В раннюю лирику народного поэта Якутии Л.А. Попова (1919–1990) ярким публицистическим мотивом входит тема Великой Отечественной войны. Раскрытие мировосприятия человека поколения 1940 – 1950-х гг. детерминировано реальными историческими событиями, временными границами биографии поэта. В годы войны в якутской литературе появились произведения гражданского, патриотического пафоса, которые прямым образом призывали народ встать на защиту Родины. Лирическое Я произведений выделенного исторического периода отличается патетическим воодушевлением, приподнятым характером переживаний, гиперболическим стилем, изобилующим сравнениями и метафорами, в целом свойственными жанру оды. Поэтическому «я» периода 40 – 50-х гг. характерны сильная психологическая рефлексия, глубокое и детальное раскрытие лирических эмоций, непосредственно связанных с событиями войны.
В стихотворениях Л. Попова, посвящённых теме Великой Отечественной войны в качестве доминирующего структурообразующего начала выступает обобщённое сознание, представленное формой лирического «мы» («Охсуhууга уордаах буол» – «Будь яростен в бою», 1941, «Биһиги хайаан да көрсүөхпүт» – «Мы обязательно встретимся», 1941, «Ханна тиийдиң, саха уола?» – «Докуда дошёл ты, юноша саха?», 1944). Авторское «я» представленных стихотворений одновременно сохраняет конкретно индивидуальные и социально-обобщённые черты. В произведениях формируется персонифицированный взгляд, сочетающий личностно-авторскую позицию с периферией более широкого, массового сознания, отражающего заботы и тревоги времени. Актуализация обобщённого сознания усиливает образное выражение непоколебимой веры в победу, способствует проявлению всенародного единства и сплочённости его отдельных представителей – поэта и солдата, воюющего на фронте.
Тема войны в лирике Л. Попова поэтизируется посредством раскрытия художественного образа современника – солдата, героически защищающего Родину. Образ советского солдата в лирике Л. Попова нередко сопоставляется с гиперболизированным образом богатыря из героического эпоса якутского народа – олонхо. Фольклорные реминисценции проявляются в следующих языковых конструкциях: бухатыыр атаас ‘друг богатырь’, эдэркээн бухатыыр ‘молодой богатырь’, бухатыырдар сиэннэрэ ‘внук богатырей’, көңүл бухатыыра ‘богатырь свободы’, уордаах боотур ‘грозный богатырь’ и т. д. Выражения формульного характера: Андаҕайабыт: бу улуу күнүнэн, / Өлбүт геройдар кэриэстэринэн ‘Клянемся: этим священным днём, / Памятью погибшим героям’, Өлбүт, тыыннаах кырыыһа / Сата буолан сатыылаата ‘Проклятие погибших и живых / Священной бурей разнеслось’ также обуславливаются фольклорным аспектом произведений.
Особый акцент делается на национальный фактор, определяющий характер воина якута. Автор специально подчёркивает национальную принадлежность солдата: Сайсары оҕото ‘дитя Сайсары’, быhый саха ‘быстроногий якут’, саха буойуна ‘воин якут’, хоту дойду уола ‘юноша из севера’ и т. д. Отличительные черты характера якутского солдата – целеустремлённость, стойкость духа, выдержка, выносливость – во многом были обусловлены суровыми климатическими условиями севера, особенностями национального воспитания. Своеобразен пример сравнения образа с мечом: Бар дьонун иэстэhиилээх санаатын / Фашистары эhэр батыйата буолан ‘Становясь разящим фашистов «мечом мести» народа своего’ или эн, саха болото дословно: ‘ты (солдат) – якутский меч’. Ассоциативное сопоставление образа солдата с пронзающим мечом наделяет его динамикой силы и твердости.
При характеристике народного гнева, ярости используются поэтические выражения, смысловая интеграция которых формируется посредством метафор, уточняющих авторскую позицию в тексте: Өһөгөйдөөх өс, уордаах санаа / Үлүгэрдээх этиңэ эһиннэ ‘Ненависти и гнева грозный грянул гром’, Көңүл көмүллүбүт хаайыыта / Көтүрү барарын ол эттэ ‘Извещая о том, что обрушится темница свободы’. Безмерное счастье, радость от встречи с друзьями после войны передаётся посредством повтора: Доҕоруом, көрүстүбүт буолбаат! / Доҕоруом, көрүстүбүт тыыннаах ‘Друг мой, встретились мы! / Друг мой, встретились мы живыми’, Үчүгэйиэн, үчүгэйиэн! ‘Как хорошо, как хорошо!’ («Доҕоруом, көрүстүбүт буолбаат!» – «Друг, встретились мы!»). Использование тавтологии создает единство интонационной инерции, усиливает глубину поэтической мысли в выражении безмерной радости. Своеобразная экономичность изобразительно-выразительных средств, лаконичность и конкретность выражений, в целом отличающих поэзию автора объясняют характер его образных средств, метафор и сравнений.
