Об одном источнике хозяйственно-культурной классификации этносов

 

Ныне забытое сочинение выдающегося французского исследователя истории России Пьера-Шарля Левека (1736–1812) «История народов, подвластных России» (1783; далее ИВН) посвящено описанию этнографического состава Российской империи в XVIII в. Основным источником ее был труд И. Г. Георги «Описание всех в Российском государстве обитающих народов, также их житейских обрядов, вер, обыкновений, жилищ, одежд и прочих достопамятностей» (СПб., 1776–1777. Ч. I–III; далее ОВН).

В отличие от ОВН, ИНР имеет четкую структуру. Сплошной, не разделенный на параграфы текст И. Г. Георги П.-Ш. Левек радикально переработал. В первую очередь он разбил каждый этнографический очерк на «главы», которые соответствуют определенной схеме описания того или иного народа, хотя автор и не всегда строго придерживается ее, что, видимо, было вызвано различным объемом имеющейся у него этнографической информации. Как правило, П.-Ш. Левек начинает рассказ о народе с краткой обрисовки физической географии мест его обитания. Затем он переходит к общей характеристике этноса, характеризуя внешний вид и нравы его представителей, а также систему хозяйства. Отдельные «главы» автор посвящает описанию религии, обрядов (в частности, свадебного, родильного и похоронного) и обычаев. Эта структура в целом совпадает со схемами инструкций, выдававшихся реальным экспедициям, и соответствует присущему XVIII в. духу инвентаризации [1, с. 124].

Система группировки народов в ОВН построена по принятому в русской науке с 1730-х гг. лингвистическому (лингвогенеалогическому) принципу, соединенному с географическим — как писал И. Г. Георги, «следуя землеописательному чертежу Российской Империи». Автор ОВН описывал народы, как бы двигаясь кругами с увеличивающимся радиусом от столицы государства. Напротив, у П.-Ш. Левека классификация этносов «основывается не на географии местожительства, или, лучше сказать, кочевания народов, и не на хронологии их открытия, а на степени умственного развития и особенностях образа жизни». Тем самым ученый предложил объединять этносы по признаку социально-экономического и культурного развития. «Чтобы лучше понять человечество, — писал он в начале своего сочинения, — нужно сначала изучить его во младенчестве, то есть в состоянии дикости, в которой зародились наши идеи, пороки, добродетели, безумства, ремесла и знания. Чем примитивнее народ, чем меньше он затронут прогрессом, который возможен только благодаря долгому саморазвитию и длительным связям с соседями, тем явственнее мы увидим, каким был человек в своем первородстве и как он превратился в цивилизованного. Где еще можно найти пригоднейшее место для исследования развития человеческого ума, если не на обширных просторах российских владений? Именно здесь народы, погруженные в самое наипримитивнейшее состояние, какое только возможно представить, соседствуют с более развитыми дикарями, и уже вышедшими из стадии дикости варварами, а также с более или менее вступившим на путь цивилизации населением».

Вместе с тем, разработанная целиком на этнографическом материале классификация П.-Ш. Левека не отменяла, а обогащала лингвистическую систематизацию этносов у И. Г. Георги. И сам французский ученый, и его современники и последователи видели и понимали ограниченные возможности группировки этносов по языковому принципу, которая, как всякая формализация, репрезентует объект исследования в упрощенном виде. Например, к числу, по современной терминологии, финно-угорских народов, автор ИНР, опираясь на самые передовые и обоснованные теории своего времени, относит саамов (лапландцы, в старой русской литературе — лопари), финнов, эстонцы (эсты), ижору, марийцев (черемисы), мордву (мордовцы), удмуртов (вотяки), манси (вогуличей), хантов (остяки, отяки) и… чувашей. Современные исследователи с этим не согласны и, как правило, полагают, что здесь многие ведущие ученые (а П.-Ш. Левек был не одинок в своем «заблуждении» — сторонники финно-угорской теории этногенеза чувашей имелись в XVIII–XIX вв. и даже во второй половине XX в.) допускали ошибку. При этом упускается из виду то, что сторонники принадлежности чувашей к финно-уграм говорили не об отнесении языка этого народа к финно-угорской языковой семье (уже в XVIII в. многие ученые не сомневались в том, что чувашский язык относится к «татарским», но вот визуальные свидетельства во многом говорили об обратном, что вынуждало видеть в чувашах тюркоязычных финно-угров), а о сочетании в его материальной культуре тюркских и финно-угорских (марийских) компонентов (на сходство этих двух народов обращает внимание через ОВН и П.-Ш. Левек), по причине чего еще в середине II тыс. н. э. чувашей в русских источниках называли «черемисскими татарами». Данная проблема периодически всплывает в дискуссиях современных чувашских ученых, но пока неизвестно, каково было соотношение тюркского и финно-угорского компонентов в формировании чувашей, а потому нельзя считать эту теорию иррациональной или ошибочной. Она свидетельствует лишь о том, что господствующая в современной науке классификация этносов преимущественно по данным лингвистики страдает ограниченностью и не может учесть всего многообразия этнической истории и форм межэтнического взаимодействия. В частности, согласно этноязыковой классификации, сегодня к тюркским народам относят общности, которые не являются непосредственными биологическими наследниками древних тюрков. Непонятно, к кому следует причислять швейцарцев, бельгийцев или желтых уйгуров.

