Субъективное гражданское право и кратические практики: парадоксы взаимодействия

Проблема власти и пределов ее осуществления издавна вызывает интерес ученых. Существует множество философских, экономических и правовых исследований данной тематики. Но нельзя не отметить тот факт, что большинство из них обходят стороной гражданско-правовые аспекты указанных вопросов, оставляя без должного освещения момент взаимодействия императивного начала любой кратической практики с диспозитивным дискурсом частного права. С точки же зрения цивилистической науки это представляется весьма актуальным, так как позволяет беспристрастно оценить, во-первых, степень соответствия существующих гражданско-правовых институтов текущим социальным запросам, а во-вторых, сделать заключение об уровне публично-правовой интервенции в сферу частноправового регулирования.

Исходя из вышеизложенного можно сформулировать основные вопросы, на которые необходимо дать обоснованные ответы в рамках данного исследования: каково место субъективного гражданского права в реализации государством собственных властных полномочий, адекватны ли существующие гражданско-правовые механизмы его защиты уровню потенциальных угроз, а также какие возможности открывает усиление позиций гражданского законодательства в области смежного с публично-правовыми отраслями регулирования правоотношений. Следует упомянуть, что подобное целеполагание неизбежно ставит перед исследователем вопрос о верификации результатов его работы в плоскости научно-правового дискурса и парадигмы правоприменительной практики. Из этого вытекает необходимость специальной методологии, которую условно можно обозначить через принцип «единство теории и практики». В развитие такого постулата представляется уместным сузить изучаемый эмпирический материал до конкретного нормативного правила, предписываемого статьей 16.1 ГК РФ, которая в ретроспективе отечественного гражданского законодательства может быть охарактеризована как новелла.

Итак, для начала необходимо провести текстуальный и контекстный анализ рассматриваемой нормы. Сама статья гласит: «В случаях и в порядке, которые предусмотрены законом, ущерб, причиненный личности или имуществу гражданина либо имуществу юридического лица правомерными действиями государственных органов, органов местного самоуправления или должностных лиц этих органов, а также иных лиц, которым государством делегированы властные полномочия, подлежит компенсации» [1]. Стоит отметить, что конкретных механизмов и пределов реализации данного законодательного положения из приведенной нормы извлечь нельзя, что логически отсылает нас к потребности изучения сопутствующих законодательных практик. Известно, что гражданское законодательство в частности и законодательство в общем призваны быть прежде всего системой, регулирующей общественные отношения, которые через призму данных социальных конструктов приобретают свойства, характерные для правоотношений. Исходя из такой базовой предпосылки, нормы гражданского законодательства могут находиться в состоянии системной связи с нормами иных отраслей. Для объекта данного исследования это особенно актуально, так как согласно п.16 Постановления Пленума Верховного Суда РФ от 23 июня 2015 г. № 25 «возможность такой компенсации предусмотрена статьями 279, 281, пунктом 5 статьи 790 ГК РФ, пунктом 2 статьи 18 Федерального закона от 6 марта 2006 года N 35-ФЗ «О противодействии терроризму». Названные положения различных законодательных актов обладают одной, но безусловной характеристикой: они регулируют правоотношения, в большей своей части транслирующие публичный интерес. Следовательно, имеющиеся на сегодняшний день законодательные нормы, регулирующие взаимодействие гражданина и публичного агента по вопросу компенсации ущерба, причиненного правомерными действиями последнего, создают, хотя бы декларативно, следующий алгоритм удовлетворения интересов: в первую очередь реализуется публичный интерес, а имущественные последствия данных действий устраняются с помощью частноправовой процедуры. Однако, из этого можно заключить, что обе юридические конструкции, используемые в схеме и принадлежащие к разным регулятивным ветвям правовой парадигмы, предполагают в качестве объекта один и тот же элемент — субъективное гражданское право. Каково же его место в каждой из них?