Целесообразно отметить особый лексический состав стихотворений военного периода Л. Попова, с условным разделением его на две смысловые группы – это слова со значениями ярости, ненависти, гнева: өс-саас ‘вражда’, өлүү ‘смерть, гибель’, өһүөн ‘месть’, кырык ‘лютая злоба, агрессивность’, кырыыс ‘проклятие’, харадьай ‘скверна’ и т. д. и выражения оптимизма: дьол ‘счастье, удача, благо’, үөрүү ‘радость’, кыайыы ‘победа’, көңүл ‘свобода’, айхал ‘возглас приветствия, выражение радости, благопожелание’ и т. д. За каждой группой слов подразумевается определённая смысловая коллизия, содержательный контекст, противопоставление которых интерпретируется антитезой: «война ↔ мир». При передаче тягостной атмосферы, общих контуров того, что составляет картину войны, поэтом используется лексика с более сильной смысловой нагрузкой в эмоциональном и экспрессивном плане. Своеобразная лексика и синтаксис стихотворений способствуют выражению лирической мысли на высокой оптимистической ноте, передаче особого публицистического пафоса.
Необходимым структурным элементом для воспроизведения гражданского, патриотического пафоса произведений выступает их ритмико-интонационный строй. Смысловая законченность предложений, словосочетаний, чётко выдержанная рифма, равномерность строфики, начальная и внутристрочная аллитерации придают стихотворениям военной лирики Л. Попова характерный ритм, соответствующий настроению и идейному содержанию исторического времени.
Художественное осмысление феноменов общественного сознания 40 – 50-х гг. в лирике писателя осуществляется посредством реализации особого типа субъекта – лирического «мы». Представленное в поэзии Л. Попова лирическое «мы» – это характерный лирический тип, детерминированный, прежде всего, особенностями исторического сознания. В поэзии военных лет многие поэты целесообразно обращались к форме поэтического «мы», семантически сочетающего в себе понятия единичного и общего. Доминирование местоимения «мы» в поэзии военных лет способствовало эффективной передаче лирически оформляемых мыслей, что в целом усиливало чувство всеобщего единства народа в борьбе против фашизма.
Наряду с вышеназванной формой поэтического «мы», в военной лирике автора, наблюдаются характерные проявления индивидуально-личностного сознания, представленные формой лирического «я» («Доҕотторбор» – «Друзьям», 1942, «Өрүү тыыннаах доҕотторбор» – «Друзьям моим, вечно живым», 1947, «1945 сыллааҕы хаар» – «Снег 1945 года»). Раскрытие мировосприятия человека поколения 1940–1950-х гг., особенностей его сознания, психологии осуществляется посредством типологически разных видов субъектов, что расширяет диапазон лирических переживаний в изображении окружающей действительности. Это обуславливается двусторонним аспектом поэтического сознания Л. Попова способного выразить с одной стороны, обобщённое, масштабированное сознание, носителем которого является народ, и, с другой, сугубо личные переживания, которые в силу парадоксальности художественного (одновременной единичности и общности), также тяготеют к генерализации, т.е. обобщённости. При чём наблюдается, что в качестве носителей обобщённого сознания («мы») выступают разнообразные формы – безличный повествователь («Будь яростен в бою»), грамматически выраженное лирическое «мы» («Мы обязательно встретимся»), косвенное «мы» («Доҕоруом, көрүстүбүт буолбаат!» – «Друг, встретились мы!», 1945, «Өстөөх арҕаҕар» – «В логове врага», 1945).
