) непременно со временем станут такими же ретроградами и патриархами, как их отцы: Da werden die Bärtigen, die Gesellschaftskritischen, die Antiautoritären zu dem, was ihre Väter, im Groß- oder Kleinformat, immer schon waren: Manager und Patriarchen [Muhr, 1976]; из собственных детей не вырастет ничего хорошего, так как они похожи на своих родителей: <…> dass die eigenen Kinder immer wieder von vorne anfangen, in nichts anderes, in nichts besser sind als ihre Eltern [Muhr, 1976]. Дети, похожие внешне на родителей, представляются героине романа Каролине Мур «бессмысленным повторением» (eine unsinnige Wiederholung); они имеют не только схожие носы или движения, но и неизменно заключают в себе те же самые ошибки и недостатки, что и родители: <…> die nicht nur die gleiche Nase, die gleichen Bewegungen, sondern auch die gleichen Fehler und Unzulänglichkeiten unabänderlich in sich beschloss) [Muhr, 1976].
Художественный язык романа отличается высокой образностью и художественной убедительностью, читатель легко опознает «потенциальные смыслы» (по А. И. Николаеву), выраженные с помощью риторических фигур и тропов.
Большую роль в идейно-образном конструировании текста играет ирония. Создание иронического смысла позволяет автору косвенно выразить свое отношение к объектам действительности: Sie haben nur den einen, allerdings nicht mehr zu korrigierenden Fehler, dass sie Robert zum Vater haben [Muhr, 1976]. — Их (детей) единственная, но тем не менее уже не исправимая ошибка состоит в том, что они являются детьми Роберта (перевод наш — И.Б.). Для актуализации иронического смысла используются средства лексического и синтаксического уровня. Например, в предложении «Sie … lassen die Hoffnung aufkommen, dass sie es in naher oder ferner Zukunft fertigbringen, in einer Frau einen Menschen zu sehen» идейно-эмоциональный обличающий смысл вербализуется абсурдным словосочетанием «видеть в женщине человека», а также фразеологизмом «рано или поздно». В сверхфразовом единстве «Dabei ist Robert gar nicht so übel. Er ist keineswegs ein aus der Rolle fallendes männliches Exemplar» конструируется двухчастный линейный контекст ситуативной иронии: комментарий (оценка) автора и изложение ситуации. Иронический смысл понимается читателем сразу и не нуждается в дополнительной интерпретации.
Ассоциативная ирония является более сложным средством выражения идейно-эмоциональной авторской оценки и создания образа персонажей. Она реализуется в мегаконтексте и требует от адресата ментальных усилий для толкования иронического смысла. Примером ассоциативной иронии в романе служит следующий абзац: Im Gegenteil, er ist genauso wie hunderttausend andere Familienoberhäupter Haushaltsvorstände, Ende vierzig, noch immer dynamisch im Beruf, im Besitz zahlreicher Orden aus dem Zweiten Weltkrieg, kinder- und naturliebend, zuverlässig, treu, Geborgenheit garantierend: Die Frau gehört ins Haus, in ein schönes Haus natürlich, in ein gepflegtes Haus, in ein durch und durch harmonisches Haus. Ich sehe im Geiste eine Heiratsannonce und Heerscharen von Fabrikantentöchtern und Akademikerwitwen, denen angesichts solcher Vorzüge alle Bedenken dahinschmelzen würden. Wer bin ich, dass ich mehr verlangen könnte? [Muhr, 1976].
Для создания иронического смысла автор обращается к лексическим и синтаксическим языковым средствам: метафоре (Heerscharen von Fabrikantentöchtern und Akademikerwitwen), эпитетам (kinder- und naturliebend, zuverlässig, treu, Geborgenheit garantierend; in ein schönes Haus natürlich, in ein gepflegtes Haus, in ein durch und durch harmonisches Haus), риторическому вопросу (Wer bin ich, dass ich mehr verlangen könnte?), повтору (Die Frau gehört ins Haus, in ein schönes Haus natürlich, in ein gepflegtes Haus, in ein durch und durch harmonisches Haus). Не случайно выбран также жанр объявления.