Аналогичная ситуация наблюдается и в отношении народов Прибалтики. Так, к «финнам» П.-Ш. Левек, вслед за И. Г. Георги, причислял латышей, эстонцев и ливов. Приверженцы господствующей в современной этнологии классификации (заимствованной, кстати, из арсенала другой науки), естественно, с этим согласиться не могут. Но если обратиться к анализу хозяйственно-культурного типа населения Прибалтики, то здесь ясно выделяется Прибалтийская историко-этнографическая (по М. Г. Левину и Н. Н. Чебоксарову) область, где, «как известно, с глубокой древности (по крайней мере со II тысячелетия до н. э.) расселялись и взаимодействовали различные по происхождению и языку этнические группы — лето-литовская (включая прусов), говорящая на балтийских языках, и эстоно-ливская, говорящая на прибалтийско-финских (западнофинских) языках. Принеся в Прибалтику различные хозяйственно-культурные типы — лесных охотников и рыболовов у предков прибалтийских финнов, скотоводов и земледельцев у предков лето-литовцев — и обладая различными культурно-бытовыми особенностями, эти народы в ходе длительного исторического взаимодействия выработали много общего и в хозяйстве, и в культуре… Несмотря на резкие различия в языке между литовцами и латышами, с одной стороны, эстонцами и ливами, с другой, — всем им свойственны многие общие хозяйственные и культурно-бытовые черты. Перечислим лишь некоторые из них: широкое распространение в прошлом двухлемешной сохи в качестве основного пахотного орудия и молотьба при помощи палкообразного била или цепа, значительная хозяйственная роль коневодства и свиноводства, повсеместное распространение срубного жилища с духовой печью или камином, наличие хлебосушилок с печью (риги), туникообразная рубаха с наплечными нашивками, кругло-выпуклые женские застежки (по-латышски «скаты») и др». [2, с. 13].

Основные принципы своей новаторской для своего времени систематизации П.-Ш. Левек позаимствовал, с одной стороны, из работ современных ему философов-просветителей, а с другой — из естественных наук. Несмотря на то, что в последних тогда неперерекаемым авторитетом являлся К. Линней, полагавший биологические виды неизменными и созданными по божественному плану, источниками разработанной П.-Ш. Левеком классификации этносов являлись все же не труды живого классика европейского естествознания, а более маргинальные в то время идеи Д. Рея, П. де Мопертюи, Ж.-Л. Бюффона и Э. Дарвина, в разных вариациях отстаивавших идею изменения организмов под воздействием внешней среды. Идея эволюционного развития человечества получила вопрощение в трудах крупнейших интеллектуалов европейского Просвещения (Ш. Л. Монтескьё, Вольтера, А. Р. Тюрго, Ш. де Бросса, А. Фергюссона, Ж. А. Кондорсе, чуть позднее — И. Г. Гердера), однако у них этнографический материал привлекался с той или иной долей полноты, и не был самостоятельным источником. Поэтому их работы, посвященные эволюции государства и социума, все же являются обществоведческими, а не этнографическими. Некоторые из указанных мыслителей (в частности, Ш. Л. Монтескьё и, особенно, А. Фергюссон) предлагали подразделять этапы истории человечества на основе выделения хозяйственно-культурных типов (в советское время эти идеи реабилитировали и развили М. Г. Левин и Н. Н. Чебоксаров, хотя сами считали своим предшественником Кларка Уисслера) — дикости, признаком которой является охотничье хозяйство, варварства с доминированием в нем скотоводства, и цивизизации с ее земледельческой экономикой. Заимствуя эти идеи, П.-Ш. Левек дополнил их критериями культурного и когнитивного развития. Такой подход значительно опережал развитие современной П.-Ш. Левеку науки. Например, А. Л. Шлёцер достаточно субъективно разделял народы на три группы: победоносные (персы, татары и монголы и др.), важные (египтяне, финикийцы, евреи, греки и др.) и главные (ассирийцы, македонцы, испанцы, британцы) [3, с. 99–101] — ясно, что здесь речь идет не столько этнологическом, сколько цивилизационном синтезе, напоминающем теорию «осевого времени» К. Ясперса, но значительной части этносов в эту классификации попросту не нашлось места.

