География — предопределяет расширение Российского государства. Одним из ключевых природных факторов, обусловивших рост территории Российского государства С. М. Соловьёв и В. О. Ключевский называли поиск его естественных границ.
Основными границами естественного происхождения закономерно называются горы. Среди них в истории русской колонизации современные англо-американские историки особенно выделяют Урал. В их интерпретации Урал становится не только естественным барьером колонизации, но и приобретает черты «культурной границы, которая разделяет Азию и Европу» [8, p. 94]. С другой стороны, некоторые исследователи называют Урал, «почти непреступным укреплением, в котором кочевники спасались от давления русских колонизаторов» [2, p. 8]. Однако, Урал можно считать одним из главных доказательств несостоятельности теории о решительном значение природно-географического фактора в развитие русской колонизации с конца XVI по конец XVIII века. Он не помешал русским колонистам начать осваивать Сибирь, как одно из первых направлений русской колонизации еще в конце XVI века. Он так же не был большой помехой для движения степных народов с востока, которые успешно его огибали по территории Великой степи.
Не смотря, на тот факт, что Урал, как самая естественная из границ Московского государства, не был таковым, в современной англо-американской историографии по-прежнему широкое распространение получает теория о поиске естественных границ. Она опирается во многом на идею Соловьёва, что русское государство расширялось, стремясь найти естественные границы, которые будет легко оборонять.
Фред Бергхольц, который занимается историей Степи и Джунгарской империи так же продолжает повторять, что «русские постоянно увеличивали территории своей империи, в поисках границы, которые они легко могли бы защитить, особенно имея дело с кочевыми налётчиками» [1, p. 15]. ЛеДонн поддерживает этот тезис, утверждая даже, что естественные границы России — это границы степи и единственным способом совладать с кочевниками для российского государства было их достижение [3, p. 146]. Эта теория, по его мнению, объясняет расположение всех границ российской империи. Завоевание Кавказа и Закавказья объясняется стремлением обезопасить себя от Османского владычества [4, p. 128]. Расширение на Запад, захват территории Белоруссии и Польши стремлением обезопасить себя от германцев и выстроить прямую линию защиты от стран Западной Европы. Главный побуждающий мотив расширения российского государства — это превращение её в «непреступную крепость — Россия» со стенами из естественных преград [4, p. 129].
Подобные рассуждения не привносили бы ничего нового в изучение развития русской колонизации со времён Соловьёва, если бы современные англо-американские историки не использовали новые понятия. Ярким примером может служить всё чаще употребляемый касательно русской колонизации в последнее время, термин «Оптимум завоевания». Созданный Оуэном Латтимором как инструмент, объясняющий принципы расширения Китая, данный термин активно применяется тем же Джоном ЛеДонном, как доказательство теории расширения России в ответ на внешние угрозы [3, p. 146]. Используя теорию линии оптимального завоевания, он старается избежать слабостей теории Соловьёва, особенно касательно расширении России на Запад и Кавказ, ведь границы на этих направлениях с точки зрения географии, в конечном счете, установились вовсе не однозначные [5, p. 170].
В целом, соединение традиции географического детерминизма дореволюционной историографии русской колонизации и теорий развития государства, основанных на природно-географических факторах, разработанное в течение XX века западными историками на примере других стран стало общей чертой в трудах многих современных англо-американских исследователей. Подобного рода синтезом они пытаются избежать недостатков каждой из теорий в отдельности, а так же придать истории расширения русского государства универсальность. Последнее ярко проявляется в постоянном сравнении истории расширения России с развитием других стран, будь то Франция или Китай [5, p. 16].
Одним из самых основных понятий, которое встречается у многих англо-американских авторов, занимающихся темой русской колонизации является концепция Хартленда. Хартленд (от англ. Heartland — «срединная земля», «сердцевинная земля») — основное понятие геополитической концепции, созданной более ста лет назад британским профессором географии Оксфордского университета Хэлфордом Дж. Маккиндером. Хартленд, чаще всего включает в себя большую северо-восточную часть Евразийского континента, которая ограничена Северно-Ледовитым океаном с севера и горными системами с юга и востока. Границы Хартленда определяются различными авторами по-разному, однако неизменным остаётся включенность в него территории Сибири. Данная концепция во многом повлияла на становление западной геополитики и геостратегии.
Одной из основных максим концепции Хартленда, сформированной ещё её основателем, гласит, что «Кто контролирует Восточную Европу, тот командует Хартлендом; кто контролирует Хартленд, тот командует Мировым островом (то есть Евразией и Африкой); кто контролирует Мировой остров, тот командует миром» [6, p.15]. Опираюсь на эту максиму многие исследователи приходят к выводу, что агрессивное расширение Российского государства является следствием её изначального расположения на территории Восточной Европы. Особенно в этом деле себя проявил уже упомянутый нами в связи с теорией «оптимума завоевания» профессор Джон ЛеДонн. Идея Хартленда легла в основу его концепции о стратегии расширения российского государства. Посвящённая этой теме монография «Великая стратегия Российской империи, 1650–1831 гг». [4, p. 288] просто пронизана упоминанием Хартленда, как основного движущего фактора русской колонизации.