Героиня романа протестует против статусных ролей «мать» и «домохозяйка» и ожиданий, связанных с ними. Дистанцирование от стереотипов и осуждение устоявшихся гендерных моделей вербализуется посредством лексических средств с яркой негативной коннотацией, с помощью тропов. Интерес представляют:
- — перифразы (домашняя работа — Vergewaltigung; женщина — ein weiblicher Mensch);
- сравнения (Tätigkeit, die mich wie ein Huhn zwischen Kindernachttöpfen und Kochtöpfen hin und her jagte; als ich eines Morgens plötzlich vor dem versilberten Krümelbesen zurückschreckte wie vor einem ekelhaften Tier; rohes Fleisch сравнивается с Menschenfleisch; Staubsauger — ein Riesenmoskito; Plastikwannen — Prostituierte);
- синонимы, различающиеся степенью эмоциональности (grausen вместо Angst haben; zerfetzen вместо zerreißen; brüllen вместо schreien; rennen вместо gehen);
- градация (Und mit miserabel meine ich nicht nur schlecht, sondern elend, jammervoll, nach Erbarmen schreiend);
- синтаксический параллелизм (Aber mit dieser zehn- bis vierzehnstündige Vergewaltigung meiner Person, die sich tägliche Hausarbeit nennt, damit hatte ich nicht gerechnet. Nicht mit diesen in tausend Stücke zerbrochenen Tagen. Nicht mit dieser eisernen, unzerbrechlichen Kette aus Kleinlichkeiten, die meinem Geist nichts und meiner Aufmerksamkeit alles abverlangten.).
Героиня отрицает свою природную сущность, воспринимает себя как некий биологический механизм, функционирующий в зависимости от гормонов (Die Hormone, die für das Funktionieren der Mutterliebe zuständig sind, waren reichlich vorhanden). Не называет себя «я», а говорит «моя совесть» (Mein Gewissen empörte sich), сравнивает себя с дикой, следовательно, нечеловеческой сущностью (Ich kämpfte wie wild). Отрицание себя распространяется на отрицание детей как самостоятельных, автономных, свободных личностей. Негативное отношение к мужу проецируется также на детей: ein genauer Abklatsch seines Vaters; еine unsinnige Wiederholung; Ich wollte ein besseres Wesen in die Welt bringen.
В своем произведении К. Мур обращается к такому известному изобразительному приему, как олицетворение. Бесспорно, что вопрос употребления этого вида метафоры в художественном произведении выходит за пределы лингвистики и относится к области миросозерцания и мироощущения автора. Предмет воспринимается и изображается как одушевленный с определенной целью или в соответствии с индивидуальным поэтическим мировосприятием. Так, в романе «Подруги» хозяйственные товары воспринимаются и изображаются как материальное и персонифицированное воплощение враждебных, навязанных обществом стереотипов и ожиданий. В соответствии с общим агрессивным и ироничным духом романа обычные бытовые вещи — кастрюли, пылесос, пластиковые контейнеры, сито, кухонная метелка — неистовствуют, нападают, провоцируют, угрожают. Посеребренная кухонная метелка наделяется зооморфными чертами и сравнивается с мерзким животным, пугающим протагониста (<…> als ich eines Morgens plötzlich vor einem versilberten Krümmelbesen zurückschreckte wie vor einem ekelhaften Tier). Пластиковые контейнеры отвратительных розоватых и желтых оттенков принимают обличье навязчивых продажных женщин (Ekelhaft rosa- und gelbgefärbte Plastikwannen boten mir mit der Aufdringlichkeit von Prostituierten an, eines der wohlsortierten, blinkenden Brotmesser in ihre aufgeblähten Leiber zu stoßen).
Отвращение и ненависть героини по отношению к предметам, олицетворяющим домашний труд, эксплицируются следующими экспрессивными глаголами, выражающими наряду с номинативными значениями оценку интенсивности действия (как правило, разрушения, насилия): packen, zurückschrecken, schreien, knallen, aufschlitzen, zerfetzen, stoßen, zerknittern. Например, Kleiner Plunder in unübersehbaren Massen, Salzstreuer, Zahnputzgläser, buntbemalte Blechtabletts, Eierbecher, Schneebesen, Kuchengabeln, alles schrie danach, in die Luft gefegt oder gegen die bereitstehenden Badezimmerspiegel geknallt zu werden [Muhr, 1976]. — Мелкий скарб в необозримой массе, солонки, стаканы для зубных щеток, разрисованные жестяные подносы, подставки для яиц, венчики для взбивания, кухонные вилки — все вопило и требовало быть расшвырянным или расколотым о стоящие тут же зеркала для ванных комнат (перевод наш — И.Б.).
