Цель этой статьи — привлечь внимание к актуальным вопросам, связанным с потреблением алкоголя и здравоохранением. Среди обсуждаемых тем — использование алкогольной тематики для отвлечения внимания от недостатков здравоохранения и социального обеспечения, нестабильное качество алкогольных напитков, которые иногда вызывали тяжелые отравления после употребления в умеренных дозах [1,2], а также правонарушения против алкоголиков и лиц с алкогольной деменцией с целью присвоения их недвижимого и прочего имущества.
В советское время пьянство на рабочих местах было нормой на многих предприятиях и в учреждениях [3], причем нередко отмечалось попустительство и содействие этому со стороны администрации. В рабочих, студенческих и научных коллективах наблюдались «заводилы», которые подталкивали товарищей к употреблению больших доз алкоголя. Советские праздники сопровождались приемом алкоголя. Новогодние традиции почти не оставляли шансов остаться трезвым: длительное сидение за столом до и после полуночи с употреблением шампанского и других напитков вели к интоксикации даже тех, кто обычно не пил. На рабочих местах отмечали дни рождения и другие личные события. В некоторых медицинских и научных коллективах пили медицинский или технический спирт. Руководство закрывало на это глаза; более того, руководители нередко бывали первыми, кто использовал спирт в личных целях [4]. Подобные обычаи местами сохранялись также в послесоветское время.
Лечение алкоголизма было малоэффективным; преобладала аверсивная терапия с использованием рвотных и сенсибилизирующих средств, убеждение (рациональная психотерапия), а также плацебо [5,6]. Лечебно-трудовые профилактории фактически были формой лишения свободы; однако «пациенты» в профилакториях не лишались доступа к алкоголю, который можно было получить, например, через ограду. Действовал бизнес с препаратами тетурама для имплантации, которые обладали эффектом плацебо [7,8]. Многие пациенты возобновляли прием алкоголя вскоре после имплантации. Следует также упомянуть о сверхбыстрой психотерапии алкоголизма [9,10], известной как кодирование. Метод начали применять во время антиалкогольной кампании; его критиковали за несоответствие нормам медицинской этики в связи с использованием запугивающей суггестии и болезненных манипуляций: орошение зева хлорэтилом, раздражение ветвей тройничного нерва «путем энергичного пальцевого надавливания», «резкое насильственное забрасывание головы назад» и т. п. [11]
Начатая в 1985 году антиалкогольная кампания поначалу была эффективной, но закончилась провалом. Связанная с употреблением алкоголя смертность временно снизилась во время кампании [12]; вместе с тем, отмечался рост числа смертельных случаев от отравления техническими жидкостями и суррогатами. Осуществлялась массовая продажа недорогой парфюмерии и прочих суррогатов (например, жидкости для мойки окон в Красноярском крае, 1988 г.), которые вызывали отравления. Во время антиалкогольной кампании качество алкогольных напитков снизилось. После кампании потребление алкоголя значительно возросло; широко распространившееся пьянство облегчило проведение экономических реформ. Известно, что пьяницы склонны к эмоциям вины и стыда, имеют низкую самооценку [13], поэтому ими легче командовать и манипулировать. Рабочие не препятствовали приватизации государственных предприятий в связи с пьянством и участием в противозаконной деятельности: кражи на рабочих местах, использование оборудования в личных целях и т. п., на что до экономических реформ администрация часто закрывала глаза [4].