В первом случае субъективное гражданское право выступает в качестве «объекта легального посягательства». Данная ролевая модель структурного элемента юридической конструкции представляется фундаментальной для всех кратических практик, реализованных в условиях исторического периода существования человеческой цивилизации. Любое властное полномочие основано на необходимости умаления гражданского права некоего субъекта. Контраргументом подобной гипотезы выступают случаи наделения субъекта в результате реализации кратической практики имущественными правами (дарование королем поместья феодалу в Средневековье или предоставление жилого помещения малоимущему гражданину по договору социального найма в современной России). В то же время, нельзя не отметить, что любые рассмотренные имущественные манипуляции не являются первичными в контексте общего благосостояния государства и личности: они лишь используют имеющиеся материальные блага, перераспределяют их внутри общества, в чем и проявляется одна из сторон регулятивной функции права, как инструмента кратической практики. Оно не способно создать новое экономическое благо в формате известных на сегодняшний день хозяйственных систем, но лишь направить его правовую и фактическую судьбу в русло, определяемое властной волей. Изменяется вектор перераспределения благ, так как при умалении субъективного гражданского права гражданина ради публичных интересов посягательству подвергаются права частного субъекта, а в случае наделения его имуществом — права публичного образования (даже если оно включает в себя лишь единоличного правителя). Использование же термина объект легального посягательства позволяет провести четкую границу с ситуацией нелегального посягательства на субъективное гражданское право гражданина, которая находит более чем полное отражение в нормативно-правовых актах уголовного законодательства. Достойно отдельного рассмотрения и то, что в результате применения в рамках статьи 16.1 ГК РФ гражданско-правового механизма устранения последствий реализации публичного интереса возникает невиданный прежде и немыслимый для классического правового мышления парадокс: феномен дублированного регулирования. Известно, существует множество теорий возникновения государства и права, объясняющих также природу этих явлений, но каждая из подобных систем научного знания, при условии признания факта существования государства и права, в своей общей части может быть сведена к выводу о том, что некоторая доля личной правосубъектности гражданина делегируется государству (даже теологическая теория, для которой естественной и органической частью являются священные тексты, повествующие о сотворении человека Богом «по образу и подобию своему», а значит наделяющие человека хотя бы минимальной правосубъектностью в формате вселенской парадигмы закона). В делегировании же правосубъектности в рассматриваемом случае изначально заложен риск несоответствия частных интересов публичным. Факт наступления такой ситуации не является фальсифицирующим для идеи государственной власти и права. Отсюда можно заключить, что для классического правового мышления умаление субъективного гражданского права во имя публичных интересов не требует ликвидации последствий. А значит введение в нормативное тело ГК РФ статьи 16.1 является, с этой точки зрения, повторным регулированием уже упорядоченных законом правоотношений.

Сегодня, однако, уместно говорить о том, что с начала XX века классическая правовая мысль переживает состояние кризиса. Причиной его стало, возможно, несоответствие потребностей и ожиданий социума в целом и отдельных его страт, а также индивидов от применения концепции права как социального регулятора объективной экономической, политической и исторической реальности. Безусловно, период потрясений в начале упомянутого столетия пережили все социальные институты, особенно в России, но по праву, особенно частному, он ударил тяжелее всего. Быстрая смена общественно-экономических формаций вызвала и скоротечную смену гражданского законодательства. В этом контексте современный носитель российской правовой культуры утратил значительную часть аксиологических матриц, характерных для частного права, среди которых и единичная ценность субъективного гражданского права. Годы приоритета общественного над личным оставили свой след и на законодателе, и на правоприменителе и на гражданине. Отсюда происходит значительная аберрация понимания назначения конкретных гражданско-правовых механизмов, при том, что учитывая рассмотренную выше двухзвенную структуру взаимодействия публично-правовых и частноправовых конструкций, направленных на реализацию юридического и экономического интереса каждого из субъектов, можно говорить о ее значительных перспективах, высоком законодательном и экономическом потенциале регулирования. Он заключается в возможности реализации более социально-адаптированной модели регуляции. Основой для нее служит признание за субъективным частным правом гражданина более высоких по значению, в сравнении текущими, аксиологических характеристик. Ключевым же (и пока что не реализованном в рамках отечественного законодательства на должном уровне) принципом является установление для рассматриваемых отношений жесткой и обеспеченной связи: умаление субъективного гражданского права в рамках реализации публичного интереса должно неотвратимо влечь за собой применение, при соблюдении установленных условий, механизмов компенсации. В таком случае взаимодействие гражданина и государства выходит на совершенно иной цивилизационный уровень — глубокой интеракции. Любой социальный регулятор нуждается в корректировке даже базовых принципов, в этом залог его исторического выживания. Наивно полагать, что создание только механизмов учета мнения граждан и всеобщего избирательного права способно реализовать задачу достижения гражданского общества и правового государства. Данные состояния могут быть развиты в государстве лишь при наличии устойчивого диалога с гражданами по наиболее острым социальным вопросам — проблемам собственности и имущества. Декларирование или даже реализация политических прав все равно остаются инструментом формирования прежде всего публичного интереса. Человек же представляет собой индивидуальность, и нет лучшего способа уважать ее, чем признавать и защищать частный интерес.

Литература:

1. Гражданский кодекс Российской Федерации от 26.01.1996 N 14-ФЗ // СПС КонсультантПлюс
2. Постановление Пленума Верховного Суда РФ от 23 июня 2015 г. № 25 «О применении судами некоторых положений раздела I части первой Гражданского кодекса Российской Федерации» // СПС «КонсультантПлюс»