Согласно ЛеДонну Хартленд, как основной географически-детерминирующий фактор, сформировал не только границы российского государства, но и оказал сильнейшее влияние на политическое и экономическое устройство России. «Глобальным театром военных действий России был Хартленд, и только изредка империя пересекала его границу, что чаще всего заканчивалось неудачей. Такое положение России определило развитие страны, включая создание крепостной системы, требующей постоянного управления, формирования экономической политики, ориентированной на крупный военно-промышленный комплекс, и сложные экономические отношения России с внешним миром. Россия была военным государством, его дворянство было создано для обслуживания интересов империи, идентичность которого была неотделима от действия на поле битвы в защиту правящего дома и православной веры» [4, p. 6].
Столь широкое толкование значения природно-географического фактора в истории страны вызывает вопросы, насколько эта теория может быть спроецирована на историю других государств или же это является региональной особенностью России. Сам Джон ЛеДонн пытается ответить на этот вопрос оставаясь в рамках теории Хэлфорда Маккиндера. Он активно противопоставляет Российский Хартленд Британскому Костленду. Костленд — это прибрежные земли, которые отделяют Хартленд от Океана. Именно они сформировали западный мир и являются основой мировой экономики [5, p. 168]. Россия же, не смогла построить включённую в мировую торговлю экономику именно из-за оторванности от общей экономики Костленда [5, p. 169].
Джон ЛеДонн в концепции Хартланда так же пытается найти объяснение отличия России от других континентальных империй, таких как Австро-Венгерская и Османская. Он считает, что именно «понимание российской истории, как истории Хартленда, помогает нам поместить формирование Российской империи в глобальный контекст. Расширение европейских государств, и формирование колониальных империй было результатом строго европейских событий: политических, религиозных, технологических, финансовых и коммерческих — событий территории Костленда. Российская империя, в отличие от этого, была континентальной империей Хартленда» [3, p. 153].
Всё это на самом деле выглядит как большая условность, вследствие неоднозначности границ Хартленда. Если в теории Маккиндера по морю он граничит только с Северно-ледовитым океаном, то Российское государство имеет еще и вполне свободный выход к Тихому океану. Возможно, положение России на территории Хартленда и послужило основой для формирования континентальной, а не морской державы, однако оно не объясняет формирование империй Ближнего и Дальнего Востока. В любом случае, при обращение к концепции Хартленда следует учитывать, что она была сформирована в начале прошлого века, в эпоху кризиса колониальных империй Европы, когда требовались новые теоретические построения для формирования стратегий развития мирового сообщества. Основная критика концепции Хартленда заключается в её редукционизме и упрощённости восприятия. Использование её в отношение русской колонизации с конца XVI по конец XVIII века не снимает эту критику, а наоборот даёт больше поводов для критических суждений.
Однако, следует заметить, что термин Хартленд претерпел большую эволюцию за последние 100 лет в работах современных англо-американских исследователей русской колонизации и встречается в различных толкованиях. Под влиянием Давида Хусона распространилось понимание Хартленда, как срединных земель любого государства. В таком значение у многих авторов Хартленд упоминается и касательно русского территориального расширения. Например, Джон Ричардс Хартлендом называет «область смешанного леса северо-востока. Это был очаг, или центр, российской цивилизации. В конце пятнадцатого столетия, центр простирался из Вологды на севере, в 580 километрах к югу к Туле; и из Смоленска на западе, в 740 километрах к востоку к Новгороду. Эти границы определили область, населяемую всецело этническими русскими, которые были сторонниками православия» [7, p. 244]. Данное понимание термина Хартленд уже далеко от географического детерминизма и стоит на грани смешения природно-географического фактора русской колонизации как такого и истории народов.
В заключение можно сказать, что, не смотря на большое влияние новых теорий и подходов, на использование новых терминов и понятий и на критику, в основе представлений современных англо-американских авторов о природно-географических факторах русской колонизации по-прежнему лежат идеи, сформированные российскими дореволюционными историками и их учениками. Эти идеи прошли сильную трансформацию, получили новый вид, но не сильно изменили своей сути.
Литература:
1. Bergholz. F. W. The partition of the steppe: the struggle of the Russians, Manchus, and the Zunghar Mongols for empire in Central Asia, 1619–1758: a study in power politics, American University Studies, Series IX, History, Vol. 109, New York: Peter Lang Publishing, 1993. — 799 pp.
2. Donnelly A. S. The Russian Conquest of Bashkiria, 1552–1740: A Case Study in Imperialism. New Haven: Yale University Press, 1968. — 224 pp.
3. LeDonne J. The Frontier in modern Russian history // Russian History. 1992. — № 19, Nos. 1–4.
4. LeDonne J. The Grand Strategy of the Russian Empire, 1650–1831, Oxford: Oxford University Press, 1997. — 288 pp.
5. LeDonne J. The Russian Empire and the World, 1700–1917. The Geopolitics of Expansion and Containment. New York, Oxford: Oxford University Press, 1997. — 416 pp.
6. Mackinder H. J. Democratic Ideals and Reality. N.Y. 1942.
7. Richards J. F. The Unending Frontier — an Environmental History of the Early Modern World. Berkeley, Calif.: University of California, 2003. — 618 pp.
8. Steinwedel C. How Bashkiria Became Part of European Russia, 1762–1881. // Burbank J., Von Hagen M., Remnev A. V. Russian Empire: Space, People, Power, 1700–1930. Bloomington: Indiana University Press, 2007.