Результаты более ранних антиалкогольных мер также отличались от провозглашенных целей. В соответствии с постановлением «О мерах по усилению борьбы против пьянства и алкоголизма» в 1972 году было запрещено продавать водку и другие спиртные напитки между 19.00 и 11.00, а также по воскресеньям. Однако после 19.00 до закрытия магазинов в 20.00–22.00 продавались крепленые вина. Рабочие заканчивали смену около 17.00, водка продавалась до 19.00; с учетом очередей в магазинах, они могли начать с водки, но затем пили крепленое вино или потребляли только последнее. Самые дешевые крепленые вина и винные напитки были низкого качества; их употребление сопровождалось более тяжелой интоксикацией и похмельем, чем прием эквивалентных доз водки. По-видимому, это было связано с низким качеством алкоголя, то есть, с примесями [14]. Вместе с тем, многие крепленые вина были натуральными продуктами удовлетворительного или хорошего качества; в начале экономических реформ они исчезли ввиду высокой себестоимости, а пьющую публику перевели на водку и пиво [15]. В связи с антиалкогольными мерами 1972 года перестали разливать водку в бутылки по 0,25 литра; водка стала продаваться почти исключительно в полулитровых бутылках. В особенности, для алкоголиков старшего возраста было предпочтительно купить после работы четвертинку и пойти домой: на следующее утро он или она проснулись бы в лучшем состоянии перед следующим рабочим днем. Вместо этого, после 19.00 пили низкокачественное крепленое вино или винные напитки, что сопровождалось повышением социальных рисков и более тяжелой интоксикацией. Все это явилось предсказуемым результатом антиалкогольных мер 1972 года.
С конца 1990-х — начала 2000-х годов стало заметным постепенное изменение характера потребления алкоголя со снижением его общего количества [3,5,16,17]. Реже встречается запойное или «кутежное» [3] пьянство с приемом больших доз водки [18], снизилось потребление вина, возросло умеренное потребление пива [16]. Изменения заметны в больших городах; однако подобная тенденция, по-видимому, имеет место также в некоторых малых населенных пунктах и сельской местности. Среди причин можно назвать иммиграцию из «малопьющих» регионов и подтверждаемый местными жителями факт, что «пьяницы вымерли», а молодых последователей у них сегодня не так много. Другие причины уменьшения пьянства обсуждались ранее [19]: более ответственный образ жизни в условиях рыночной экономики, правонарушения против алкоголиков и лиц с алкогольной деменцией, направленные на присвоение их собственности, домов и квартир. Кроме того, замена этнических русских рабочих приезжими из регионов с низким потреблением алкоголя способствует снижению среднего уровня потребления.
Алкоголь и смертность
Как отмечалось выше, некоторые антиалкогольные меры в итоге способствовали более тяжелым интоксикациям и повышению смертности в результате употребления низкокачественных напитков и суррогатов. Смертность начала возрастать в 1987 году [1]. После антиалкогольной кампании средняя ожидаемая продолжительность жизни снизилась особенно среди мужчин; в 1993–2001 гг. этот показатель составлял около 58–59 лет [2,3,20,21]. В 2008 году разница по средней продолжительности жизни между мужчинами России и некоторых стран Западной Европы составила около 20 лет [22]. Многие российские алкоголики не доживают до смерти от цирроза печени и его осложнений. Из патологоанатомической практики известно, что одной важнейших причин смерти алкоголиков являются заболевания органов дыхания: хронический бронхит, бронхопневмония, эмпиема плевры и туберкулез [23–26]. По-видимому, это связано с курением, аспирацией рвотных масс, а также с ограниченной доступностью пивных для лиц с низкими доходами, которые проводят много времени под открытым небом и рискуют заснуть в холодном месте.
Одной из причин повышения смертности после антиалкогольной кампании послужило низкое качество алкогольных напитков, обилие фальсифицированной алкогольной продукции в легальной продаже. Как отмечалось выше, во время кампании отравления были нередко вызваны употреблением технических жидкостей и парфюмерии. Качество легально продаваемых алкогольных напитков в эти годы снизилось, а после кампании низкокачественный алкоголь производился, импортировался и продавался в большом количестве [1,3]. В торговую сеть стал попадать плохо очищенный синтетический и гидролизный спирт с высоким содержанием примесей [3,27,28]. Сообщалось о многочисленных смертельных исходах после употребления алкогольных напитков в умеренных дозах [27] при невысокой концентрации алкоголя в крови [1]. Вместе с тем, следует отметить смещение акцентов в профессиональной литературе. Некоторые авторы, сами себе противореча, утверждают, что «присутствие некачественной водки не является причиной высокой алкогольной заболеваемости и смертности» и, в той же книге: «Главный источник дополнительной токсичности — технический спирт с высокой концентрацией веществ неалкогольной природы» [3]. В предшествующей публикации того же автора отмечалось, что после 1991 года смертность значительно опережала потребление алкоголя, причем одной из причин этого была токсичность фальсифицированной алкогольной продукции [29]. В более ранних публикациях подчеркивалась высокая токсичность примесей [30]. Тема токсичности различных примесей к алкогольным напиткам требует объективного обзора литературы и токсикологических исследований.