В военной лирике поэта наряду с вышерассмотренными формами выделяется другой тип, представленный посредством субъектной конструкции: «безличный повествователь + “чужой” голос», что служит продуктивным приемом усиления психологизма в текстах. Особым психологизмом и сложной структурой в плане субъектной организации отличается стихотворение «Төрөөбүт алааска» («В родном аласе», 1943). Композиция произведения построена в форме монолога солдата вернувшегося после войны:
|
Көрөҕүөт эһиги, эргиллэн кэллим мин, Төрөөбүт үөскээбит дойдубар, Икки атахпынан үктэнним Кини сылаас, сымнаҕас ньууругар. Сөтүөлээн сөрүүкүүр быычыкаан көлүкэм, Ол ыраас уутунан дьэҥкэрэн көһүннэ. Уу баһа сылдьаахтаан эмээхсин күн ийэм Миигин санаан ытыыра болуо, - итиннэ. |
Смотрите, вернулся я, В свой родимый край, Обеими ногами ступил На теплую, мягкую землю его. Вот она маленькая, чистая речка, Где я купался и отдыхал. Когда шла за водой старая мать моя, Думая обо мне, плакала наверно, - здесь. |
С чувством глубокой тоски воссоздаются в памяти героя события прошлой жизни, происходившие на родной земле до войны. Образ «малой» Родины предстаёт в виде своеобразного «поля», на фоне которого изображается жизнь героя. С тонкой психологической достоверностью раскрывается образ матери, соотносящийся в сознании героя с действием, уже совершившимся, что подчёркивает естественность предположений именно в психологическом ракурсе. Сопоставление подобного характера углубляет воздействие выражаемых чувств, переживаний при передаче особой драматичности идеи произведения. Коммуникативная сфера, принадлежащая образу солдата, восходит к внутреннему монологу, имитирующему реальные закономерности внутренней речи героев (изображение чужого сознания «изнутри»). При использовании этого приема (внутренний монолог) «автор как бы “подслушивает” мысли героя во всей их естественности, непреднамеренности и необработанности». Переживания оформленные «от лица героя» создают характерный эффект «сближения» образа с читателем, что усиливает психологическую модальность образа в целом.
Сфера речи в заключительной части стихотворения относится к другому «я» – безличному повествователю и воспринимается как основной итог хода мыслей и чувств, выраженных в тексте. Образ солдата переходит с субъектного плана на объектный – на изображённую картину возникает «взгляд со стороны»:
|
Аңар илиилээх эдэркээн уолан киһи Маннык санаанан алааһын көрбүтэ, Дьоллоох дойдутун, дьонун иһин Иэһин төлөөн, эргиллэн кэлбитэ. |
Раненый (с одной рукой) человек молодой С мыслью этой осмотрел свой алас, Ради счастья отчизны, народа Отдав свой долг, он возвратился. |
Сильная экспрессия, драматическая напряженность заключительной части стихотворения закрепляют в рецептивной практике читателя образ, одновременно соотносимый с чувствами счастья и горечи. Таким образом, в стихотворении наблюдается раскрытие двух субъектов: автора и ролевого героя. Основная часть текста относится к субъекту речи, который в целом является непосредственным объектом для размышлений автора. Смысловая интенция основного носителя речи выражается формой безличного повествователя в конце текста.
В целом, в лирике Л. Попова внутреннее движение души, особенности сознания, психологии человека того времени выражаются посредством типологически разных видов субъектов. Однако самобытность поэтического стиля Л. Попова не только в многогранности, вариативности выражения авторского сознания, анализ ранних стихотворений выявляет важную особенность творческой позиции поэта как автора психологической лирики. Проявление психологизма, философский аспект переживаний во многом помогает раскрыть своеобразие творческой индивидуальности Л. Попова. Немаловажная роль при этом отводится субъектной организации произведений, в частности, в применении конструкции: «безличный повествователь + “чужой” голос», что является продуктивным методом усиления психологизма в текстах («В родном аласе», «Гостинцы»). Особая роль отводится форме безличного повествователя – посредника между изображаемой жизнью и читателем. Благодаря этой форме, поэту удаётся легко и свободно реализовывать пространственные перемещения внутри текста, переходить от одного времени к другому. Так, в художественное время повествователя лирики писателя, помимо настоящего, входит прошлое и будущее. Он может «сжимать» и «растягивать» время внутри текста, а также останавливать его. Отсюда изображённая картина, лирическое переживание, раскрытое с помощью формы безличного повествователя, содержит сравнительно большие возможности углубления идеи произведений. Сфера внимания субъекта, сосредоточенная на более широком охвате явлений действительности, свидетельствует, таким образом, о разноаспектном диапазоне угла зрения, раскрываемого в системе образов.
Литература:
- Попов Л.А. Уот буол, сүрэҕим: Хоhооннор, поэмалар. Якутск: Кн. изд-во, 1979. 704 с.
1