Интенсивность и масштаб ярости героини (rasende Wut) передается квантитативными номинациями: Stöße von Stahlsieben, Kochtopfberge, riesige Waschpulverpakete, kleiner Plunder in unübersehbaren Massen, Stöße von Bettlaken, eines der wohlsortierten, blinkenden Brotmesser.
Ненавистным предметам домашнего обихода противопоставляются «нормальные» товары: блузки, дамские сумочки, рамки для картин, книги, чулки: Ich rannte mit ihnen zur Rolltreppe, die uns aufwärts trug, dahin, wo wieder normale Gegenstände zum Kauf angeboten wurden: Blusen und Handtaschen und Bilderrahmen und Bücher und Strümpfe [Muhr, 1976].
Нельзя не отметить высокочастотное употребление в тексте романа и эпитетов. Практически каждое имя существительное сопровождается с целью изобразительности и интенсивности описываемого образным определением. Так, оценивающий эпитет выполняет не только и не столько украшающую функцию, в эпитете выражается отношение автора к предмету, о котором идет речь. Конкретизирующие эпитеты служат более детализованному и четкому описанию ситуации или предметов действительности и вызывают у читателя прогнозируемые автором ассоциации. Предметные детали, состоящие из имени существительного и прилагательного, воссоздают у адресата то же самое ощущение, которое испытывает автор текста. Так, перед мысленным взором читателя возникает «фотоснимок» фрагмента действительности: эмалированные кастрюли (emaillierte Kochtöpfe), вставленные друг в друга стальные сита (ineinandergestellte Stahlsiebe), рассортированные сверкающие ножи для хлеба (wohlsortierte, blinkende Brotmesser).
Проанализировав оценивающие эпитеты, выраженные именами прилагательными, мы обнаружили, что в целом все образные определения распадаются на две группы: экспрессивно-эмоциональные прилагательные с негативной коннотацией (stupideTätigkeit, еine unsinnige Wiederholung; ekelhaft rosa- und gelbgefärbte Plastikwannen; ein plumpes, sehr aufdringliches und sehr lautes Kind) и прилагательные со значением интенсивности (ein kaum zu unterdrückendes Verlangen; meine rasende Wut; der scheppernde, polternde Lärm; riesige Waschpulverpakete; mein langsam aufwachsender Hass).
Таким образом, все изобразительно-художественные средства романа рассчитаны на эмоциональное воздействие, обладают суггестивной и манипулятивной функциями и в определенной степени способствуют формированию в обществе иного взгляда на роль женщины и иного отношения к гендерным стереотипам.
Литература:
1. Бакушева Е. М. Социолингвистический анализ речевого поведения мужчины и женщины (на материале французского языка): дис. …канд. филол. н. — М.: Изд-во МПГУ им. В. И. Ленина, 1995. 193 с.
2. Горошко Е. И. Анализ смысловой структуры текста и половой диморфизм в речи // Материалы Междунар. конф. «Социолингвистические проблемы в разных регионах мира». — М.: Институт языкознания РАН, 1996. С. 139–141.
3. Кирилина А. В. Гендер: лингвистические аспекты. — М.: Институт социологии РАН, 1999. 189 с.
4. Красавский Н. А. Олицетворение облаков в романе Германа Гессе «Петер Каменцинд»: аксиологический подход // Филологические науки. Вопросы теории и практики. 2013. № 7 (25). Ч. 2. С. 112–116.
5. Красавский Н. А., Кирносов И. М. Образ женщины в пословично-поговорочном фонде немецкого языка // Языковая личность: культурные концепты: сб. науч. тр. Волгоград — Архангельск, 1996. С. 48–54.
6. Шабанова Т. А. Метафорическое моделирование лингвокультурологической категории СВОИ − ЧУЖИЕ в феминистском дискурсе России и США: автореф. дис.... канд. филол. наук. — Екатеринбург: Уральский государственный педагогический университет, 2013. 24 с.
7. Muhr C. Hausfrau und Mutter // Muhr C. Freundinnen. — Berlin-München, Ullstein Verlag, 1976. S. 20–27.