В течение последнего полувека средняя продолжительность жизни значительно возросла во многих странах, но не в России. Согласно оценкам на 2008 год, вероятность смерти в возрасте менее 65 лет для мужчин в Западной Европе составляла около 16 %, в Восточной Европе — 31 %, а в России — 54 % [22]. При этом в России отмечалась высокая смертность от сердечно-сосудистых заболеваний (ССЗ) [2, 31,32]. Очевидно, что имело место преувеличение смертности от ССЗ, причем в эту категорию попали многие случаи с невыясненной причиной смерти [2]. Механизм преувеличения смертности от ССЗ очевиден для патологоанатомов. С советских времен вскрытия умерших в стационарах остались обязательными, однако отношение к ним стало менее ответственным. Вскрытия иногда производились небрежно; исследованию не подвергали полость черепа, органы малого таза, кишечник. При неясной причине смерти обычной практикой было указывать в медицинском свидетельстве о смерти ССЗ. Гипердиагностика ССЗ отмечается также в отношении умирающих дома и не подвергаемых вскрытию. Свидетельством в пользу этого может служить высокий уровень смертности в России от атеросклеротической болезни сердца (в 10–15 раз выше, чем в некоторых странах Европы) при одновременно «крайне низкой доли инфаркта миокарда» в структуре смертности от ССЗ [2]. Этот парадокс нетрудно объяснить: диагноз инфаркта миокарда обычно основан на четких клинических и/или морфологических критериях, тогда как диагноз ишемической или атеросклеротической болезни сердца нередко используется без достаточных оснований, соответственно, с недооценкой смертности от других причин. Это также означает, что многие случаи инфаркта миокарда остаются без диагноза и лечения. Рост смертности в 1990-е годы от инсультов [33] при низкой смертности от инфаркта миокарда также имеет объяснение: в отличие от миокарда, морфологическую картину инфаркта головного мозга легко имитировать во время вскрытия путем механического разрушения ткани (при технической невозможности или нежелании искать подлинную причину смерти) [34]. Клиническая гипердиагностика инсульта возможна при наличии неврологической симптоматики, например, в случаях отравления суррогатами. Недостоверность диагностики инсультов (в т. ч., посмертной) подтверждается сообщениями о том, что в 2002 году «смертность от инсульта среди российских мужчин в возрасте 45–54 лет была примерно в 10 раз выше, чем в Германии, Франции и Италии [35]» [33]. Другая причина высокой смертности от инсульта в России — недостаточная терапия артериальной гипертензии [36] и других хронических заболеваний. Еще одно косвенное доказательство снижения качества диагностики — не объяснимое иным образом уменьшение смертности от рака легкого [2], диагностика которого требует обследования (или аутопсии), тогда как симптоматика может быть нечеткой, особенно, у курящих и пьющих лиц.