Распределив этносы по уровню развития их экономики и культуры, кабинетный этнолог (но ведь и среди них было немало внесших большой вклад в науку, вспомним, например, А. Ван Геннепа, А. Н. Афанасьева, Д. Фрезера, Д. Н. Анучина, Ю. В. Кнорозова, Ю. В. Бромлея и др.) П.-Ш. Левек, наряду с А. Фергюссоном, фактически выступил предтечей эволюционизма, который как методология стал складываться в этнологии только с середины XIX в. Однако если А. Фергюссон разработал свою теорию, используя фрагментарный и случайно отобранный этнографический материал, то П.-Ш. Левек опирался на обширные и систематизированные факты, добытые его коллегами в многолетних экспедициях, и лишь позднейшее забвение его труда не позволило включить ИНР в число работ, которые обычно рассматриваются в истории этнологии как раннеэволюционистские.

Разработанная П.-Ш. Левеком систематизация этносов определила и маршрут его воображаемой экспедиции, который существенно отличался от реальных мероприятий его современников. Как правило, европейские путешественники (как и отдельные кабинетные мыслители — ср. «Добавление к путешествию Бугенвиля» Д. Дидро) обычно попадали из «цивилизации» в «дикость» и «варварство», отбывая с Запада на Восток. Ментальная же экспедиция позволяет начать ее из любого места и допускает произвольные перемещения в пространстве, поэтому П.-Ш. Левек, подражая многочисленным «Письмам» таких ментальных странников, как Монтескьё, Пуллен де Сен-Фуа, Жубер де Ла Рю, маркиз д’Аржан, мадам де Графиньи и Мобер де Гуве, начал ее из «дикости» в «цивилизацию». Он был первым французом, отправившимся в воображаемое путешествие по России, особенно, по ее азиатской части.

П.-Ш. Левек входил в ту небольшую группу интеллектуалов своего времени, которая пыталась преодолеть европоцентристскую парадигму тогдашней общественно-политической и научной мысли. Сохранив принятое в ОВН деление народов по языковым признакам, автор ИНР выстроил иную структуру изложения фактического материала, где повествование начиналось не с описания финно-угорских, как у И. Г. Георги, этносов, а с дальневосточных тихоокеанских островов. С Дальнего Востока П.-Ш. Левек отправлялся на запад (в Сибирь), затем сворачивал на северо-запад, а потом вновь возвращался на восток. При этом автор ИНР не «заезжал» к тептярям, мишарям, томским, верхнетомским, обским, кистимским, тулиберским и заянским татарам, бирюссам, белтырям, коибалам, саятам, тубинцам, камачинцам и каракассам, енисейским хантам, аринцам, азанам, котовцам и юкагирам: если ОВН является описанием народов Российской империи, претендующим на определенную полноту, то целью ИНР, видимо, было апробировать на российском материале теории всемирно-исторического процесса, получившие развитие в эпоху Просвещения.

ИНР была опубликована тогда, когда в европейской науке (прежде всего в Вене, Лозанне и Йене) о человеке происходил переход от народоведения к этнологии. «Научная дисциплина, получившая названия «этнология» или «этнография»… оформилась в 1771–1787 гг. как характерная для эпохи Просвещения попытка упорядочить накопленные данные о народах… которая была сделана на основе прежних исследований, потребовавших теоретического пересмотра» [4, с. 101]. Некоторые авторы полагают, что этнология как научная дисциплина зародилась в России, и на материалах, добытых исследователями среди российских народов [5, с. 192, 194]. И среди славной плеяды первопроходцев этой науки наряду с немецкими учеными стоит имя П.-Ш. Левека.

 

Литература:

 

1.      Слезкин Ю. Естествоиспытатели и нации: русские ученые XVIII века и проблема этнического многообразия // Российская империя в зарубежной историографии: работы последних лет: антология / сост. П. Верт, П. С. Кабытов, А. И. Миллер. М.: Новое издательство, 2005. С. 120–154.
2.      Левин М. Г., Чебоксаров Н. Н. Хозяйственно-культурные типы и историко-этнографические области (к постановке вопроса) // Советская этнография. 1955. № 4. С. С. 3–17.
3.      Шлёцер А. Л. Представление всеобщей истории. СПб.: Типография при Святейшем Правительствующем Синоде, 1809. 227 с.
4.      Фермойлен Х. Ф. Происхождение и институционализация понятия Völkerkunde (1771–1843) // Этнографическое обозрение. 1994. № 4. С. 101–109.
5.      Фермойлен Х. Ф. Герард Фридрих Миллер (1705–1783) и становление этнографии в Сибири // Проблемы истории России. Екатеринбург: Волот, 2008. Вып. 7: Источник и его интерпретации. С. 177–198.