На основании аутопсийного исследования (654 вскрытия умерших, длительно злоупотреблявших алкоголем) сообщалось, что во всех случаях посмертно выявлена алкогольная кардиомиопатия, преимущественно, умеренной степени выраженности [26]. В более поздней публикации тех же авторов речь идет о 696 случаях кардиомиопатии разной степени выраженности из числа 787 умерших, злоупотреблявших алкоголем [37]. Почти у всех 172 умерших, лечившихся при жизни от хронического алкоголизма, кардиомиопатия была классифицирована как выраженная [26]. Согласно Верткину и соавт. [23], клинически значимая кардиомиопатия была посмертно диагностирована примерно у 50 % умерших, систематически употреблявших алкоголь. Соответственно, кардиомиопатия и связанная с ней сердечная недостаточность использовались в посмертном диагнозе, в том числе, в случаях внезапной смерти [26,37], тогда как в действительности смерть могла быть обусловлена неизвестным заболеванием, отравлением или другими причинами. Сообщалось, что зарегистрированная смертность от алкогольной кардиомиопатии в России в 100 с лишним раз выше, чем в США, Финляндии и Франции [27]. Однако, по данным литературы, кардиомиопатия развивается далеко не у всех злоупотребляющих алкоголем лиц, а умеренное потребление алкоголя не связано с кардиотоксичностью и, возможно, снижает риск ССЗ. Сообщалось, что больные манифестной кардиомиопатией обычно имеют в анамнезе не менее 10 лет тяжелого пьянства [38]. Тенденция к преувеличению причинно-следственной связи между потреблением алкоголя и ССЗ относительно нова для российской литературы. Согласно результатам более раннего эпидемиологического исследования, частота ССЗ, включая артериальную гипертензию, среди злоупотребляющих алкоголем мужчин существенно не отличалась от таковой среди мужского населения в целом, тогда как ИБС наблюдалась среди пьяниц реже, чем в генеральной совокупности [24]. С учетом изложенного выше, многие случаи невыявленных заболеваний, насильственной смерти, отравлений и т. п. были посмертно диагностированы как ССЗ [2]. Высокие показатели смертности населения в трудоспособном возрасте иногда связывают исключительно с алкоголизацией населения [22,32]; при этом упускается из виду недостаточное качество медицинской помощи, ограниченная доступность современных методов профилактики и лечения [39].
Пожилые алкоголики — уязвимые члены общества
Тема жестокого обращения с лицами пожилого возраста мало освещается в российской литературе [40]; она касается не только пьяниц, хотя процент злоупотребляющих алкоголем, как среди насильников, так и среди жертв, по-видимому, довольно высок. С одной стороны, пьяницы имеют реально меньше возможностей для защиты своих прав; с другой стороны, моббинг и жестокое обращение могут вызывать у жертвы стресс и депрессию [41], предрасполагая тем самым к употреблению алкоголя. Жестокое обращение с лицами пожилого возраста может принимать разные формы; оно часто остается нераспознанным, а об известных случаях не всегда доносят. Врачи не всегда докладывают о своих подозрениях. Пожилые жертвы жестокого обращения часто страдают от низкой самооценки, винят в происходящем самих себя, стыдятся признать свою уязвимость или не хотят «предавать» своих родственников [42,43]. Более того, граница между жестоким обращением, доведением до самоубийства и убийством может быть нечеткой. Трудно делать обобщения, не имея достоверной статистики; однако знакомство с отдельными случаями [44] и атмосферой терпимости правонарушений дает основание предостеречь: приближение смерти пожилого, в особенности, пьющего, родственника может быть стратегией, проводимой в жизнь сознательно или подсознательно. Эта стратегия может включать вовлечение в пьянство, неоказание помощи, манипуляцию в направлении саморазрушительного поведения вплоть до самоубийства. Среди мотивов нередки экономические [45]; говоря о России, следует упомянуть интересы, связанные с недвижимостью: квартирами и домами. Известно, что алкоголики и лица с алкогольной деменцией бывали жертвами связанных с недвижимостью преступлений, результатом чего явилось увеличение числа бездомных и преждевременная смертность. В литературе отмечается, что алкоголизм нередко служил причиной бездомности [46], однако избегается упоминание о том, что механизм утраты гражданами жилья нередко включал преступные действия: мошенничество, угрозы и насилие [47], на что закрывали глаза государственные структуры. Некоторые авторы образно называли подобные явления, вкупе со снижением доступности медицинской помощи и массовыми отравлениями фальсифицированной алкогольной продукцией, отцеубийством [44] в национальном масштабе. В медицинских учреждениях в отношении алкоголиков иногда применяли инвазивные методы без достаточных показаний [4]. В связи с этим, автор надеется, что приведенные здесь иллюстрации (рис. 1–3) [23] напомнят докторам и организаторам здравоохранения о медицинской этике и клятве Гиппократа. Оставленные без внимания и лечения заболевания и врожденные аномалии (рис. 1,2) могут способствовать депрессии, стигматизации, моббингу и, тем самым, злоупотреблению алкоголем [49].
Следует также упомянуть о моббинге на рабочих местах с целью ускорить выход на пенсию или увольнение пожилого сотрудника. Даже умеренное употребление алкоголя делает таких сотрудников более уязвимыми. Отечественная практика менеджмента не обращает достаточного внимания на моббинг [41]. Отношение в государственных поликлиниках, в особенности, к мужчинам среднего и пожилого возраста, иногда бывает пренебрежительным. Истинное или предполагаемое злоупотребление алкоголем может служить удобным предлогом для такого отношения. В связи с этим, а также ввиду дороговизны многих лекарств, хронические заболевания часто остаются без лечения. Здесь нужно также упомянуть о недостаточно эффективной работе службы занятости, где укоренилось пренебрежительное отношение к согражданам, а также об отставании наших домов для престарелых от стандартов развитых стран. Необходимо стремиться к тому, чтобы все жители домов для престарелых, желающие проживать отдельно, имели бы свои отдельные комнаты. В заключение, в соответствии с нормами медицинской и общей этики, необходимо наладить помощь социально незащищенным гражданам, включая лиц старшего возраста, страдающих алкоголизмом и алкогольной деменцией. Пьянство наносит большой вред обществу, самим пьющим и окружающим лицам. Кому, как не нам, русским, знать, что пьянство — великое зло, но не только зло [50]; оно является частью нашей жизни, и «ампутировать» его сегодня можно только вместе с жизнью. Производительность труда растет, но безработица остается, и престижных мест работы на всех не хватает. В этих условиях, пьяницы старшего возраста могут рассматриваться как добровольные аутсайдеры, уступающие свое место более энергичным согражданам. По примеру развитых стран, можно дать им возможность проводить время в пивных, а затем идти домой, при условии соблюдения общественного порядка.
Рис. 1. а — дефекты зубных рядов, аномалии положения зубов; б — стертость зубов в связи с возрастом и/или повышенной стираемостью
Рис. 2. Плоскостопие. Оставленные без коррекции врожденные аномалии могут вести к стигматизации (Лк. 7, 38) и злоупотреблению алкоголем
Рис. 3. Ольга всю жизнь до пенсии работала на Севере. В настоящее время страдает хроническим бронхитом, часто падает на улице, поскальзываясь на льду, перенесла несколько переломов.
Литература:
1. Нужный В. П., Харченко В. И., Акопян А. С. Избыточное потребление алкоголя в России — весомый фактор риска болезней системы кровообращения и высокой смертности населения (обзор). Тер. архив 1998. — № 10. — С. 57–64.
2. Давыдов М. И., Заридзе Д. Г., Лазарев А. Ф. и др. Анализ причин смертности населения России. Вестник РАМН 2007. — № 7. — С. 17–27.
3. Немцов А. В. Алкогольная история России: новейший период. Москва: URSS, 2009–318 с.
4. Treml V. G. Study of employee theft of materials from places of employment. Berkeley-Duke occasional papers on the second economy in the USSR, 1990; No. 20.
5. Иванец Н. Н., Винникова М. А., ред. Алкоголизм. Руководство для врачей. Москва, МИА, 2011. — 851 с.
6. Fleming P. M., Meyroyan A., Klimova I. Alcohol treatment services in Russia: a worsening crisis. Alcohol Alcohol 1994. — Vol. 29. — P. 357–362.
7. Johnsen J., Morland J. Depot preparations of disulfiram: experimental and clinical results. Acta Psychiatr. Scand. Suppl. — 1992. — Vol. 369. — P. 27–30.
8. Wilson A., Blanchard R., Davidson W., et al. Disulfiram implantation: a dose response trial. J. Clin. Psychiatry 1984. — Vol. 45. — P. 242–247.
9. Довженко А. Р., Артемчук А. Ф., Болотова З. Н. и др. Стрессопсихотерапия больных алкоголизмом в амбулаторных условиях. Журнал невропатол. психиатр. С. С. Корсакова 1988. — № 2. — С. 94–97.
10. Липгарт Н. К., Голобурда А. В., Иванов В. В. Еще раз о методе стрессопсихотерапии алкоголизма А. Р. Довженко. Журнал невропатол. психиатр. С. С. Корсакова 1991. — № 6. — С. 133–134.
11. Воскресенский В. А. К критике сверхбыстрой психотерапии алкоголизма. Журнал невропатол. психиатр. С. С. Корсакова 1990. — № 9. — С. 30–132.
12. McKee M. Alcohol in Russia. Alcohol Alcohol 1999. — Vol. 34. — P. 824–829.
13. Поттер-Эфрон Р. Т. Стыд, вина и алкоголизм: клиническая практика (Potter-Efron, R.T., & Carruth B. Shame, Guilt, and Alcoholism: Treatment Issues in Clinical Practice. Haworth Press, 2002). Москва, ИОИ, 2014. — 238 c.
14. Rohsenow D. J., Howland J. The role of beverage congeners in hangover and other residual effects of alcohol intoxication: a review. Curr. Drug Abuse Rev. 2010. — Vol. 3. — P. 76–79.
15. Яргин С. В. Возобновить производство крепленых вин из натурального сырья. Молодой ученый. 2014. — № 5. — С. 115–118.
16. World Health Organization. Russian Federation. Global Information System on Alcohol and Health (GISAH). Geneva, WHO, 2011.
17. Radaev V. Impact of a new alcohol policy on homemade alcohol consumption and sales in Russia. Alcohol Alcohol 2015. — Vol. 50. — P. 365–372.
18. Perlman, F.J. A. Drinking in transition: trends in alcohol consumption in Russia 1994–2004. BMC Public Health 2010. — Vol. 10. — P. 691.
19. Jargin S. V. On the causes of alcoholism in the former Soviet Union. Alcohol Alcohol 2010. — Vol. 45. — P. 104–105.
20. Немцов А. В., Разводовский Ю. Е. Алкогольная ситуация в России, 1980–2005 гг.. Соц. клин. психиатрия 2008. — № 2. — С. 52–60.
21. Ryan M. Alcoholism and rising mortality in the Russian Federation. BMJ 1995. — Vol. 310. — P. 646–648.
22. 52. Zatonski W. A., Bhala N. Changing trends of diseases in Eastern Europe: closing the gap. Public Health 2012. — Vol. 126. — P. 248–252.
23. Верткин А. Л., Зайратьянц О. В., Вовк Е. И. Окончательный диагноз. Москва, ГЭОТАР-Медиа, 2009. — 575 с.
24. Копыт Н. Я., Гуджабидзе В. В. Влияние злоупотребления алкоголем на некоторые показатели здоровья населения. Здравоохр. Российск. Федерации 1977. — № 6. — С. 25–28.
25. Моисеев В. С. (ред.) Алкогольная болезнь. Поражение внутренних органов. Москва, ГЭОТАР-Медиа, 2014. — 469 с.
26. Пауков В. С., Ерохин Ю. А. Патологическая анатомия пьянства и алкоголизма. Архив патол. 2004. — № 4. — С. 3–9.
27. 3. Говорин Н. В., Сахаров А. В. Алкогольная смертность. Томск, Иван Федоров, 2012. — 162 с.
28. Нужный В. П. Токсикологическая характеристика этилового спирта, алкогольных напитков и содержащихся в них примесей. Вопр. наркологии 1995; № 3, стр. 65–74.
29. Немцов А. В. Алкогольная смертность в России, 1980–90-е годы. Москва, 2001–60 с.
30. Филатов А. Т. Алкоголизм, вызванный употреблением самогона. 2-е изд. Киев: Здоровъя, 1986.
31. Razvodovsky Y. E. Beverage-specific alcohol sale and cardiovascular mortality in Russia. J. Environ. Public Health 2010. — Vol. 2010. — 253853.
32. Zaridze D., Brennan P., Boreham J., et al. Alcohol and cause-specific mortality in Russia: a retrospective case-control study of 48,557 adult deaths. Lancet 2009. — Vol. 373. — P. 2201–2214.
33. Razvodovsky YE. Fraction of stroke mortality attributable to alcohol consumption in Russia. Adicciones 2014. — Vol. 26. — P. 126–33.
34. Яргин С. В. On the association between alcohol consumption and stroke in Russia. Молодой ученый 2014. — № 20. — С. 543–545.
35. Kim AS, Johnston SC. Global variation in the relative burden of stroke and ischemic heart disease. Circulation 2011. — Vol. 124. — P. 314–323.
36. Roberts B, Stickley A, Balabanova D, et al. The persistence of irregular treatment of hypertension in the former Soviet Union. J Epidemiol Community Health 2012. — Vol. 66. — P. 1079–82.
37. Ерохин ЮА, Пауков ВС, Кириллов ЮА. Причины смерти борльных при пьянстве и алкоголизме. Архив патол. 2012. — № 3. — С. 33–36.
38. Djousse L., Gaziano J. M. Alcohol consumption and heart failure: a systematic review. Curr. Atheroscler. Rep. 2008. — Vol. 10. — P. 117–120.
39. Максимова Т. М., Белов В. Б. Связь здоровья населения с характером употребления алкоголя. Пробл. соц. гиг. здравоохр. истор. мед. 2004. — № 2. — С. 9–13.
40. Пучков П. В. Жестокое обращение по отношению к геронтологической группе населения: прошлое и настоящее. — Саратов, Сарат. гос. техн. ун-т., 2006. — 165 с.
41. Романова Н. П. Моббинг: учебное пособие. — Чита, ЧитГУ, 2007–108 с.
42. Kleinschmidt K. C. Elder abuse: a review. Ann. Emerg. Med. 1997. — Vol. 30. — P. 463–472.
43. Heilporn A., Andre J. M., Didier J. P., Chamberlain M. A. Violence to and maltreatment of people with disabilities: a short review. J. Rehabil. Med. 2006. — Vol. 38. — P. 10–12.
44. Jargin S. V. Elder abuse and neglect vs. parricide:. J. Elder Abuse Negl. 2014. — Vol. 26. — P. 341–344.
45. Palermo G. B. Parricide: a crime against nature. Int. J. Offender Ther. Comp. Criminol. 2010. — Vol. 54. — P. 3–5.
46. Альтшулер В. Б., Кашин А. В., Кравченко С. Л. Алкоголизм у бездомных лиц: клинические и социально-демографические аспекты. Наркология 2010. — № 2. — С. 55–63.
47. Яргин С. В., Яргина З. Н. О механизмах реконструкции Москвы. Архитектура и строительство Москвы 2011. — № 1(555). — С. 41–45.
48. Jargin SV. Renal biopsy for research: An overview of Russian experience. J Interdiscipl Histopathol. 2014. — Vol. 2. — P. 88–95.
49. Fleury M. J., Grenier G., Bamvita J. M., et al. Predictors of alcohol and drug dependence. Can. J. Psychiatry. 2014. — Vol. 59. — P. 203–212.
50. Jargin SV. Letter from Russia: alcoholism and dissent-report of a whistleblower. Alcohol Alcohol. 2011. — Vol. 46. — P. 498–499.
